— Ужас, какой кошмар, чего еще в этом мире бывает! — тяжело выдавливая из легких остатки квартирного воздуха, шептал Евгений. — И как она только могла жить здесь?
— Мужчина, вам плохо? — к нему подошла пожилая супружеская чета. Обоим лет под семьдесят, но оба ухоженные и опрятные. Видно, что далеко от тех, где только что был.
— Да ужас, какой, чуть не издох! — словно в оправдание объяснил он незнакомым людям.
— Что вы такое говорите? — покачала головой старушка, не совсем понимая шутку Евгения.
— Вы не обижайтесь, это я по воле случая забрел в одиннадцатую квартиру. Тяжелые испытание, еле выдержал положенные секунды. По-моему, там больше трех минут нормальные люди не выживают. А они запросто сутками там, и ничего.
— А-а! — протянул мужчина. — Это вы о Костиковых? Есть такие. И какое же это несчастье занесло вас к ним?
— Вот именно, что несчастье. А может это счастье. Ведь благодаря удаче мы с ней встретились. Простая необходимость. Вот, документы Софийкины забрать надо было, потому и зашел, да чуть не задохнулся. А по собственной воле отродясь бы и порога не пересекал.
— Ой, мамочки, Софийка! — воскликнула старушка. — Случилось с ней чего, аль как? То-то давненько ее не встречала. А какой ребенок славный-то, какай великолепная девочка, добренькая, обходительная, вежливая, а с мамашей не повезло, маленькой. Беда такая, что и сказать нельзя. Совсем спилась, да еще такого же урода к себе привела. Как же ребенок там в этом аду выживает?
— Вы, мамаша, так можете не переживать, все хорошо с вашей Софийкой. Вернее, с моей. Забрал я ее себе. Родственники мы дальние, вот и взял к себе. А понадобились документы в школу и поликлинику. Нынче без документов никак нельзя.
— Фу, ты, слава богу, счастье-то, какое нежданное привалило ребенку, что вы нашлись, — радостно за судьбу своей маленькой соседки вздохнули оба старика и сели рядом с Евгением. — Звать-то вас как? Может, помощь какая от нас понадобится, вопросы какие!
— Климов я, Евгений Федорович. Очень дальний родственник. Ну, помочь вы мне в одном можете, если понадобится через суд родительских прав лишать их. А потом уже опеку оформить. Действительно, чудный ребенок. Успели сдружиться с ней, полюбить друг друга. Вот и появилось у меня желание помочь ей в люди выйти. Да и хату эту спасать придется, чтобы ироды эти окаянные пропить не успели.
— Доброе дело делаете, Женя, — запричитала старушка. — Правильное. Только вам и не понадобятся свидетели. Сами успели побывать в хате. Вот из опекунского совета чиновников приведите сюда в гости. Пусть убедятся в невозможности проживания в этом аду. Да за один лишь смрад уже можно лишать.
— Вы правы, — согласился Евгений. — Ну, все, отдышался. Пойду, а то дома ребенок один, волнуется, наверное.
Старушка на всякий случай перекрестила ему спину вслед. Весть о спасенной Софийки и о ее новой семье принесла старикам радость и успокоение. Тяжело было им старым, поднявшим и воспитавшим детей и внуков, смотреть на медленное убийство невинного ребенка. И ради кого, и ради чего? Из-за водки и этого пьяного сожителя забыла женщина свои материнские инстинкты, и готова пропить собственное дитя. Такое нельзя понять и простить, а уж принять, как факт, даже больно. Спасибо дальнему родственнику за спасенную светлую душу.
Софийка повисла на шее и долго не могла произнести и слова. Чего только не передумала в долгом ожидании, каких только неприятностей не промелькнуло в ее голове. И больше всего боялась и опасалась, что папа Женя приведет мать, чтобы вернуть ее в родной дом.
— Нет, милая, так легко от меня не отделаешься! — с трудом продавливая комок в горле, сквозь мужскую скупую слезу простонал Евгений. — Я тебя никогда туда не отпущу. Только самых плохих детей за очень ужасную провинность можно и нужно отправлять туда на короткий срок, как в наказание. И то, лишь на время. А такого славного ребенка даже близко нельзя подпускать к этому вертепу. Это же самая настоящая клоака. Чтобы по-настоящему научиться ценить жизнь, надо минутку побыть там.
— Ты самый-самый лучший папа, я тебя буду любить крепче всего на этом свете, и никогда не сделаю ничего плохого, — скороговоркой выговорила она наконец-то.
Евгений слушал эти признания, а самого душили двоякие чувства. С ума можно было и хотелось сойти от таких влюбленных коллизий. Он самый лучший папа для чужого постороннего ребенка, а свои любимые у чужого дяди. Ой, как ты права, Софийка! Он все равно заберет всех их от этого чужого. И жену, и детей. Обязательно, вот только покончит с этим "Пауратом". А когда о нем заговорит весь мир, то и они сразу поймут, почему их папа и ее муж так внезапно отдалился от них. Это не было безразличием, это не было невниманием. Он совершал научный подвиг. А подвиги совершаются в бою. И на войну воины всегда уходят на долгое время, покидая в одиночестве жен и детей. И тыловые друзья умудряются перехватить их. Правда, он ничего не сказал и не предупредил о начале боевых операций. Но потому и винил не только их, а больше самого себя.
— Я сильно виноват, я был в корне неправ. Но, считаю, не все еще у нас потеряно. И даже долго не собираюсь дожидаться, а очень скоро пойду и верну их все на родину в родное семейное гнездо. Здесь место нам всем, им нечего делать у чужого и нелюбимого.
— Папа, ты сам с собой говоришь, или мне рассказываешь, словно я не совсем с тобой соглашаюсь?
— Я нам обоим говорю. Очень скоро мы станем большой и дружной семьей. Я теперь знаю, как нужно вести себя, чтобы никому не хотелось от тебя убегать.
А Сергей еще с порога кричал Светлане, которая успела раньше вернуться с работы и гремела кастрюлями на кухне.
— Ты сейчас обхохочешься, это просто умора. Представляешь, к твоему Женьке на работу приходила его новая пассия. Как он с ней ворковал, сколько любви и ласки наболтал. И милая, и любимая, и моя самая хорошая, и сейчас бегу к тебе. И в самом деле, побежал, как молодой кот к кошечке. Я у Виктора специально спросил, так ей от силы восемнадцать, не больше. Миловидная, худенькая малышка, словно школьница, как минимум. Что-то его не в ту сторону повело.
— А ты сам ее видел? — спросила каким-то слегка потерянным и осипшим голосом, словно известие ее сильно потрясло.
— Нет, она с проходной ему звонила. Охранник рассказывал. Он так быстро к ней вышел, и они убежали куда-то.
Сергей вдруг остановился, с ужасом уставившись на Светлану, понимая, какие раны наносил он ей своим веселым рассказом. Ему, возможно и хотелось продолжить, но они вдвоем сами отлично понимали эту жутковатую ситуацию, куда занесла их собственная глупость. А теперь еще этот казусный случай, обрубающий все нити, могущие еще вернуть все в прежнее состояние. Да и говорил он сам с неким отчаянием, силой стараясь выглядеть беспечным.
— А может так у него, легкий флирт старого козла с молодой козочкой? — не веря в свои слова, предположила Светлана.
— Я не знаю, — как-то потеряно ответил Сергей и ушел в комнату, где сидели за его столом со своими уроками совершенно лишние в этом доме не его дети. А у самого него и угла в своем доме не стало. Как-то вмиг все в мире стало чужим и незнакомым.
— Эскадрилья, сорок пять секунд подъем! — кричал на всю казарму сержант, вырывая Володю из сна, из удобной уютной квартиры в это огромное, напоминающее большой сарай, солдатское общежитие, пропитанное потом, храпом и табаком.
Он уже научился кричать с осторожной оглядкой по сторонам. Месяц муштры завершался, а с ним заканчивался и курс молодого бойца. И теперь, обжитые, привыкшие и обтертые курсанты не очень желали демонстрировать свою прыть. А порою в кричащего и сапог запускали. Это в первые дни, а даже и неделю при виде самого сержанта сразу же хотелось в любом месте раздеваться и одеваться за эти подлые сорок пять секунд. Однако хорошее питание по норме, именуемой, как пятой "А", чем и как кормят летчиков истребительной реактивной авиации, сделали свое не совсем положительное дело.
Ведь вся нагрузка и заключалась лишь в этом скоростном подъеме и легкой утренней зарядке. А остальное время они учились в классах. Вечерами занимались самоподготовкой. А наряды были лишь дневальным у тумбочки. Поскольку в казарме проживало сто двадцать курсантов, а тумбочка была одна, то за месяц в наряд не всем удалось и попасть. Ну, еще кухня существовала с чисткой картошки. Ее надо было очень много. Ведь кроме курсантов в столовой питались еще и инструктора, и техники, и инженеры. Едоков хватало с избытком. А картошку чистили лишь одни курсанты. Но это работой не назовешь. Сидишь и ножичком скребешь. Расход калорий минимальный.
К тому же еще и сам сержант, а его призвали на эти сборы из боевой части, после худых солдатских щей пристроился к летной пайке. В общем, располнели и раздобрели все, включая и самого этого злого сержанта. Злость и пропала, поскольку от сытости кричать было лень. Да и понял очень скоро, что кроме него в этом доме дисциплина никому и даром не нужна. Это не армия, когда в такой большой части из начальства всего два военных в форме. Один это он, а второй — начальник училища, который форму по редким дням одевал. И все. Кстати, и они сами в этой же столовой питались. Так что, к концу месяца на грозные слова утренней побудки в сторону нахального горлопана летели сапоги. Однако, как ни лень, а спать уже не получалось. Утреннее солнце бьет в окна своими лучами, призывая подчиниться крику сержанта и дневального.
Володя просыпался лениво, стараясь скорее вернуться в эту действительность. Он в последнее время все беды и перипетии Евгения уж сильно близко к сердцу воспринимал. И очень переживал за такой факт, что никак во сне не может вспомнить о Володе, словно там он существует сам по себе, и ему нет никакого дела до хозяина сна, коим считал себя Володя. Так нечестно. Он видит эти сны, и ему хотелось этому умному и технически грамотному, но ужасно бестолковому в быту, дать полезные советы. Во-первых, вернуть семью на родину. Нечего сорить хорошими людьми. Подумаешь, на пару лишних дней затянется твое мировое открытие. А если потом поздно будет? Вот по вопросу с Софийкой он с ним солидарен. Хорошая девочка. По всем детским параметрам. Умеет любить ненавязчиво. Так, со стороны, чтобы не мешать и быть полезной. Ну, конечно, после таких жизненных потрясений и водоворотов она попала в рай.
— Ты чего вскочил, как ужаленный? — лениво спросил Вася, потягиваясь, лежа в кровати. — К завтраку еще сто раз успеем. А пока совершенно незачем отрываться от койки.
— Пошли на зарядку, кот ленивый. А то разжирел так, что скоро и на свиданку бегать не захочешь, — толкнул его в жирный бок Володя. — Такое пузо отрастил, словно беременный. Неужели потрясти не хочется им, вернуть в прежнее место?
— Ну, объясни мне малограмотному и тупому другу, а! Почему это при таком же аппетите и столько же съеденных мисок и ложек, у тебя комплекция остается в прежнем состоянии? — возмущался Вася, прощупывая у себя на животе кошмарно увеличенные жировые складки. — Я так думаю, что все происходит от жизненного потенциала. Ты сам по жизни чересчур вертлявый и живой. А в моем туловище очень много лености, — сам себе и ответил на столь важный вопрос, Вася.
— Завтра и послезавтра прыгаем с парашютами. Получается у всех по два прыжка, а у тебя и одного толком не получится, — язвительно и презрительно заметил Володя.
— Это еще почему? — обиделся Вася. — Ничем не хуже тебя в этом вопросе, и прыгну за милую душу.
— Прыгнешь один раз, а запишут два.
— Как это?
— Первый и последний. Стропы полопаются от такого избытка перегрузки. Тебе срочно нужно за сегодня килограммов десять сбросить, иначе никакой парашют не выдержит.
Вася со всей серьезностью посмотрел на друга и сомнительно покачал головой, не соглашаясь с такими математическими расчетами. Явно друг перегибает палку, хотя не улыбается.
— Не полопаются. Не должны. Каждая по триста килограмм выдерживает, а их на нем немереное количество. И никак мои лишних десять кило на безопасность повлиять не могут.
— Курсанты, немедленно будите друг друга и выходите на улицу строиться! — это уже на помощь сержанту пришел старший преподаватель. Он сегодня дежурил, вот и заглянул в казарму. — Я должен провести с вами последний инструктаж перед важными событиями, которые грядут к нам через три дня. Иначе все сделаете неправильно.
— Почему не завтра? — удивился Володя неким несоответствием дат со старшим преподавателем. — Мы ведь завтра прыгаем. И послезавтра. А через три дня обычное воскресение.
— Забыл, что ли! — громко и радостно закричал Вася, своим внезапным криком разбудив еще пару курсантов. — Присягу принимаем. А потом нам увольнение дадут. Аж на целых три дня. Как там Ленка твоя? Заждалась суженного, простуженного?
— Товарищи курсанты, — продолжал вопить громогласно и истерично старший преподаватель. — Через три дня пасха. Великий светлый праздник. И поведение в этот день должно быть соответствующим. К нему нужно тщательно и скрупулезно подготовиться.
— А еще присяга в воскресение, — добавил сержант, укоризненно качая головой в сторону преподавателя.
— Присяга никуда не денется, а пасху можно элементарно прозевать, если я не напомню. Яйца красит надо.