2.
Шоколадом - капустой - сырой паутиной - пахло чем угодно в склепе, только не покойником. Гость осмотрелся, сел и снова на колени поставил свой чемоданчик.
- Ну ж, чем тебя угощать - а-а-а, сделай милость, вот удивил, ей-богу, як сыну, сыну родному обрадовался, - давай, давай звой чемоданчик, ты не бойся, я ж осторожно, вот сюда, во-от сюда, ему тут будеть покойно... чем тебя угощать?
Бутылками и битым стеклом был забит угол комнаты; одна за другой заскакали бутылки из другого угла, из-под стола, из шкафчика; за ними коробка шпротов; яблоки на ущербленной тарелке; лимон с зажухлым обрезом.
- Вот и не сивушка, тепер располагайся, як дома, на диване и лягишь, а пока - випьем. Зубровки? Малиновки? Рому?
Потолок давил - землей - камнем - надгробием; сбоку, вместо стены, угрожала тяжелая портьера: там, конечно, покойники; да не портьера, а деревянная резьба; или чугунная? под ногой хрустнуло: поднял - раздавленный листик фарфора.
- То от венка - тут ба-гацько раньше венков було, все убрать велел Хванасу, Хванас, это такой сюбэкт, - шоб не ботались под ногами... Да ты шо ж не пьешь? Ты пей... от, гляди, - запас... Ну, по третьей, гоп!
Зубровка засвербела в горле щекоткой, в глазах стало ясней, хоть и до безумия хотелось спать, неуютное чувство близости мертвецов затуманилось и поплыло куда-то кверху. Но - все-таки - непонятно:
- Почему его упырем зовут?
Ясно, впрочем - толстый и могилы оскверняет.
- Андрей Алексеич, а вы не вампир?
А привыкшие к свету глаза различили напротив - доску:
Здесь похоронены:
Иван Антипьевич Грохольский, 69 лет от роду;
Супруга его Матрона Прокопиевна, 56 лет от роду;
дети их: Евстигней, 23 лет; Алексей, 23 лет;
Младенец - Прокопий, 3 лет,
и Олимпиада, 23 лет,
а также
Онуфрий Онуфриевич Дыло.
Господи, приими их дух с миром.
Почему - Дыло? Откуда - Дыло? И почему Евстигнею, Алексею, Олимпиаде, всем по двадцать три года? Разве так бывает? Близнецы они, что ли? А должно быть, умирали постепенно, дойдя до двадцатитрехлетнего возраста. Но все-таки: при чем Дыло?
Тогда, словно в ответ, сквозь неутомимую трескотню из пузатого подрясника, доска приветливо поднялась кверху, - эх, если б не так слипались глаза, - и нарастая, вздымаясь, громоздясь один на другой, раскачиваясь, смеясь, подмаргивая,
черепа, черепа, черепа, - а за ними
сам Онуфрий Онуфриевич Дыло, выше потолка, без головы, без рук, один подрясник - схватил потолок, да как тряха-нет, - только известка посыпалась, и чего он его трясет - неизвестно - -
- Стучат.
Гость схватился с места.
- Кто?
- Хванас, ли Валюська. Я чичас, я чичас, ты тут посиди.
И в тесный проход, в щель темную, как немыслимая вздувшаяся гробовая мышь - и из щели:
- А шо? Кого? - и в ответ хриплое громыханье:
- Заведующий зоветь, расстрелошные попа просють.
- Я чичас, я чичас, кажи, шоб подождали.
Гость встал - и навстречу пузу:
- Я здесь сидеть один не буду.
- А-а-а, ну, погоди-погоди, вот Хванас с тобой посидит. Хванас, ты посиди, без тебе зароют, ты тут посиди, випий вот с ими, а я чичас, я чичас - -
И, мотнув невидимым хвостом, исполинской мышью - в щель. А из щели в глине, в земле, - вывалил новый Дыло, обвязанный веретьем, с вежливым хрипом:
- Не помешаю, господин?
- Не помешаешь, садись.
Дыло деликатно - поодаль на гробницу - откуда она явилась - каменная, плоская, кто лежит под ней?
- Выпей.
Рюмка метнулась в пасть - как не провалится без естатка.
- И давно здесь Андрей Алексеич... отец Андрей свой кабинет устроил.
- Аны давно здеся пьють. С самого почитая.
- С какого почитая?
- А вот, как над ими почитай в соборе исделали, в попы обозначили.
- И хороший из него поп?
- Поп как поп. Обнакновенный. Что с попа взять? Отбил молитву - и на бок. Это тебе не в комиссии заседать.
- В какой комиссии?