Повесть Роберта Шекли «Хождения Джоэниса» была опубликована в Советском Союзе, однако без одной главы. О причинах «изъятия» читатель сумеет догадаться сам, познакомившись с этой главой в нашем журнале.
Джоэнис — американец, родившийся на острове в Тихом океане, — наивный и неиспорченный молодой человек, своего рода вольтеровский Кандид в современном мире. Он решает посетить Соединенные Штаты и на собственном опыте познать достижения цивилизации, о которых столько читал и слышал.
Шекли-сатирик не оставляет без внимания ни один институт общества: полицию, армию, судопроизводство, сенат… В конце концов Джоэнис оказывается чиновником Госдепартамента и в этом качестве попадает в Россию.
Джоэнис поднялся на борт специального самолета и вскоре летел высоко над облаками к северному полюсу. Автомат предложил ему обед, и для него одного был показан кинофильм. Наконец, автопилот попросил Джоэниса пристегнуть ремни на время посадки в московском аэропорту.
Посадка прошла безупречно, и дверь распахнулась в столицу коммунистического мира.
Джоэниса встречали три представителя советского государства, в меховых шапках, пальто и отороченных мехом ботинках — необходимая защита от леденящих ветров, гуляющих по бескрайним равнинам. Представившись, они усадили Джоэниса в автомобиль, следующий в Москву. На протяжении поездки Джоэнис приглядывался к людям, с которыми ему предстояло иметь дело.
Товарищ Славский порос бородой до самых глаз — в их карих глубинах застыла полная отрешенность.
Маленький, подвижный, чисто выбритый товарищ Орусий слегка прихрамывал.
Маршал Тригаск искрился энергией и производил впечатление человека, с которым необходимо считаться.
Автомобиль остановился на Красной Площади, у Дворца Мира. Джоэниса проводили в кабинет и усадили в удобное кресло у камина; хозяева устроились рядом.
— Обойдемся без болтовни, — начал маршал Тригаск. — Итак, приветствую вас в нашей горячо любимой Москве. Мы всегда рады видеть людей, уполномоченных вести переговоры. Сами мы вилять не любим и ожидаем ответной прямоты. Это единственный способ договориться. По пути в Москву вы могли заметить…
— Да, — вмешался Славский, — вы должны извинить меня, я прошу вашего прощения, но, надеюсь, по пути в Москву вы заметили маленькие белые пушинки падающего снега? И блеклое зимнее небо? Мне, право, очень жаль, может, и не следует говорить, но даже у такого человека, как я, есть чувства. Природа, господа! Прошу извинить меня, но природа, да, в ней есть что-то такое…
— Достаточно, Славский, — оборвал маршал Тригаск… — Его превосходительство посол Президента Джоэнис время от времени, я уверен, замечает природу. Полагаю, мы можем обойтись без церемоний. Я человек простой и люблю говорить откровенно. Возможно, это покажется вам грубым, но такой уж я человек. Я солдат и не знаком с этикетом. Надеюсь, я выражаюсь достаточно ясно?
— Да, вполне, — сказал Джоэнис.
— Превосходно, — продолжал маршал Тригаск. — В таком случае, каков ваш ответ?
— Мой ответ… на что? — поинтересовался Джоэнис.
— Как — «на что»?! На наше последнее предложение! — воскликнул Тригаск. — Вы ведь приехали сюда не для пустой болтовни?
— Боюсь, вам придется повторить ваше предложение, — сказал Джоэнис.
— Все предельно ясно, — пожал плечами товарищ Орусий. — Мы предлагаем вашему правительству распустить армию, отказаться от колоний на Гаваях, предоставить нам Аляску (которая, между прочим, первоначально была нашей), а также в знак доброй воли отдать нам северную часть Калифорнии. На этих условиях мы обязуемся предпринять соответствующие шаги… правда, в данный момент я не могу вам сказать какие. Итак, ваш ответ?
Джоэнис попытался растолковать, что он не наделен полномочиями рассматривать такие предложения, но русские и слушать не желали. Поэтому, зная, что на подобные условия в Вашингтоне никогда не согласятся, он просто ответил — «нет».
— Видите?! — воскликнул Орусий. — Я предупреждал, что они откажутся!
— Но ведь попытка — не пытка, не так ли? — небрежно произнес маршал Тригаск. — В конце концов, они могли и согласиться… А теперь перейдем к основному. Мистер Джоэнис, ваше правительство должно знать, что мы готовы к отпору!
— Наша оборона начинается в Восточной Германии, — подхватил Орусий, — и тянется по ширине от Прибалтики до Средиземноморья.
— А по глубине, — продолжал маршал Тригаск, — через Германию и Польшу и большую часть европейской России. Вы можете ознакомиться с нашей обороной и лично убедиться в степени ее боеготовности. Более того, наша оборона полностью автоматизирована и куда более совершенна, чем оборона Западной Европы. Короче говоря, мы вас обогнали и будем счастливы доказать это.
Вдруг заговорил Славский, какое-то время не подававший признаков жизни.
— Вы увидите все собственными глазами, друг мой! Увидите звездный свет, посеребривший орудийные жерла! Прошу прощения, но даже у такого заурядного человека, как я, человека, которого можно принять за торговца рыбой или плотника, даже у меня бывает лирическое настроение. Воистину, это правда, хоть вы и смеетесь, господа! Разве не сказал наш поэт: «Темна трава/ Когда крадется ночь/ Долой печали». Ага, вы не ожидали, что я буду читать стихи! Позвольте заверить вас, я вполне сознаю их неуместность, мне стыдно, господа, я порицаю себя, и все же…
Товарищ Орусий слегка встряхнул Славского, и тот замолк.
— Вы должны простить его взрывы, мистер Джоэнис. Он ведущий теоретик партии, отсюда — тенденция к самопроизвольной речи. Так на чем мы остановились?
— Мне кажется, я только что объяснил, — весомо произнес маршал Тригаск, — что наша оборона в безупречном порядке.
— Совершенно верно, — подхватил Орусий. — Ваше правительство не должно обманываться на этот счет. И не должно придавать никакого значения Йингдравскому инциденту. Ваши пропагандисты наверняка подали его в искаженном виде.
— Во время инцидента я лично командовал войсками, — сказал маршал Тригаск, — и могу рассказать совершенно точно, что произошло. Мои части — Первая, Восьмая, Пятнадцатая и Двадцать пятая армии — проводили полевые учения под Йингдравом, возле границы с Китайской Народной республикой. Во время этих учений мы были предательски атакованы бандой китайских ренегатов, купленных на западное золото и каким-то образом ускользнувших от пекинских властей.
— Я в то время осуществлял политический контроль, — сказал Орусий, — и могу подтвердить слова маршала. Эти бандиты подобрались к нам под видом китайских Четвертой, Двенадцатой, Тринадцатой и Тридцать второй народных армий. Естественно, мы информировали Пекин, а затем предприняли необходимые шаги, чтобы отогнать ренегатов за границу.
— Они, разумеется, утверждали, что это они отгоняют нас за границу, — иронично улыбаясь, добавил маршал Тригаск. — Именно таких заявлений мы и ожидали от бунтовщиков. Началось сражение. Тем временем прибыло послание из Пекина. К сожалению, мы не смогли его перевести и отправили в Москву. А пока мы сражались, не покладая оружия.
— Пришел перевод, — продолжал Орусий. — Послание гласило: «Правительство Китайской Народной Республики с негодованием отметает все подозрения в экспансионизме, особенно по отношению к богатым пустующим землям, примыкающим к границам перенаселенного Китая. Никаких бунтовщиков на территории КНР нет, поскольку в истинно социалистическом государстве их не может быть. Поэтому прекратите свои провокации на наших миролюбивых границах».
— Можете представить себе нашу растерянность, — подхватил маршал Тригаск. — Китайцы настаивают, что никаких бунтовщиков нет, а мы сражаемся по меньшей мере с миллионом солдат, и все — в краденой форме китайской народной армии!
— По счастью, — сказал Орусий, — в качестве советника прибыл представитель Кремля, специалист по Китаю. Он разъяснил, что мы можем не обращать внимания на первую часть: слова об экспансионизме — это что-то вроде приветствия. Вторая часть, по поводу отсутствия бунтовщиков, предназначалась для поддержания престижа. Поэтому он рекомендовал без колебаний оттеснить бунтовщиков в Китай.
— Это, однако, оказалось весьма трудным делом, — сказал маршал Тригаск. — Бунтовщики получили подкрепление еще в несколько миллионов. Благодаря подавляющему численному превосходству они оттеснили нас до Омска, по пути разграбив Семипалатинск.
— Видя, что ситуация может приобрести серьезный оборот, — сказал Орусий, — мы призвали резервы и сформировали дополнительно двадцать армий. Перебили бунтовщиков без счету, а остальных прогнали через весь Сяньцзян до Цзюцюаня.
— Мы решили, что на этом дело кончится, — сказал маршал Тригаск, — и шли на Пекин, чтобы обменяться мнениями с правительством Китайской Народной Республики, но бунтовщики внезапно возобновили атаку. Теперь их насчитывалось около пятидесяти миллионов. К счастью, не все были вооружены.
— Даже у западного золота есть пределы, — заметил Орусий. — Мы получили новое послание из Пекина. От нас требовали немедленно покинуть территорию Китая и прекратить атаковать обороняющиеся части Народной армии.
— Мы-то поняли это буквально, — сказал Орусий. — Но не учли восточного коварства соседа: послание было составлено таким образом, что, прочитанное наоборот, оно гласило стихами: «Как прекрасна ладья/Плывущая по реке/Мимо моего сада».
— Самым неприятным было то, — продолжал маршал Тригаск, — что ко времени, когда мы его расшифровали, нас заставили отступить от границ Китая через всю Азию до Сталинграда. Там мы встали насмерть, уничтожили миллионы врагов и были отброшены до Харькова, где снова встали насмерть и опять были отброшены — на этот раз до Киева. И вновь были отброшены и встали насмерть под Варшавой. Теперь уже сложившуюся ситуацию мы стали рассматривать как тревожную. Мы собрали армии Восточной Германии, Польши, Чехословакии, Румынии, Венгрии и Болгарии. Албанцы предательски присоединились к грекам, которые вместе с югославами ударили по нашим войскам с тыла. Мы отразили нападение и сконцентрировали силы на главном направлении удара — на восток. Вскоре мы атаковали китайских бунтовщиков всей мощью на всем протяжении семисотмильного фронта. Противник покатился назад, прямо до Кантона, который мы уничтожили.
— Там, — продолжал Орусий, — бунтовщики бросили в бой последние резервы, и мы отступили до границы. После перегруппировки несколько месяцев велись приграничные бои. Наконец, по взаимной договоренности обе стороны отвели свои войска.
— Я-то как раз хотел продолжать наступление, — сказал маршал Тригаск, — но более осторожные товарищи напомнили, что у меня осталось всего несколько тысяч измотанных людей, которым предстояло сдерживать сильно потрепанных, но все еще рвущихся в бой бунтовщиков. Это бы меня не остановило, но мой коллега Орусий резонно подметил, что теперь это стало внутренним делом Китая. Так закончился Иингдравский инцидент.
— Должен добавить, что на Западе не знают истинного масштаба этой стычки, так как ни мы, ни Китай об этом не сообщали, а донесениям отдельных наблюдателей никто не поверил. Вы, вероятно, удивлены нашей откровенностью?
— Действительно, — согласился Джоэнис.
— О, мы знаем! У нас есть свои каналы информации. Нам известно о прокоммунистической речи, произнесенной вами в Сан-Франциско, и о расследовании в подкомиссии сената. Нам известно, что за вами следило ЦРУ, поскольку мы сами следили за ним. И, разумеется, коллеги Арнольда и Рональда Блейков сообщили нам о больших услугах, оказанных вами нашему общему делу, и о том, сколь изобретательно вы избегали всяких контактов с ними. Наконец, мы видели, каких успехов вы достигли, втираясь в доверие правительства и занимая ключевые посты. Словом, мы рады сказать: «Добро пожаловать домой, товарищ!».
— Я не товарищ, — ответил Джоэнис, — и служу американскому народу в меру своих способностей.
— Хорошо сказано, — одобрил Тригаск. — У врага везде есть уши. Вы превосходно скрывал и свою истинную сущность, и больше я этот вопрос поднимать не намерен. Напротив, мы хотим, чтобы вы сохранили свою легенду, мистер Джоэнис, ведь именно в этом качестве вы представляете для нас наибольшую ценность.
— Правильно, — согласился Орусий. — Больше к этому вопросу не возвращаемся. Решайте сами, мистер Джоэнис, какую часть Иингдравских событий вам следует передать. Слухи о разногласиях с союзниками могут подтолкнуть ваше правительство к переговорам, не так ли?
— Не забудьте сообщить, — вставил Тригаск, — что наши ракетные силы находятся в полной боевой готовности, хотя пехота несколько потрепана. Наши ракетные части, оснащенные самым современным вооружением, находятся также на Луне, Марсе и Венере. По первому сигналу они готовы обрушить разящий меч.
— Правда, дать сигнал несколько затруднительно, — сказал Орусий. — Между нами говоря, наши космонавты столкнулись с некоторыми трудностями. На Луне они живут глубоко под поверхностью, чтобы укрыться от солнечной радиации, и постоянно заняты производством пищи, воды и воздуха. Все это осложняет связь.
— На Венере, — добавил Славский, — настолько влажный климат, что металлы очень быстро ржавеют, разлагаются прямо на глазах. Это сказывается на радиотехнике.
— На Марсе, — подхватил Тригаск, — живут крошечные червеобразные создания невероятной злобности. Лишенные разума, они прогрызают что угодно, даже металлы. Если не принимать чрезвычайные меры защиты, то вся аппаратура, не говоря уже о людях, становится похожей на решето.
— По счастью, перед американцами стоят те же проблемы, — заметил Орусий. — Они тоже отправили экспедиционные силы на Луну, Марс и Венеру. Но так как мы оказались там первыми, то, следовательно, эти планеты по праву принадлежат нам. А теперь, Джоэнис, мы рады предложить вам подкрепиться.
Джоэниса накормили досыта йогуртом и черным хлебом — всем, что смогли выставить. Затем отправили к самолету, чтобы показать свою линию обороны.
Вскоре Джоэнис увидел внизу бесконечные ряды пушек, минных полей, колючей проволоки, пулеметов и дотов, замаскированных под фермы, деревни, города, тройки, дрожки и тому подобное. Они вернулись в московский аэропорт, и русские отбыли, пожелав Джоэнису удачи по возвращении в Вашингтон.
Перед тем, как уехать, товарищ Славский сказал:
— Помните, мой друг, что все люди — братья. О, вы, наверное, смеетесь над такими возвышенными чувствами, сохранившимися у пьяницы. И я не виню вас, как не виню своего начальника, Россколенко, который ударил меня вчера по уху и сказал, что выгонит меня с работы, если я снова приду пьяным. Я не виню Россколенко, я люблю этого ужасного человека как брата, несмотря на то, что твердо знаю: если я снова напьюсь, он меня уволит. Что тогда будет с моей старшей дочерью, Грустикайей, которая безропотно гладит мои рубашки и не клянет меня, когда я трачу ее жалкие сбережения на выпивку? Вижу, что вы презираете меня, и не виню вас. Нет человека более презренного, чем я. Можете поносить меня, господа, и все же я человек образованный, у меня есть благородные чувства, и великое будущее открывалось когда-то предо мною…
Но тут самолет Джоэниса пошел на взлет, и Джоэнис лишился возможности дослушать речь Славского до конца — если только у нее был конец.
Лишь позже, когда Джоэнис перебирал в памяти все увиденное и услышанное, он понял, что в войне нет необходимости, нет даже предлога для сражений. Силы хаоса захлестнули Советы и Китай, как захлестнули западную Европу. Но зачем повторять это в Америке?
Вот такое донесение, со всеми подробностями, и отправил Джоэнис в Вашингтон.
Перевел с английского Владимир БАКАНОВ
Будущий историк, описывая наши смутные времена, вероятнее всего назовет 91-й год временем краха иллюзий. Состояние растерянности и сомнений, в котором пребывает наше общество, укрепляет позиции идеологов контрреформы. Если еще год назад возможность возвращения административной экономики мог допустить разве что заядлый скептик, то сегодня эта перспектива мыслится вполне реальной. Журнал предполагает рассмотреть вероятные последствия различных социально-экономических проектов, блуждающих в обществе. Сегодня мы предлагаем вниманию читателей наиболее «проявленную» программу из числа антирыночных — концепцию экономистов, обслуживающих Объединенный фронт трудящихся. О том, что произойдет, если их разработки будут положены в основу программы выведения страны из кризиса, размышляет журналист, специалист в области рабочего движения, наблюдавший за формированием «фронта» с момента его возникновения, когда, казалось, ОФТ не представлял реальной политической силы.
Объединенный фронт трудящихся — явление столь же загадочное и неуловимое, как финский сервелат: вроде, все слышали, что есть такой, но в глаза мало кто видел. Загадки начинаются уже с названия. Действительно, что означает «объединенный»? Если объединенный, то с кем, с какой организацией? Скажем, существует в Штатах АФТ/КПП. У нас бы ОФТ/РКП звучало ничуть не хуже. Далее: «Фронт». Действительно, мероприятия ОФТ ярки, даже праздничны: красные флаги, желтые мегафоны, зовущие речи. Почти как 1-го Мая! Но народу-то маловато для фронта, человек 200 с натяжкой.
А что означает, наконец, термин «трудящихся»? По всей видимости, то, что четыре сопредседателя ОФТ, представляясь, именуют себя рабочими — Н.А. Половодое (да-да, тот самый, который конкурировал с Иваном Полозковым на должность первого секретаря РКП), В. П. Байдужа, В. М. Якушев и Е. С. Ханин. Правда, последних двух рабочими назвать трудновато: Якушев — завотделом журнала «Профсоюзы и экономика» (бывшее «Социалистическое соревнование»), Ханин — профсоюзный работник.
Но дело, собственно, не в них, ибо не сопредседатели поставляют идеи. Истинными политическими стратегами движения являются московские и ленинградские научные работники, представляющие, в основном, кафедры научного коммунизма (скажем, доктор наук из Ленинграда М.В. Попов и зав. кафедрой школы профдвижения А.А. Сергеев) — а уж эту категорию населения, как известно, марксизм-ленинизм за трудящихся не признавал. В лучшем случае — прослойка.
Суть экономической и политической программы ОФТ заключена в следующих требованиях. Денежная реформа — раз. Социальная справедливость (миллионеров к ногтю) — два. Новые финансовые вливания в колхозы и совхозы («всемерная помощь дорогому Василию Стародубцеву со-товарищи», — как выразился один из сопредседателей ОФТ) — три. Создание некоего рынка товаров без рынка капиталов и рынка рабочей силы (явно профессора изобрели) — четыре. И, наконец, соединение рабочего движения с научным социализмом (?) — пять.
Осуществлению же этой программы должен предшествовать захват власти путем перемещения ее из Советов непосредственно на предприятия, в трудовые коллективы. А не захотят Советы — тем хуже для них. Временное правительство тоже много чего не хотело.
Попробуем представить первые 500 дней реализации экономических установок ОФТ (тем более, что в последнее время близкие программные заявления слышатся с разных сторон, в том числе и от руководства РКП). Ошибается тот, кто думает, что перестройка будет свернута. Перестройка — истинная! — только начнется. А суть ее будет заключаться в отказе от перестройки ложной.
Словом, начинаем внедрять «500 дней».
Первые 100 дней — «медовый месяц» ОФТ. С капитализацией экономики будет покончено раз и навсегда. По просьбам трудящихся закроют кооперативы, буквально через неделю та же участь постигнет совместные и малые предприятия. Безработица, которой стращают сопредседатели ОФТ, наступит разом, обвально, поскольку десятки, сотни тысяч людей окажутся на улице, а госпредприятия с их финансовыми дырами не смогут предоставить более 20–30 процентов вакантных мест.
Будет внедрена новая, гораздо более демократичная система выборов в Советы: по производственным округам. Скажем, у слесарей, не говоря уже о кровельщиках, к числу которых принадлежит один из сопредседателей, будет на выборах два голоса, а у классово чуждых врачей и парикмахеров — по одному. В результате на всех уровнях к власти придут истинные трудящиеся в лице генеральных директоров предприятий и Стародубцевых со-товарищи.
Вскоре выяснится, что кооперативное движение финансировалось ЦРУ, и программа «Время» продемонстрирует вещественные доказательства. Более того, обнаружится, что агенты ЦРУ проникли во все — и даже самые высшие — слои общества. Будут названы фамилии. Далее последует «классовый суд», последствия которого каждый может спрогнозировать сам.
В магазинах Москвы снова появится вареная колбаса. Пройдут встречи сопредседателей с трудящимися ЗИЛа и «Уралмаша». Трудящиеся единодушно осудят и одобрят. Давно пора. Словом, первые сто дней после перестройки с ее национальными баталиями и хаосом пройдут легко и приятно, как первая рюмка после долгого поста.
Вторые сто дней — время сложное. Первая радость от разгона «миллионеров» и упрятывания «теневиков» в еще более густую тень схлынет, и многим в стране захочется есть почти так же, как во времена перестройки. Настанет пора наводить порядок и внедрять обещанный рынок товаров без рынка капиталов и рынка рабочей силы.
Поскольку свободное движение денег и труда будет запрещено, стало быть, двигать их будет некто, называющийся, скажем, Госплан, Минфин, Госкомтруд. Вновь стоимость рабочей силы будет определяться сверху. Соответственно, сохранится и сложившаяся структура промышленности, в которой добывающие отрасли раздуты, как дирижабль, под которым болтается хрупкая, гондола машиностроения. А на выходе получим то, что и следовало ожидать: самую плановую в мире экономику, в которой рынком и не пахнет.
Думаю, что 100 дней профессорам вполне хватит, чтобы во всем разобраться, поэтому на 201-й день в стране будет объявлено Всесоюзное социалистическое соревнование за повышение производительности труда, а экономике опять будет приказано стать экономной. А поскольку потребление энергоносителей в мире сокращается и валютные поступления начнут таять, как апрельский снег, над страной с новой силой взовьется знамя социализма — бумажные талоны.
Примерно в то же время будет проведена и денежная реформа. В газетах появятся отклики благодарных трудящихся, рассказывающих о росте своего благосостояния в связи с уменьшением денежного содержания. Как давно подсчитано, денежная реформа может существенно повлиять на финансовое состояние страны лишь при условии, что предельным порогом обмена денег на душу населения станет примерно 2–3 тысячи рублей. Остальное должно быть уничтожено. Поэтому в первую очередь удар будет нанесен по пенсионерам, отложившим деньги на похороны, семьям, которые 10–20 лет копили деньги на машину, и т. д.
В следующие сто дней ударным фронтом будет объявлено село. Правда, при реализации этой программы, несмотря на всю горячую любовь к Стародубцеву с его сотоварищами, возникнут некоторые, мягко говоря, затруднения. На создание подпорок для колхозно-совхозного завала те потребуют половину валового национального дохода, но когда дело дойдет до дележки, мягко поднимутся с кресел люди с большими звездами на плечах и широкими лампасами на штанах. И потому выделенных средств хватит разве что на закупку очередной партии голландских высокоудойных коров для Стародубцева сотоварищи, которые благодаря трепетной заботе его доярок станут давать аж половину того молока, которое дают на своей родной родине.
Для решения национальной проблемы опять начнут поворачивать реки, да так, не повернув толком, и бросят, поскольку надо будет отвечать на очередной вызов проклятых империалистов.
Где-то в это же время для поддержания высокого морального настроя в обществе один из бывших сопредседателей напишет мемуары о своем босоногом детстве, прошедшем под звуки заводского гудка. Тогда же по просьбам трудящихся (а также и в связи с усилением режима экономии) будет скошен весь буйный чертополох никому не нужных газетенок и журналов, клевещущих на политику перестройки и стабилизации. В «Правде» будет опубликовано совместное заявление руководителей всех политических партий, в котором они призовут народ к консолидации вокруг ОФТ и объявят о создании единого блока коммунистов, беспартийных и партийных.
К концу пятисотого дня наступит желанная стабилизация и сплоченность: парализованное буйством и раздрызгом горбачевской перестройки население страны со вздохом облегчения спустится на еще более низкую ступень благосостояния. Карточки станут таким же естественным атрибутом жизненного пространства советского человека, как продавленный диван и водка. С водкой, кстати сказать, проблема будет решена уже в середине пятисотки, и граждане будут с содроганием вспоминать времена политического плюрализма, когда бутылка добывалась с мордобоем.
В общем, все будет хорошо?
P.S. экспресс-прогноз
Академик Станислав ШАТАЛИН:
— Возвращение административно-командной системы — вещь по нынешним временам совершенно тупиковая. Общество, экономика этого просто уже не выдержат. Да и Президент все-таки намерен проводить экономическую реформу, как он ее понимает. Другое депо, как он ее понимает, и как ее понимает Председатель Кабинета министров СССР.
Президент Казахской ССР Нурсултан НАЗАРБАЕВ:
— Рыночная экономика — единственный выход из нынешнего тяжелого положения. Это понимают все: и республиканские правительства, и парламенты, и народы. Сейчас время очень трудное для всех, и 1991 год будет критическим. Тем не менее, каждая республика заинтересована в том, чтобы создать у себя наиболее благоприятные условия, улучшить жизнь. К счастью, у нас пока нет конфронтации республик с республиками, кроме одного печального факта в Закавказье, и ничто не мешает республикам заключать договоры, создавать и укреплять экономические связи. Нет, возврата к прошлому быть не может.
Заместитель председателя комиссии Совета Союза по вопросам труда, цен и социальной политики, главный научный сотрудник Института экономики Узбекской ССР, профессор Рано УБАЙДУЛЛАЕВА:
— Согласна, ностальгия по застойным временам, конечно, встречается, но, думаю, не она определяет направление движения общества. Сам переход к рынку, который мы так или иначе осуществляем, не позволит вернуться к той системе, от которой мы ушли. Сейчас уже созданы новые условия и жизни, и работы, и всей деятельности людей — во многих проявлениях. Но как ученый, я считаю, что мы недостаточно хорошо знаем общественное мнение, и необходим целый комплекс серьезных научных исследований в этой области. Все, что мы пока знаем из разговоров, дискуссий — это лежит на поверхности, а вот глубже… Необходимо выявить все факторы, все категории людей, все механизмы — новая общественная ситуация, действительно, очень серьезна…
Записала Ольга Бычкова