Марька, будто окаменелая, сидела у кровати, положив руки на выпуклый живот.
- Не пойду, батюшка. Буду на поденку в совхоз ходить, работать за троих, мыть ему ноги и пить омызки, умру на работе, а домой нет мне возврата, - голос ее был печален, но тверд. - У меня еще четыре сестры. Поело святой недели замуж выдают Дашку. Что люди подумают о ней, если я уйду? Скажут: эта ушла и та такая же. Откажется жених. - Марька встала, шагнула на середину горницы, ко всему-то готовая, лишь защищая руками живот. - Убейте меня, а я не пойду. Убей, чтобы не мучилась я на свете.
Кузьма схватил рванувшегося сына за воротник, и новая рубаха полетела в клочья.
- Беж и к отцу, Маша!
Во дворе она остановилась, содрогаясь от бешеного рева Автонома:
- Пусти! Будь проклята вся жизнь в этом доме! Сожгу! Убью себя!
Кузьма придавил его к стене, скрутил за спиной руки:
- Не буди мою силу страшную. Эх, Автоном, не моэкешь смирить в себе зверя. И книжки о породистых коровах не помогают. Пускаешь в ход кулаки, как волк зубы...
Василиса плакала, затенив платком лоб.
- Лечить его надо, отец.
- Сейчас вылечу. - Кузьма сорвал с гвоздя сыромятный кнут, свистнул сына по лопаткам. - Отлучу о г семьи, негодяй. Ты еще поползаешь в ногах Марьи, пока не вымолишь прощенья.
Все крепилась, а переступила каменный порожек задней лазейки с огорода, вошла в свой родной двор, заплакала тяжко и беспомощно, забившись на кизяки, чтоб отцу с матерью не встревожить. С распухшим, саднящим лицом вошла, з дом, едва поднимая на крылечке измятые ноги.
Отец отдыхал на кровати, широкой спиной к двери, мать убирала со стола посуду. Только что ушли меньшая дочь Дашка с женихом.
- Максимушка!
Максим повернулся резко и неловко, упал с кровати.
Едва поднялся - внезапно отнялась спина, видно, с испуга. Бледный, потный, подошел он а дочери.
- Убила ты меня, Марька.
- Несчастные мы, господи, - прошептала баба Катя.
Ночевала Марька у родных. А чуть посветлело, пошл:".
с отцом к Чубаровым за добром.
В это время Автоном привел во двор игренюю кобылу и жеребенка. Капала кровь с распоротых боков матки.
Видно, метил кто-то выпустить кишки, да промахнулся, чуть повыше полоснул ножом, до ребер развалил. Жеребенок лег, матка понуро стояла над ним, подгибая колени.
Кузьма начал заговаривать кровь. Все молча стояли з стороне.
- Воды и мыла мне! - сказал Максим Отчев.
Василиса достала из печки чугун теплой воды, налила в таз.
Когда кровь остановилась, свалили и связали матку.
Максим зашил рану на боку.
- Ну что ж, Кузьма Данилыч, и ты, Василиса Федотовна, были мы с вами сватами, теперь конец. - Максим повернулся к Автоному. - Ты отныне мне не зять, а Марье не муж.
- Горе-то у нас какое - злодеи лошадь порезали, тут еще ты добавляешь, - запричитал Кузьма.
Максим молча пошел в дом, чтобы взять дочь.
В горнице лежала у сундука Марька.
- Уйди, тятя! - закричала она.
Где-то рядом с ней в ворохе ее нарядов заверещал младенец.
Василиса направилась в горницу, но Максим закрыл дверь, придавил спиной.
- Ту сдурел? Помочь надо, наше женское дело, сват.
- Не допущу до ребенка никого из Чубаровых. Нет среди вас закона человеческого. И я не верю тебе, хоть ты и сама рожала, Внук будет у меня жить и называться Отчевым.
Когда Фяена привела соседку, Максим впустил их в горницу к Марьке. На кухне на лавке дежурил, пока повивальная бабка не показала ему новорожденного и нэ сказала, что Марьке хорошо сейчас и что она не покинет дома своего мужа.
Свекор и свекровь плакали над младенцем.
Автоному показали сына лишь под вечер, когда прибрали роженицу.
- Сын твой, - сказала Василиса. - Не сомневайся.
Автоном повел бровью на мать:
- А я и не сомневался.
- Ну? Разве она тебе не открывалась?
- Брешут. И ты повторяешь, маманя, брех. Мзрька местная.
В кумовья Автоном уговаривал Тимку Цевнева.
- Без попа обойдемся, Тима. А кумой - Таняку. Ты ве пойдешь, позову Захара Осиповича.
- Захар и Таняка - муж и жена. - Как?
- Да так. У Танякп дите от Захара.
Склонив голову, Автоном долго и мучительно думал.