- Ёксель-моксель! - побежал Леха к соседям. - Обокрали!
Вышло хуже. Согласно пословице: "Только муж не знает, что жена гуляет". Его далеко не красавица, оказывается, целый год с одним казахом, несмотря на бабуягиную фотогеничность, из Лехи "сохатого-рогатого" мастерила.
Создав законному мужу густую ветвистость на лбу, казах поехал доделывать начатое в свой аул. Подогнал фургон и вместе со всем скарбом Лехино сокровище погрузил.
- Ну, ексель-моксель, - поклялся на руинах семейной жизни Леха, - чтоб еще хоть одна баба переступила мой порог!
И сел пить пиво с водкой. При этом яростно пел: "Отцвела любовь-сирень, вот такая хренотень!"
Насчет баб четыре года свято держал страшную клятву. С попугаем делил жилище. А завел его не из магазина "Оазис".
Рот у Лехи дырявый. Крошки, как горох из худого мешка, на пол сыплются. Леху прореха не колышет, а воробьям - радость. Летом постоянно харчуются на балконе.
В один холостяцкий день Леха глянул на крылатых нахалявщиков, ба! вместе с ними попугайчик прилетел столоваться. Разноцветный, как из шоу.
- Ёксель-моксель, - удивился Леха, - прямо филиал Африки у меня открывается. Того и гляди, крокодилы с бегемотами нарисуются.
Крокодилы не прилетели, зато попугай постоянно поддерживал балконную Африку. Регулярно с воробьями заруливал. Спелся с ними, будто на одной пальме вылупились.
- Ёксель-моксель, - как-то, глядя на несерьезную одежонку заморского гостя, прикинул Леха. - А холода нагрянут, что зачирикаешь в своем эстрадном полуперденчике? Воробьи - пройдохи морозоустойчивые, а твои цветастые перышки облетят с первым снегом.
Человек Леха был сердобольный. "Простодыра чертова!" - называла его до убега в аул жена.
Глядя на попугая, Леха вспомнил голопузое детство и, выручая теплолюбивую птаху, навострил ловушку: ванночка детская, перевернутая кверху дном, на палочку одним краем опирается, под ней семечки. К палочке привязана леска, на другом конце которой Леха лежит в комнате под балконной дверью. Попугай прилетел на семечки, а дальше как в песне: "Ну, попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети".
Словил попугая, как когда-то синичек. Возник вопрос имени спасенной от зимы птахи.
- Ты, ексель-моксель, в своей Африке был каким-нибудь Мандейлом или Чомбой, а у меня будешь Фаней! И не балуй! - окрестил Леха крылатого сожителя.
Купил ему красивую клетку, чтобы все как у людей. Фаня с ходу "как у людей" отверг. Хватанул с воробьями воли, после чего жить за железными прутьями наотрез отказался. Закатывал скандалы и голодовки.
- Дурак ты, ексель-моксель, ни разу не грамотный! - сказал Леха и навсегда открыл клетку.
Лехин приятель, заядлый голубятник, как-то зашел с добрым жбаном пива и забраковал Фаню на человеческую речь.
- Напрасный труд, - сказал орнитолог-самоучка, - твоего попку учить только язык мозолить! Не из породы говорливых.
- Жаль, - немного расстроился Леха, - а то бы, ексель-моксель, поболтали на досуге. Не все в телек пялиться по вечерам.
В одно отнюдь не прекрасное утро Леха (накануне накосорезился с дружками) просыпается, а сквозь хмарь в голове "ексель-моксель!" доносится.
Лехе совсем дурно стало. "Эт че, - подумал больной головой, - глюки колбасят?"
Похолодело все в пересохшем нутре, показалось: крыша едет, труба плывет, парохода не видать.
"Надо, ексель-моксель, завязывать так надираться", - сделал благоразумный вывод и увидел в изголовье Фаню.
Попугай с интересом рассматривал страдающего хозяина. И вдруг со стороны Фани раздалось:
- Ёксель-моксель!
- Дак это ты, паразит! - обрадовался Леха, что "крыша" на месте.
- Ёксель!.. - подтвердил догадку Фаня.
С этого дня его прорвало. Безостановочно посыпалось: "не балуй", "паразит", "халява", "пошел в пим", "без базару".
Давал корм дружку Леха всегда с ласковым напутствием:
- Ешь свою хренотень!
Фаня подцепил призыв. Причем повторял не лишь бы брякнуть. Исключительно, когда Леха сам садился за стол. Еще любил говорить: "Пить будем".
Да ладно бы только говорил. Пристрастился к пиву не хуже Лехи, который поглощал слабоградусный напиток в неслабых количествах. Начнет наполнять кружку, Фаня, заслышав пенистое "буль-буль", летит сломя голову из-под потолка. Усядется на край кружки и сладострастно макает клюв в хмельную жидкость. Много ли птахе надо? В голове захорошеет, в лапках ослабнет, того и гляди, в кружку свалится.
- Че, ексель-моксель, - спросит Леха подвыпившего кореша, - полетишь орлам морды бить, сорок щупать?
Не только к пиву пристрастился Фаня. Курить начал. Даже по трезвянке. Леха за сигарету - Фаня тут как тут. На плечо хозяина приземлится и, как только Леха выпустит струю дыма, торопливо начинает клевать никотиновый воздух.
- Ёксель-моксель, - однажды удивился Леха, - дак тебе че - и баба нужна?
- Ёксель, - согласился Фаня, - без базару!
Леха принял пернатое заявление за чистую монету и, решив, что на Фаню клятва в отношении женского пола в данной квартире не распространяется, принес дружку самочку.
Реакция на "бабу" была - не удержать. Но не в эротическом смысле. Фаня принялся гонять невесту по всей квартире, только перья сыпались. А ведь был абсолютно трезвый. Долбал бедняжку в хвост и в гриву, пока Леха не унес ее.
- Ну ты, ексель-моксель, даешь! - ругался Леха. - Не знал, что такой отморозок!
- Пивко поцыркаем, - хитро передернул разговор на другую тему Фаня.
- Кто поцыркает, а кто и пролетает, - ворчал недовольный Леха, - ему как путному купил...
- Отцвела любовь-сирень, вот такая хренотень! - издевался из-под потолка Фаня.
- Сверну башку - узнаешь!
Но вскоре они уже целовались.
Если Леха приходил домой в настроении, Фаня тут же подлетал к нему и начинал тыкаться клювом в усы, губы. Когда Леха садился перед телевизором, Фаня цеплялся ему за чуб, как за ветку, и повисал вниз головой, мешая зрительскому процессу. Дескать, куда уставился, вот же я...
И никогда не вязался к Лехе, когда тот возвращался хмурым.
В такие вечера Фаня засовывал голову в ракушку, доставшуюся Лехе от жены при разделе ею имущества, и ворчал туда на свою жизнь. Звук получался эхообразный. От чего Фане казалось - в ракушке сидит сочувствующий ему собеседник.
Однажды среди зимы из аула заявилась с повинной бывшая хозяйка. Но Леха сделал ей резкий от ворот поворот. Дескать, отцвела любовь-сирень, лейте слезы по другим адресам.