Притча слепого старца, псалмы из священной книги. Что это? Проблески воспоминаний о событиях, участником которых был теперь дряхлый герой? Быть может - отголоски настоящего одной из реальностей - эфемерные обрывки снов? Видели сейчас уже мертвые глаза воочию, как обманчиво медленно, в рокоте боевых колесниц, черными молниями вонзаются в небеса адские стрелы смертных, способные поразить богов? Откуда такая уверенность, что безграничное могущество всегда уравновешено досадной уязвимостью гигантского колосса, попирающего твердь хрупкими стопами? А может эти озарения - пророчества способного заглянуть вперед сквозь завесу времени? Никогда не спеши с выводами, ибо все слышимое - ничто, как обрывки фраз.
Рой. За кажущейся хаотичностью движений - отточенная рациональность, четкая субординация и холодный расчет. Каждая особь - винтик гигантской машины, не знающей сбоев и поломок. Механизм не испытывает жалости, не терпит привязанностей и не понимает чувств. Разрушение - единый удар, где в беспорядочном мельтешении каждая точка находит жалом лишь ей одной положенную цель. Созидание - общий порыв, бездумное действо единиц, непостижимой мозаикой выполняющих алгоритм миллиарда циклов. Могущество, созданное стремлениями безликой массы. Единица - ноль, но множество единиц - бесконечность. Мастодонт, крушащий бивнями скалы, в ужасе бежит, почувствовав за многие мили бесстрастную необузданность маленьких членистоногих. Рой. Они - сила. Все - бесполые касты выносливых фуражиров и безжалостных солдат, старательных зодчих и участливых нянек, несостоявшиеся самки охраны и творческие бездельники самцы. Разумные, хоть их общественное поведение больше похоже на выстроенную миллионами лет эволюции инстинктивную программу. Коллективное сознание, коммуникативные ценности и безразличное пренебрежение ко всему, не связанному с Семьей - чуждый, трансцендентный разум, не допускающий даже мысли о паритетном сосуществовании видов. Никакой политики - беспрекословное уничтожение конкурентов, не бездумное, практичное, доведенное до виртуозности. Уничтожение, но не истребление - прагматичная логика найдет унизительное применение в сложной организации роя даже растоптанному оппоненту. Есть в мироздании что-либо, способное противостоять им? Лишь соперничающие в жажде порабощать сородичи. И дрейфуют по упорядоченному, выныривая из ниоткуда, испещренные сотами инкубаторов величественные кочевья-гнезда, роящиеся в поисках очередного мира-улья. И тысячи бойцов, абсолютно неразумных в обычном понимании, в любой момент готовы обратить свою врожденную ярость против бессмысленно сопротивляющихся аборигенов. И перечеркивают изумрудные, багровые, лазурные и шафрановые небеса множества миров стройные силуэты неуязвимых летательных аппаратов, таких же древних, как и сама раса скитальцев. Стремительные тела, не живые и не мертвые, порождения инородной науки или до неузнаваемости преображенные, извращенно модифицированные оболочки некогда прекрасных существ, плоть, пораженная всесильными паразитами? Ответ на этот вопрос давно уже стерся из генетической памяти всепожирающего сообщества, как не несущий полезной нагрузки, никчемный, с точки зрения процветания вида. Только благосостояние Семьи и все, что с ним связано. Общие желания, общие цели, общие методы, подчиненные единой воле конкретного существа. Всемогущей Прародительницы, Царицы, Матери.
И конечно божество в подобной культуре может быть только одно - Она, сочетающая в себе и элементарное и сверхъестественное.
По правую руку - стена, уходящая вертикально вверх, слева - зеленое море Тункинской котловины и синяя лента реки. Отряд шел споро. Когда Брат вел пальцем по желтой бумаге карты, прочерчивая линию предполагаемого маршрута, он сказал, что путь вдоль Тункнских гольцов, в долине реки Иркут окажется самым легким участком их странствия. Порядка четырехсот верст на запад по сносной дороге, через богатую на дичь местность действительно давались без затруднений. Шли по предложенной Ключником схеме - два дня марша верст по сорок, потом дневка, отдых и пополнение припасов в окружающих лесах. Надо сказать, сам Рахан двигался с напряжением. Его явно мучила одышка, частые носовые кровотечения, общий темп он еще держал, но об участии в охотах и ночных караулах речь идти не могла. И без того обезображенное лицо выглядело теперь еще страшнее - к змеящимся рубцам и мертвому глазу добавились теперь ожоговые шрамы, очерчивающие следы от маски, которую одевал солдат в театре. На одной из ночевок, через силу давясь густым наваристым бульоном, он рассказал об ужасном святилище метаморфов.
Мрачные стены, вылизанные давним пожаром, встретили человека гнездящимся по углам тревожным сумраком. Скудный свет в фойе театра проникал сверху, сквозь покрытые толстым слоем пыли и гари, чудом уцелевшие толстые стекла. Искать, по словам Тараса, нужно было не здесь, а где-то в бесчисленных переходах, среди грязных подсобок, в темных лабиринтах подвалов. Проблема была в том, что все, кого надо было вывести из дышащего смертельным излучением здания, находились в разных местах, в неравной мере поглощая тот яд, что определил для них изощренный Вий. Тот умел управлять трансформой, говорил Тарас, возможно, теперь уже мертвый жрец действительно лучше других ощущал течение и последствия мутаций, быть может, ему было Дано, и он Видел. Но в чем были виноваты несчастные женщины, человек решительно не понимал. А еще, и об этом не говорилось, но человек твердо знал, что иначе нельзя, собирать по одной и водить следом по черным коридорам четырнадцать девушек не следовало. Это значит - либо выводить каждую, растрачивая драгоценное время и все больше подрывая собственное здоровье, или обнаружить местоположение всех, а потом самым безопасным путем организовать эвакуацию. При условии, если человек сам не падет в бессилии, вдохнув невидимой смерти. Даже не углубляясь в тоннели театра, гость этого места чувствовал порами, легкими страшную, напряженную затхлость, исходящую из нутра здания. Он не знал почему здесь. Он не был знаком с обычаями мутантов, их регулярными паломничествами в область Воронки, откуда нескончаемым караваном, надрываясь и сменяя изнуренных тащили они жуткие трофеи, сувениры, сполна вобравшие в себя Гнев Божий. Начинать надо было с зала. Где почти двадцать лет назад страсти зрителей питали искусство актеров, а эмоции выступающих, в свою очередь, проникали в души публики. Где теперь аккумулировалась энергия страданий, возносясь с молитвами к безликим сущностям, обратившим свой взор на то, во что превратились верные жители Города.
Света в зрительном зале не должно было быть. Но он лился из рукотворных, толи естественных, вызванных временем и катаклизмами, брешей в плитах крыши, освещая выглядящий бездонным провал на месте сцены. Там, на границе света и темноты, зловещей декорацией возвышался Алтарь. Переплетение изогнутых невиданной мощью тяжелых стальных балок, каменных блоков и обгоревших стволов, не беспорядочное, завораживающее извращенной архитектурой творение. Безобразный мегалит, дольмен с распахнутым каминной топкой зевом входа, увенчанный кошмарной скульптурой, воздевающей кривые сучья рук к сокрытым небесам. И клубящееся вокруг болезненно бледное марево, различаемое только сверхъестественно обостренным зрением человека. Многочисленные пирамиды, некоторые еще курящиеся догорающими углями, разбросанные по всему помещению, соединенные меж собой выложенными камнем дорожками в сложной пентаграмме. Но величие конструкции можно оценить только от Алтаря, так как пол зала не горизонтален, он спускается вниз, к тому месту, где была сцена. Все материалы, из которых собран этот невообразимый ансамбль - светятся, излучают, ломая сложные цепочки, выбивая кирпичики, определяющие геном человеческого развития. Порождая болезни и мутации. А еще смрад, режущие глаза миазмы, что исходят от рухнувших вниз в глубокие подвалы подмостков. Загляни туда, человек различил бы нагромождение тлеющих останков, кости и клочья плоти принесенных в жертву, а больше самих метаморфов, не вынесших тягот возложенной на них миссии. Ведь здесь - еще и место погребения. Тут тепло. Даже жарко от клокочущих в пространстве реакций и человек понимает, что каждое мгновение в зале - широкий шаг к смерти, но он осматривается, осматривается зорко, ощупывая всеми органами чувств каждый закуток. Шевеление в верху, где каменным языком нависает балкон галерки и человек по-кошачьи бросается туда.
Первая. Худощавая, почти подросток. Одежда ярких раскрасок, непривычная в мире рванья и лохмотьев, тщательно уложенные длинные волосы - это когда во избежание колтунов и паразитов все стараются стричься коротко, босая, словно ноги ее никогда не ступали по щебню развалин и битому стеклу. И ржавый ошейник, угрюмые звенья цепи, ведущие к неровно вбитому кольцу в стене. Старый вылезший матрац, дырявый, изъеденный, наверное, крысами, если только они в состоянии жить в таком месте. Девушка без сознания. Навряд ли Вий предполагал оставлять ее в такой близости от источника излучения на столь долгий срок, а значит то, что девушка находится в плачевном состоянии, вина его - человека, убившего жреца. Небольшой замок открывается легко и девушка бережно выносится наружу, в фойе, где, возможно, придет в себя, пока человек будет искать остальных.
Увы, если в зале была одна, там могут быть и другие. Человек не спеша, тщательно выверяя каждое движение, стараясь почти не дышать возвращается и осматривает все пространство вокруг сцены. Насыщаясь рентгенами. Больше ничего примечательного, кроме, разве что, огромной ударной установки, спрятанной на одном из балконов. Да, внизу, у алтаря, взирая на сложные руны, отмеченные в углах горящими навершиями пирамид, под мерный бой барабанов, легко было овладеть сознанием напуганной толпы, внушить ей нечеловеческие идеи.
С залом покончено и посетитель храма начинает шаг за шагом исследовать здание театра. Сверху вниз. Двоих он находит на относительно безопасной крыше. Относительно, потому что из провалов над залом, все-таки они рукотворные, ощутимым потоком, плавя воздух, рвется в высоту неуемная энергия. Человек спускается ниже. Еще одна женщина оказывается в театральной уборной, заваленной пыльными платьями и облезшими париками. Та смеется и говорит, что никогда не уйдет отсюда. Хорошо, пусть пока побудет, здесь ведь почти безвредно. Ниже. В одном из коридоров человек натыкается на троих поисковиков-метаморфов, присланных до него Тарасом. Те слабо шевелятся, прося о помощи. Человек переступает через них - у него договор только на спасение женщин. Кто-то хватает его за штанину, но острая сабля поднимается и опускается, облегчая несчастному страдания. На остальных нет времени, каждый миг внутри здания - мучительная пытка после. Человек следует дальше, взяв на заметку странный характер ранений, ранений - мутантов остановило не столько, или не только излучение, и следы крови на стенах. Теперь он передвигается еще медленнее и осторожнее, несколько жалея, что отдал настоящее оружие своим спутникам.
Когда он нашел пятую женщину, предательская слабость впервые сковала члены, заставив прислониться к стене и некоторое время стоять, восстанавливая дыхание и унимая дрожь. Несколько позже его стошнило, тоже в первый раз, и он еле успел стянуть закрывающий органы дыхания шарф. Чем дольше он находился в этом месте, тем более нереальные очертания приобретало его окружение, напоминая пьяный вяло текущий бред, из которого нельзя выделить отдельные события, а лишь монотонное, одурманенное действо. Перерывы становились все чаще и дольше, время, необходимое на восстановление сил растягивалось с каждым разом чуть не вдвое. Страшные приношения из Воронки хранились не только в зале, по одному ему известной системе Вий оставлял их и в многочисленных помещениях театра. Не менее безумными принципами он пользовался, размещая женщин для облучения потомства.
Все ниже и ниже. Абсолютно лишенный света подвал. Огромный, запутанный, превышающий по размерам сам театр. Нереальное зрение позволяло человеку сносно ориентироваться в полной темноте, но и оно начинало подводить, заставляя больше надеяться на слух. Расслабляться нельзя - ловушки, простые и наивные, вроде волчьих ям на месте рухнувших перекрытий или грубых механизмов, приводимых в действие натянутой через коридор бечевой, незатейливые, но при этом безжалостно смертоносные. А потом человек столкнулся с тварями, населяющими подвалы театра, жадно питающимися жертвами обрядов и неохотно поднимающимися наверх, к свету. Что-то говорилось о крысах? Нет, ни одно живородящее существо не способно находиться в этом аду, изводясь на нет в течение первого же поколения. Ядовитая плесень и насекомые. Пауки гигантских размеров, плюющие комьями липкой паутины толщиной с добрую нить. Человек обходил плесневые наросты, остерегаясь ожогов, и убивал пауков, подозревая, что неестественно распухшие, со следами укусов конечности встреченных наверху поисковиков - работа челюстей этого нового вида арахнид. Затем, кажется, он только и делал, что отдыхал, лежал, выбрав закуток побезопаснее, откашливая обжигающую гортань взвесь из спор, что выбрасывали невиданные растения подземелий, и проклиная каждый момент на протяжении предшествующих восемнадцати лет, когда он имел возможность, но так и не смог легко умереть. Он бы удивился, а может быть и нет, если бы узнал, что представленная вокруг чуждая флора и фауна - тоже образцы, доставленные старательными метаморфами из зоны Воронки.
Ключник нашел всех, хотя не очень то помнил последнюю треть своих странствий. Нашел и вывел наружу в грязную, суровую, но прекрасную после подземелий действительность. Нашел и вывел, а после изнеможенно упал на руки своих друзей и теперь уже больше двух недель напоминал заводную куклу, днем упрямо ломящуюся в указанном направлении, а вечером, израсходовав завод, бессильно падающую на землю. И каждую ночь с ним уединялась Кэт, восстанавливая отчасти запас сил, а утром он поднимался и шел вперед, шел до вечера, практически не стесняя отряд. Ему не становилось хуже, но ощутимых перемен к лучшему тоже не намечалось. Брат лишь качал головой, боясь предположить, во что и как скоро выльется Рахану эта безумная гонка.
Брату вообще не очень нравился их поход. Даже окружающий пейзаж, первозданный, практически не измененный после Войны, такой же умиротворяющий, каким был двадцать лет назад, во времена путешествий бывшего адвоката, не радовал его. Брат считал, что они вышли абсолютно не подготовленными. Да, добыча, найденная на складах магазина, была бесценна, но Ключник заставил избавиться от всего, заявив, что снаряжение, провалявшись столько времени рядом со стенами театра, тоже зарядилось и таскать его на себе самоубийство. Они оставили все: прекрасные широкие лыжи, отлично сохранившуюся палатку, удобную теплую одежду и полный комплект амуниции для покорения гор. Все, за исключением ветхой карты, содранной со стены одного из кабинетов. Со слов Брата, на ней была большая часть пути, а главное, еще можно было различить тонкие пунктиры туристских маршрутов через горы - неоценимое преимущество, позволившее этому предмету остаться в рюкзаке странствующего проповедника.
Котловина постепенно сужалась и теперь горные хребты, называемые местными жителями гольцами громоздились не только на севере, но на юге и спереди - на западе. По мнению Брата горы были вполне пригодными для тренировки новичков.
- Ну что скоро вверх полезем? - поинтересовался Рус, небрежно несший рюкзак на одном плече.
- Еще нет, - Брат сверился с картой и указал надпись на бумаге, - сегодня остановимся в этом поселке, а завтра конечная точка - Орлик.
Палец пополз вверх, вдоль поворачивающего на север, зажатого между скал русла Иркута, через небольшой перевал, пересекаемой ниткой дороги, и к верховьям другой реки, Оки. Ниже по течению, в дневном переходе находился завершающий пункт первого этапа их путешествия - поселение Орлик. Там они планировали сделать большой привал, попытаться разжиться снаряжением, все-таки предгорье, и набраться сил перед следующим этапом. В первую очередь это касалось Ключника - в теперешнем состоянии ему в горы путь заказан.
От Орлика на запад пунктирной линией с перекрестьями даванов и точками зимовий вела пешая тропа. Через хребты и долины, где-то через пятьдесят верст находился достаточно серьезный перевал. Пятьдесят верст - один хороший бросок, уверенно заявил Рус. Брат лишь улыбнулся - это горы, пятьдесят верст по карте на деле оказываются чуть не сотней, петляющими вверх-вниз, нет, простая арифметика здесь не подходит. Дай бог, пойти этот участок за неделю. Да и дальше не лучше - горы не заканчивались, тропа вилась еще вдвое большее расстояние, пока спускалась в огромную, окруженную со всех сторон горами котловину, пестреющими синими пятнами озер.
- Тоджинская долина, Азас - заповедные места, - рассказывал Брат, - до ближайшего жилья не добраться, глушь та еще.
По планам Брата, маршрут от Орлика до следующего населенного пункта на пути, села Чазылары, расстоянием этак верст триста, они должны были пройти максимум за месяц. Учитывая, что большая половина пути - горная страна, а остальное - безлюдная даже до Войны местность со скорее всего практически не сохранившимися тропами.
- Это будет почти половина пути до Белой, а после наступит зима, - рассуждал Брат, - но там и в зиму, наверное, можно будет помаленьку идти. Местность более-менее обжитая, равнинная, так что не спеша даже в самые морозы, до следующего горного массива. А там…
Там карта заканчивалась и путешественники решили ориентироваться по обстоятельствам. К тому же горы в тех местах по словам проповедника были по-настоящему трудными. Но до них еще доити…
Окружающее возвращало путешественников назад во времени. Не тронутые войной, людским безумием места - хрустальные реки, перекатами омывающие валуны порогов, частокол островерхих лиственниц, покрывающий отвесные кручи сплошным колким ковром, и, несомненно, сами горы, не покатые сопки родины Ванко, а настоящие скалы, гранитными исполинами столпившиеся вокруг узких глубоких долин, до самого горизонта щекочущие небеса, вычесывающие пух облаков своими вершинами.
- Чудная страна, - романтик Рус положил руку на плечо восхищенного Ванко, - я такое раньше только на картинках видел, надо же - забросила судьба.
Даже циничная Стерва уже который день находилась под величественным очарованием природы:
- А сам ты откуда, помнишь?
- Помню. Я ведь с Полком почти с самого начала был. Мы не с Запада, как принято считать.
- Не с Запада? Но…
- Ну да, конечно - дружина, большинство бойцов присоединились к нам там, где и ты - на равнинах центральной части империи, как это называют, на Пути. Но костяк, Полк, Краб, думаешь откуда такое прозвище, мы шли с Востока.
- Что ж вас оттуда сорвало?
- К столице прорывались. Думали там власть осталась, инфраструктура, хоть какое-то подобие порядка.
- И как?
- Ну, пол пути преодолели, но чем дальше - тем хуже, и все больше свидетелей - за хребтом, говорят, выжженная пустыня. Не то, что правительства - людей не осталось.
- За хребтом? - подключился к беседе Брат.
- Который разделяет Восток и Запад. Узкая складка старых обветренных гор, перечеркивающая континент с севера на юг. Говорили, что теперь она служит преградой для огненных смерчей, которые сейчас вспахивают остатки цивилизации.
- Смерчи?
- Смерчи, - подтвердил опирающийся о посох Рахан, - Главный удар, понятно, нанесли по центру. Там все - как на другой планете, воронки, кратеры и расплавленная земля.
- Ты-то откуда знаешь?
- Был в столице. Запада просто не существует.
- Так что, жизнь осталась только на востоке?
- Наверное… Рус?
Рус вздохнул и покачал головой.
- Жизнь… лишь очаги. Я жил на берегу океана… Ах море… оно как небо. Нежное, ласковое, ослепительно синее. Или мрачное, суровое, отливающее свинцом. Просто разглядывать блики солнца на волнующейся поверхности - уже блаженство. А в тот день море взбесилось. Оно сначала отхлынуло от берега, словно пытаясь заполнить образовавшуюся где-то в глубине бездонную скважину, а после обрушилось на нас сокрушающим все валом. Волна превышала любое из зданий в городе, а город был немаленький, столица приморья, крупнейший на востоке порт. Его смыло, как песочный замок. Больше полумиллиона народа. Там тоже были горы, не то, конечно, что здесь, но в них можно было спастись. Тайфуны, цунами, для нас это не было в новинку и, лишь начало обнажаться дно, все устремились вверх. Не успел никто. Вода поднялась много выше, чем смогли добраться даже самые проворные. Мне повезло. Я в это время уже был на вершине, зима, мы занимались спортом, на вершине, но волны лизали лед у носков моих сапог. Я видел все. Белую стену пара, далеко, там, сплошной завесой вздыбившую горизонт. Обратившиеся вспять реки, которые раньше мирно по тихим долинам впадали в океан, а теперь, круша и сметая, ринулись обратно к своим истокам. Потом видел, как море вернулось в свои границы и не оставило после себя ничего, кроме грязи. И еще, ужасно, но океан, вода, она почти кипела, а пришедший ураган обжигал, как пар, рвущийся из горловины чайника. Тот Восток, Дальний восток, погиб так же безвозвратно, как и Запад.
- Я думаю, - Брат на ходу поправил рюкзак, - только здесь, там, куда мы идем, в глубине материка, в местах, окруженных со всех сторон высокими горами, что-то могло остаться как прежде. Климат тут всегда был суровый, а катаклизмы не могли обрушиться с полной силой. Беда в том, что тут практически никто не обитал - заповедники, дикая природа.
- В рассказах про обетованное может крыться истина? - поинтересовалась Стерва.
- Отчасти. Развитой промышленности, других атрибутов цивилизации здесь никогда не было, а то, что этих мест в меньшей мере коснулась война и они более, нежели другие территории, чисты, это, полагаю, бесспорно.
К вечеру следующего дня они, как и планировали, оказались в Орлике. Поселок старателей уютно расположился между крутобоких гор на берегу петляющей Оки. Дорога, пыльная и размякшая, но еще не заросшая окончательно, змеилась вдоль отрога и плавно спускалась вниз. Там, уже скрываясь в тени хребта, который загораживал начавшее скатываться на запад светило, неровными рядами были разбросаны добротные, хозяйского вида бревенчатые дома. Здесь не было видно следов разрушения, пожаров, селение разительно отличалось от хуторов-фортов, сохранившихся вдоль Куты. Там население изолировало свои жилища высокими насыпями, частоколом, используя в качестве строительного материала окрестные постройки, а освободившиеся территории вокруг попросту выжигались, увеличивая безопасное пространство до враждебного леса. Не было это похоже и на Усть-Кут с его крепостью - Осетровом и на несколько верст вокруг раскинувшиеся неряшливыми развалинами. Здесь поселок от природы отгораживали лишь покосившиеся со временем редкие заборы. Либо этих мест действительно не коснулись ни война, ни ее последствия, либо селение вымерло и ни одна душа даже не пыталась возродить в нем жизнь.
Курившиеся над некоторыми домами дымные столбы, однако, подтверждали, что люди здесь есть. Точно также, как он делал всегда, приближаясь к обжитым местам, Ключник поплотнее закутал лицо и низко надвинул на глаза широкополую шляпу. Мутантов, чаще их называли уродами, не любили нигде, а Рахан сейчас на обычного человека походил мало.
Поселок встретил путников гоняющим пыль по улицам ветром да поскрипывающими на сквозняке ставнями. Они остановились посреди широкой улицы в центре села. Шесть уставших странников - тучный Брат в похожем на рясу длинном плаще, Рус, небрежно положивший руки на переброшенную за шею зачехленную Глевию, Стерва, вызывающе сексапильная в обтягивающей коже, держащая ладонь на плече Ванко, который по-взрослому цепко смотрел вокруг. А еще опирающийся на костыль, похожий на прокаженного Ключник и отстраненная, прозрачно воздушная Кэт. Посреди старающегося казаться мертвым поселка. Протоптанные тропинки и ухоженный вид некоторых дворов предательски извещал об обратном. Просто, наверное, здесь не очень жаловали чужаков.
- Эй, хозяева! - окликнул зашторенные чистыми занавесями окна Рус.
Окна настороженно промолчали.
- Можем мы здесь переночевать?
…
- В каком-нибудь из пустых домов?
- Дикий запад, - фыркнул Ключник.
- Че? - в полголоса переспросила Стерва.
- Так, не обращай внимания.
Восприняв тишину в ответ, как невысказанное согласие, отряд расположился в небольшой чистой избе на окраине. От большой печки толку добиться не удалось, поэтому огонь развели на улице. Только в котелке начала бурлить похлебка, у калитки, смущенно покашливая, оказался невысокий, ссутуленный старик.
- Заходи, не стесняйся, - приглашающе махнул рукой Рус.
Старик, семеня ногами, проковылял во двор и уселся в круг.
- Угощайся, - предложил Брат.
Гость покачал головой:
- Благодарствую.
Когда он находился рядом, было видно - тот действительно очень стар. Стар настолько, что скорее всего пребывал в преклонном возрасте даже до войны. Шамкающий, иссохший, кутающийся в длиннополую шубу и в тоже время пронзительно смотрящий на мир выцветшими глазами.
- Как жизнь-то, дедушка? - поинтересовался Брат.
- А помаленьку, - старик протянул руки к костру и как-то настороженно покосился в сторону Кэт, - вы уж не серчайте.
- Что так?
- Давно у нас гостей не было, почитай как годков десять. Отвыкли мы. А последний раз-то, которые приходили, шибко буйные оказались.
- Так времена неспокойные… потрясли вас?
- Народ мы, сынок, спокойный, однако все старатели - с золотишком дело имели. А металл, он, сынок, размазней не любит. Извели мы их, всю ватагу, чтобы не повадно.
- Молодцы. Тихо тут.
- Тихо, да. А вы-то зачем к нам пожаловали?
- В Тоджин идем.
- Так вас, детки, к четям на кулички занесло. Здеся тупик, дорога заканчивается. А в Тоджин… уж к Азасу этим путем и в добрые годы только единицы хаживали. Знаешь, как один ученый мне сказал - аппендикс тута.
- А тропы?
- Стежки? Дык… ледники ниже спустились. Тяжко нынче на них.
Они еще долго так сидели. Дед милостиво соизволил таки отведать нехитрой снеди, а после поведал о нелегком бытии заброшенного поселка.
О конце света здесь в свое время скорее догадались, чем узнали. Ну, громыхало, ну сумерки. От большой земли отрезало - так зимой и раньше, бывало, лавина сойдет, и больше месяца тишь да глушь. Ну, потом конечно слухи дошли, однако кое-как свыклись. Из значительных событий - лет с десяток назад и вправду налетели лихие люди, разобрались с ними тихо и по-быстрому. А три года тому вся молодежь с места снялась. Пошли лучшей жизни искать, по дороге, как иначе, там ведь Город, хоть и далеко. А старики остались. Куда им лучшая жизнь, свой век бы дожить. Мрут теперь помаленьку. Сам Алгуй, так старика звали, вообще не понятно, каким чудом на белом свете задержался - гляди, скоро уже сотня лет стукнет. Молодежь то, поди обустроилась где жить полегче.
Такой вот тебе рай. Вымирающий. Не стал Брат Алгую говорить, что скорее всего вырезали его односельчан на кровавых дорогах безжалостного Пути, иначе как объяснить, что никто не вернулся в это действительно тихое и чистое место. Потерянный оазис.
Разговор вернулся к западным тропам. Алгуй презрительно крякнул, когда ему попытались показать затертую карту. По бумажкам в горы ходить! Без проводника, однако, нечего и соваться. Раньше ведь даже на лошадках вверх ходили и то, старик поучительно поднял скрюченный подагрой палец, вместе со знающим человеком. Какие нынче лошадки, себя бы прокормить. А знатная была скотинка! Коротконогие, мохнатые, но неприхотливые и выносливые. Да…
Постепенно кое-как по карте маршрут все-таки уточнили, у старого Алгуя память оказалась феноменальной. Дорогу до Долины Вулканов, лежащей на пути отряда, старик помнил до мельчайших подробностей, Брат только и успевал строчить пометки с ориентирами на полях карты. Дальше похуже, но нужные перевалы бывший проводник описал достаточно детально, в общем, помог.
За все время Алгуй вел себя с путешественниками непринужденно, позволяя иногда с высоты прожитых лет нравоучительный тон. Только в сторону Кэт он отчего-то старался не смотреть, лишь бросал робкие косые взгляды, словно видел в ней нечто, неподвластное другим и внушающее трепетное уважение. А когда, прошамкав: "Пойду я, жавтра вштавать рано", поднялся и уже было тронулся идти, замер на мгновенье и обернулся к девушке.
- Ты уж приветь меня Там, как должно, а? - помолчав, проскрипел он утирая слезящиеся глаза.
- Не бойся, Алгуй, сын Чагдара, - ласково улыбнулась не проронившая до этого ни слова Кэт, а старик вздрогнул - никому из странной шестерки не говорил он имени своего отца…
Уже стемнело, а уставшие путники все не ложатся. Алгуй разрешил им оставаться в Орлике столько, сколько понадобится для подготовки к походу через горы. А сегодня, сегодня хочется посидеть расслаблено, вытянув ноги к танцующему пламени. Легкая часть маршрута закончилась. Впереди - только тяготы и лишения.
Брат рассказывал об особенностях хождения по горам.
- Тропа, она ведь не дорога - камни, грязь и бурелом. Из земли каждый корень торчит, норовит подножку поставить, каждый куст колючками за одежду цепляется. А еще крутые подъемы с резкими спусками постоянно чередуются - это тебе не по равнине чесать. У вас сейчас за плечами в рюкзаках, ну, килограмм по сорок поклажи - вроде немного, а в гору оказывается - неподъемное бремя. По горам учиться ходить надо. Каждый шаг должен быть максимально экономичным - никаких прыжков, ускорений, только монотонное передвижение. Видишь ствол на пути - переступи, не перемещая центр тяжести, и упаси бог вскакивать на него, спрыгивать, минимум лишних телодвижений. Вообще каждый шаг должен твердым быть, устойчивым, потеря равновесия - почти наверняка падение…
- Ледники… Ну, выйдем на лед - отдельно проинструктирую, а пока стоит знать - если есть возможность передвигаться по земле, на лед ни ногой. Лучше всего, конечно, подниматься по курумнику. Что это? Тропинка такая каменная, увидите - поймете.
Проповедник блаженно запрокидывает голову и втягивает воздух полной грудью:
- Хорошо… Как двадцать лет назад… точно так же - у костра… только не я нотации читал а мне… ее звали… а, неважно. Рус, сыграй…
Так же молниеносно, как оружие в мгновения опасности, в руках барда оказывается гитара. Тихие, печальные переборы льются, заставляя трепетать душу. Это обнаженные нервы натянуты над взволнованным грифом. Это сердце издает звуки, а грудная клетка резонирует, придает глубину, окрашивает миллионом оттенков.
У Брата увлажняются глаза. Нет, он не рыдает, просто слезы скапливались уже долгие годы, а теперь находят дорогу наружу. Наверное, все-таки это ложь, что слезы умеют высыхать или испаряться, просто иногда они текут внутрь, пропитывая душу, пока не переполнят чашу человеческих чувств.
- Это все…, - шепчет он охрипшим голосом, и даже Ключник, бесстрастный Ключник, покачивается всем телом в такт аккордам.
Неуловимое чародейство песни покоряет всех, и странники еще долго молчат когда смолкают последние звуки.
Кэт смотрит вверх. Рус невольно прослеживает направление ее взгляда и Видит. В том же самом месте. Небосвод движется. Солнце тяжело поднимается на востоке и величественно уплывает за горизонт на западе. Луна, скрывая свое второе лицо, плывет, кутаясь тенью. Чужие светила танцуют хороводами созвездий. И только Она неподвижна, поблескивающая точка, кровавое око, взирающее вниз с холодной безразличностью.
- Это Звезда? - благоговейно спрашивает бард.
- Да, - холодно отвечает девушка.
Подо льдом слов - сдавленная тисками, заключенная в стальные оковы ненависть.
- Странно, она как будто прибита в одном месте.
- Да.
- Но почему?
- Орбита Кларка, - отвечает за Кэт Ключник.
- Что?
- Место, находясь в котором всякое тело остается неподвижным относительно любой точке на Земле.
- Значит, Звезда привязана к нашему миру?
- Ну… что-то вроде того.
- И что это нам дает?
- Понятия не имею.
Рус снова оборачивается к Кэт:
- Как ты планируешь ее уничтожить?
Но девушка лишь пожимает плечами.
- До нее тридцать шесть тысяч верст, - кривит рот Ключник, - никаким оружием прошлого нельзя было достать объект, находясь здесь, на поверхности.
- То есть, мы должны попасть туда?
- Это невозможно.
- Что же делать?
- И увидел я звезду, упавшую с неба на землю… - задумчиво цитирует Кэт слова древнего пророка, слова, толкование которым искали тысячи философов на протяжении тысячи лет.
Утром Алгуй снова навестил отряд, но на этот раз он появился не один. Рядом, семеня в такт шаркающей походке двигалась сухонькая подвижная старушка.
- Санжима, травница, - представил ее дед, - пусть вашего больного глянет, хуже-то от этого точно не будет.
Брат с Ключником только переглянулись - прошлым вечером Рахан своей немощности старался не выказывать, а о помощи тем паче не просил. Спорить между тем не стали и старушка быстрыми жестами осмотрела-ощупала тело солдата.
- Силен, силен, сыночек, ведь смерть в тебе гнездо свила, - причитала целительница, - забрать хочет, а не может. Силен духом, сынок, сильнее смерти, но что ей душа, она тело твое, как вода камень точит. Подсобить тебе надо, чуть-чуть подсобить, вижу - не один ты борешься, а и моя поддержка лишней не будет. Телу, телу подмогу, забыли о нем, о бренном.
И полетели в кипящий котелок, распространяя пряный аромат, пучки высушенных трав, а после вовсе диковинные ингредиенты.
- Женьшений корешок, хозяина тайги желчь, рог марала молодой, - колдовала над варевом Санжима и вежливо отваживала старающуюся заглянуть под руку Кэт, - отойди, отойди, сиятельная, не твое это, не твое…
Часа не прошло, а Рахан уже прихлебывал, чуть кривясь, обжигающий напиток, а лицо его сплошь покрывали бинты, пропитанные загадочными снадобьями на барсучьем жиру.
- Вот, сыночек, тебе бы зиму у нас подлечиться - все девки б твои стали.
После манипуляций Ключник посвежел ощутимо, но, покачивая головой лишь задумчиво смотрит в сторону бывшей рабыни.
Санжима украдкой бросила взгляд на Кэт и заискивающе ей улыбнулась, потом наклонилась низко к солдату, шепнула, захлебываясь словами:
- Ой, смотри, не дело, как бы хуже не было - не по тебе невеста, - да побежала, бросив напоследок, - А отвар ты пей, сынок, разогревай да пей, что попадется, корешок или какой кусочек - не брезгуй, не выбрасывай, разжевывай и глотай.
- Спасибо, мать.
- Спасибо, - вторит Кэт, - твоя сила, от природы, это как раз то, чего не хватало…
А Стерва лишь хмыкнула:
- Чудные… что она, что вы.
- Не суди, молодка, - поправил ее Алгуй, - только в старости можно понять, какая честь и какой ужас иметь возможность посмотреть в глаза Смерти.
Что он имел ввиду четверо из шести не поймут никогда. При жизни.
- Поговорили мы со стариками, - продолжил Алгуй, - поможем Вам, потому как святые вы люди, хоть и сами того не понимаете. Отдыхайте у нас - сколько положено, с припасами подсобим, а после проводника дам, Ринчиндабу. Он хоть и старый, однако крепкий еще, обузой не окажется, до самого перевала вас проведет, если сможет. А не сможет, так и вам туда лучше не соваться. Места он знает, и в Азас, давно конечно, хаживал, а к Вулканам так до Войны группы постоянно водил.
Вышли в дорогу через седмицу. Надо было торопиться - до полной установки зимы оставался лучшее месяц. За это время необходимо было пересечь горную страну, что по прямой составляло верст двести, а на деле могло обернуться расстоянием много большим, труднопроходимым и опасным, и добраться до жилья, еще сотня верст. Семь дней покоя положительно сказались на Ключнике благодаря заботам и зельям старой Санжимы и еженощным обрядам с Кэт, когда плотское превращалось в очищающее душу священнодейство. Теперь он походил хоть и на больного, но уже встающего на путь выздоровления человека.
- Недельку бы еще, - вздыхала старуха.
- Время, время, - торопили путников первые ночные заморозки.
- На перевал пойдете, как Вулканы минете, сверни к источникам, там дневку сделай, пусть хоть кости погреет, - поучала Санжима проводника.
Не исключено, что по другую сторону гор Рахан снова мог спуститься прежней развалиной.
Остальные члены отряда тоже часов зря не теряли. Дряхлые жители Орлика на помощи не настаивали, охотой да рыболовством пополнить запасы на зиму могли и самостоятельно, однако с некоторыми заботами по хозяйству справлялись с трудом. Поэтому Брат с Русом, взяв в подсобные Ванко, помогали латать крыши, колоть дрова, выполняли другие работы, требующие физической силы.
Отправлялись утром и провожать отряд вышло практически все население, сдружившееся за небольшой промежуток времени и с Русом, развлекающим по вечерам стариков песнями из прошлого, и с Братом, с которым так легко беседовалось на самые сокровенные темы, и с общим любимцем Ванко, неунывающей Стервой, что там говорить, даже с угрюмым хищником Раханом. Только с Кэт старики, как в первый вечер и Алгуй, а потом Сати, держались почтительно, чуть не благоговейно воспринимая каждый ее взгляд, каждое слово. Впрочем, бывшая рабыня по своему обыкновению многословием и не отличалась.
Старики снабдили отряд крепкой, хоть и латанной-перелатанной палаткой, в которой могли с минимумом комфорта разместиться все шестеро, лыжами, пусть старыми и не такими шикарными, как добытые в городе, но добротными и надежными. Также хозяева не поскупились на припасы - вяленое мясо с рыбой, сушеные мелкие фрукты и, немыслимая щедрость, немаленький мешок сухарей. Вдобавок каждый из путников уходил из Орлика со свернутыми за рюкзаками комплектами теплой одежды и вооруженный хорошим айсбалем - носатым ледорубом на длинной тростеобразной рукоятке, заканчивающейся острым металлическим шипом.
Когда Брат, похвалив доставшееся снаряжение, все-таки заикнулся о всяких там карабинах, ледобурах, кошках да жумарах, Алгуй лишь рукой махнул - такого не найдем, да и, даст бог, не понадобиться. Между тем, после этого разговора, к амуниции отряда добавились три прочные веревки метров по тридцать.
В общем, выдвинулись гружеными изрядно, неся за плечами груз, раза в полтора превышающий обещанные Братом сорок килограмм. Ринчиндаба уверенно повел отряд практически строго на запад по теряющейся между камней тропинке вверх по пологому горному склону.
- Срежем, выйдем к Сенце, речка такая, - пояснил он, - вдоль нее дорога конная была аккурат до Долины.
Брат, поднявшись повыше, еще раз оглянулся на Орлик. Несколько десятков курящихся дымком изб посреди раскинувшегося многодворья. Тихо, спокойно отмирающее прошлое. Печальное, грустное место, которое могло еще стать процветающим центром, точкой возрождения. Или нет? Скорее всего, в эту эпоху свой шанс Орлик уже упустил, и навряд ли забредет сюда кто-нибудь лет через десять, когда скончается последний житель…