- Степа, не захворал ты? - спрашивала жена Аряша, растолкав Степана среди ночи.
- Во сне молол чего-нибудь?
- Пот, как у хворого, вонючий.
- Поработай с мое... У меня нету диколонов, чтобы как Дуганов, прыскать себя с разных заездов. Помнится, зашел я как-то с гулянки, а он сунул мне в руки пузырек с красной грушей резиновой, разнагишался и велит прыскать. Я давлю грушу, как коровью сиську, из пузырька через трубку брызги, а мой хозяин поворачивается, да как упадет на четвереньки и прямо сахарницей ко мне:
"Орошай!" Это он ждал в гости в тринадцатом годе наследника. Трехсотлетие дома Романовых праздновали...
Так-то, Ариша, пахну я по ветхости... Не дает мне спокойно дожить новый кузнец. Не простых он людей, хотя инструмент играет в его руках.
- Ну, поехал, Степа! После братоубийственной воины столько рассказов было о переодетых помещиках да офицерах. Потом поутихло, а теперь опять за старую погудку, знать, перед новой войной-межусобицей. Забрось удочку, побалакай с ним.
- Распирает мне голову мысль: а вдруг кузнец преступник ужасный, человека убить для него все равно, что почесаться, - поскребся и забыл, какое место жиляла блоха. Почует он за своей спиной догляд, обернется раз одну пятерню на горло, другую на рот, и каюк!
Временами Кприллыч уверял себя в том, что кузнец из бывших, чья жизнь порушена революцией, кажется, без надежды восстановить ее, потерял, разнесчастный, родных, свету не рад... Но от этого прэдноложения было еща горше. "Закапканят волка на нашей: овчарне, начнут шерстить, перелицовывать, свежевать овец, не скрывается ла иод их шкурой вторая одежда волчья. Первому мне несдобровать: знал, да молчал, а не знал, так почему? Вороз ворону, знать, глаз не выклюет?.. Эх ты, распроклятая жизньжестянка, а не существо естественное! Хоть со своей должностью бефечь имение по наказу Цевнева. То красные, то Зелые захватывают имение, все требуют, а жалованье никто не думает платить. Да и какое жалованье, когда жизнь человека упала в цене, аж волос дыбом становится".
Как-то Степан Кириллович подслушал разговор кузязца с плотниками - они строила створы для кауза, он оковывал железом.
- Что ты мне, Петруха, завидуешь? - говорил кузнец, сидя на перекладине над каузом, свесив ноги. - Ты обсевок в поле, а я совсем, может, непаханый? Вот и выходит, плешивый позавидовал лысому.
Плотник Петруха вбил гвоздь, выпрямился, вытирая пот с белого, в глубоких морщинах лба.
- Да так это я. Человеку не угодишь, ему все мало.
На войне, бывало, вженькают кругом тебя пули, а ты уговариваешь судьбу: только бы выжить, а там рад буду пробавляться сухой коркой, лишь бы воздухом дышать.
- Что ты ему про войну, он ее, чай, сам знает вдоль а поперек, - подал голос Степан Кириллович из-за ветлы.
Показалось ему, что плечи кузнеца повело, как от озноба,
- Смерть солдату - свой брат, - сказал кузнец.
- Любишь ты коней, Калганов, а ни разу не попросился оседлать.
- Наше дело железо. - Угнув бритую голову, кузнец усмешливо взглянул на Афанасьева из-за дыма папироски. - Что ты присматриваешься ко мне, Степан Кириллович?
- Живешь по-чудному: молодой, а баб сторонишься, в компаниях не видно тебя.
- Деньги берегу... А ты почему с плетью ходишь? Не скучаешь по Дуганову, а?
Афанасьев сделал зверское лицо, замахнувшись плетью на кузнеца. Тот даже глазом не моргнул.
- Неробкий молодец.
- Вот если я взмахну, - сказал кузнец, крутанув над своей головой ребровку, - по уши в землю уйдешь...
Разговаривая, они незаметно пришли к хатке кузнец,; вошли в палисадник под клен. Влас угощал Афанасьева водкой, томил загадочными речами...
12
Проплакав в свое время, Фиска облегченно вздохнула:
теперь можно погулять, помянуть мужа. Подружилась с бывшим попом Яковом и его подругой Надеждой Ненастьевой. Яков работал засыпкой на мельнице по совместительству заведовал библиотекой, собирал по всем округе книги ц со временем столько натаскал ах что малевькая хатенка его ве могла вместить.
Фиена участвовала в спектаклях и до того перевоплощалась в любую роль, будь то вдова или мужик-доходяга, что даже односельчане не сразу опознавали ее.
Фиена лезла в каждую семейную ссору, защищая женщин, виноватя мужчин. Чуть свет, только еще коров выгоЕЯЮТ, она уже сцепилась с каким-нибудь "угнетателем"
чихвостя его за несознательность. Вместе с Ненастьеь она помогала сиротам. С ходу стыдила баб за их темнот .
смиренность, звала сгуртоваться, чтобы отстаивать жеь ские права. Но вскоре Ненастьева и Яков откачнулись с нее, потому что Фиена учиться не хотела, зато все чаш, стала захаживать к Мавре за рюмкой.
Все говорят, что я ветрено гуляю,
Все говорят, что я многих люблю,
Вот про все я всегда забываю,
А про это забыть не могу!
и вызывающе хлопала по бедрам. Шла, распустив свои толстые, до пят, косы, раздувала ноздри, хишно щуря киргизские глаза.
Свекровь и свекор отворачивались от нее.
- А-а, вы любите Марьку, меня не любите, - наступала на них Фиена.
- Не заносила бы хвост на сторону, - советовал Кузьма.
- У меня муж погиб! Не имеете права ругать мевя.
Фиена всхлипывала, потом пускалась плясать. Отдышавшись, требовала раздела: - Отдайте мне мой пай! Лошадь и корову, поставьте мне избу. Корову на милостыни сиротам раздам, пусть поминают моего Власа. А на лошади буду кататься.
- Тарарьш тебе в рот, дура! - Василиса замахнулась на нее половником,.
- Только тронь, я казенная! Я общественная! Сожгу Библию!
Антоном угрюмо молчал, подавляя тяжелое бешенство,
- Власушка меня любил. Он у меня вот где находился! - притопывала Фиена каблуком и вызывающе поворачивалась грудью к Автоному. - Попался бы ты мне, куриный пастух. Я бы жилы из тебя повымотала! Запрягай лошадь в тарантас, поеду в волость за инструкциями.
Волость отвернется, уйду в монастырь!
Любила рыбу - сама бегала рыбачить, потом чай пила с ягодами - хотелось потолстеть. А как стала активисткой, работы не видали от нее.
- Хлеб убирать надо. Пшеница лезет с поля, - сказал Автоном.