На этом троне восседала сирена. Она пела и под чарующие звуки этой прелестной песни расчесывала свои длинные красно-золотые волосы высушенной раковиной озерной ресничницы. У ее ног, присев на корточки у основания валуна, перебирал струны сатир, гривастый мужского пола.
Она смотрела на просеку, начинавшуюся от поляны, — окаймленный деревьями проспект, спускавшийся по горному склону и открывавший широкую панораму местности к северу от Слашларка. Отсюда можно было видеть ферму отца Джека. Она была так далеко, что казалась не больше ладони, но все-таки он мог различить белые шкуры единорогов и их рога, поблескивающие на солнце, когда животные щипали траву или бегали по лугу.
В какую-то минуту мысли о гривастых были вытеснены внезапно нахлынувшей тоской по дому. Главное здание фермы отсвечивало красным светом — это лучи солнца отражались от кристаллов, прикрепленных к бревнам из медного дерева. Это было двухэтажное сооружение, построенное прочно, с плоской крышей, по которой можно было ходить, отражая атаки нападающих. Посреди двора был колодец, а на каждом из четырех углов крыши была установлена катапульта, своего рода бомбомет.
Тут же был амбар. За ним простирались разбитые на квадраты поля и фруктовые сады. На лугу, на самой северной оконечности фермы, вздымались двенадцать сверкающих белых клыков цвета слоновой кости, считалось, что они символизируют цвета зубов земных животных. Это были кадмусы.
Дорогу, которая шла мимо фермы, можно было проследить почти до самого Слашларка, центра округа. Самого города не было видно за густо поросшими лесом холмами.
Он вернулся к действительности и увидел, что сирена встала, чтобы пропеть свое последнее приветствие стране, куда она и ее спутник возвращались после соблюдения трехлетних ритуалов в горах.
Просвет между деревьями выделял ее силуэт на фоне ярко-голубого неба. От восхищения Джек затаил дыхание. Великолепный экземпляр своего народа, созданный в результате тщательного тысячелетнего отбора, она была прекрасна. Как и у всех вийров, на ней ничего не было, кроме раковины-гребня в волосах. Как раз в этот момент она расчесывала свою роскошную красно-золотую копну волос. Ее левая грудь, следуя за движениями руки, откидывалась наверх и опускалась вниз, подобно мордочке некоего выросшего на передней части ее туловища животного, захватывающего в качестве пищи воздух. Глаза Джека пожирали красоту этого существа.
Дуновение ветра подняло длинный локон и обнажило прелестное, точно такое же, как и у людей, ухо. Она слегка повернулась, и стало видно совершенно иное, чем у людей, распределение волос на теле. Густые, похожие на гриву волосы начинались с основания шеи и покрывали всю выемку вдоль позвоночника. С нижней части его они спадали вниз по крутой кривой — почти как лошадиный хвост.
На ее широких плечах волос не было, как и у женщин. Не было их и на остальной части спины, за исключением позвоночного столба Джек знал, что поясница сирены покрыта пучками пушистых волос. Волосы в паховой части были длинными и в достаточной степени густыми, чтобы прикрывать половые органы. Эти волосы свисали, подобно набедренной повязке, до половины бедер.
Мужчины были покрыты косматыми волосами от пупка до середины бедер, как мифические сатиры, которым они были обязаны своим названием. У женщин, однако, бедра были голыми и волосы росли только на лобке, в форме ромба, поскольку над нижним перевернутым треугольником поднимался другой, сужающийся на животе и сходящий на нет у окруженного кольцом волос пупка, который напоминал глаз, балансирующий на вершине сверкающей золотом пирамиды.
Это был символ женственности у вийров — буква омикрон, пронзенная дельтой.
Охваченный восторгом, Джек ждал, пока замрет последний аккорд лиры и сочное контральто сирены пропоет последнюю фразу, гаснущую среди буйной зелени.
На какое-то мгновение наступила тишина. Сирена стояла, высоко держа голову, подобно увенчанной золотом статуе. Сатир припал к своему инструменту, закрыв глаза с мечтательным выражением на лице.
Джек вышел из-за мятного орешника и хлопнул в ладоши. Хлопок этот был равносилен недозволенному, почти богохульному нарушению святой тишины, которая наступила после музыки. По-видимому, оба музыканта погрузились в одно из своих добровольных полуэкстатических состояний.
Однако никто из них не был поражен, ни испуган, ни даже удивлен. Они спокойно глянули на него, и изящество их движений и поз вызвало в нем острую досаду и легкий стыд. Неужели они никогда не смущаются и ничто не может рассердить их?
— Добрый день, вийры! — поздоровался Джек.
Сатир поднялся. Его пальцы пробежали по струнам лиры, имитируя английские слова.
— Добрый день, — пропели струны.
Женщина воткнула гребень в волосы и соскочила на землю. Ее согнутые колени спружинили удар, ее большие конические груди подпрыгнули, что привело Джека в замешательство. Еще до того, как они перестали подпрыгивать, она подошла к Джеку. Ее пурпурно-синие зрачки приятно контрастировали со зловещими, по-кошачьи желтоватыми зрачками брата.
— Как дела, Джек Кейдж? — произнесла она по-английски. — Ты меня узнаешь?
Джек усиленно заморгал, начиная понимать.
— Р-ли? Крошка Р-ли? Святой Дионис! Как ты изменилась!
Она провела рукой по волосам.
— Естественно. Мне было четырнадцать лет, когда три года тому назад я ушла в горы для прохождения обряда. В семнадцать лет я уже взрослая. Разве есть в этом что-то удивительное?
— Да… нет… то есть… ты была похожа на швабру… а теперь, — рука его непроизвольно описала волнистую линию.
Она улыбнулась.
— Не нужно краснеть. Я знаю, что у меня красивое тело. И все же мне нравятся комплименты, и ты можешь говорить их, сколько захочешь, при условии, что ты будешь искренен.
Джек почувствовал, как вспыхнуло его лицо.
— Ты… ты не понимаешь. Я… — он поперхнулся, ощущая свою полную беспомощность перед ужасной прямотой гривастых.
Ей, должно быть, стало его жалко, и она сменила тему разговора.
— У тебя есть закурить? — спросила Р-ли. — Мы уже несколько дней без курева.
— У меня есть как раз три.
Он вынул из кармана куртки коробочку. Она была сделана из дорогой меди и подарена ему Бесс Мерримот. Он вынул из нее три свернутых из грубой коричневой бумаги самокрутки. Непроизвольно он протянул первую из них Р-ли, потому что она была женщиной. Его рука позабыла привычное грубое обращение людей с гривастыми.
Другую самокрутку он, однако, взял себе, прежде чем предложить ее брату. Сатир, должно быть, заметил это неуважение, он как-то по-особому улыбнулся.
Когда Р-ли наклонилась, чтобы прикурить, она подняла глаза на Джека. Ее пурпурно-синие зрачки были столь же прекрасными — он не мог удержаться от сравнения, — как и у Бесс Мерримот. Он никогда не мог понять, что имел в виду его отец, говоря, что смотреть в глаза гривастым — все равно что смотреть в глаза дикого зверя.
Она глубоко затянулась, закашлялась и выпустила дым через ноздри.
— Отрава, — сказала она, — но я ее люблю. Один из драгоценных даров, который люди принесли с собой с Земли, это табак. Не представляю, как бы мы без него жили!
Трудно было сказать, говорила она это с иронией или искренне.
— Это единственный дар, который вы приняли у нас, — ответил он. — И совсем несущественный. У вас нет пороков.
Она улыбнулась.
— О, это не так. Как тебе известно, мы едим собак.
Она взглянула на Самсона. Он, как будто понимая, о чем она говорит, прижался к хозяину. Джек не смог сдержать своего отвращения.
— Тебе не нужно беспокоиться, большой лев, — сказала она Самсону, — мы никогда не жарим псов твоей породы. Мы едим только жирных, толстых и глупых собак.
Она повернулась к Джеку.
— Вам, землянам, не надо корить себя за то, что вы пришли к нам с пустыми руками. Мы научились у вас гораздо большему, чем вам кажется.
Она снова улыбнулась. Джек чувствовал себя глупо — выходило, что уроки, преподанные людьми, были сплошь отрицательными. Морн, ее брат, что-то сказал ей. Она ответила ему несколькими слогами (если перевести их на английский, подумал Джек, то разговор занял бы гораздо больше времени) и затем сказала на языке Джека:
— Он хочет остаться здесь и поработать над своей песней, которую давно задумал. Он сыграет ее завтра, после нашего возвращения домой. Я провожу тебя до жилища своего дяди, если ты не возражаешь.
Он пожал плечами.
— Почему я должен возражать?