— Я… Я спросил, кто ты. Твое имя, твой народ.
— Здесь меня зовут Плешти, хозяин.
— Потому что, готов поклясться, не могут выговорить твое настоящее имя. или потому, что им лень делать это. Так как же тебя зовут?
Она сглотнула, на глаза навернулись слезы.
— Когда-то меня звали Бронвен, — прошептала она.
Эверард кивнул — кивнул своим собственным мыслям. Он огляделся и увидел на столе кувшин с вином, сосуд с водой, кубок и вазу с фруктами. Он взял Бронвен за руку, отметив про себя, какая она тонкая и нежная.
— Идем-ка сядем, — сказал он.
Она вздрогнула и отшатнулась. Печаль снова коснулась его мыслей, но Эверард заставил себя улыбнуться.
— Не бойся, Бронвен. Я не сделаю тебе ничего плохого. Просто хочу, чтобы мы стали друзьями. Видишь ли, девочка, я думаю, что мы с тобой земляки.
Она подавила всхлипы, расправила плечи, снова сглотнула.
— Мой повелитель… подобен богу в своей доброте. Как же мне отблагодарить его?
Эверард увлек ее к столу, усадил на стул и налил вина. Вскоре она уже рассказывала свою историю.
Все было обычно. Несмотря на ее смутные географические представления, он пришел к заключению, что Бронвен из какого-то кельтского племени, которое мигрировало на юг от родных дунайских земель. Она выросла в деревне в северной части Адриатического побережья, и ее отец считался там весьма состоятельным человеком — насколько это вообще возможно в Бронзовом веке.
Бронвен не подсчитывала ни дни рождения «до», ни годы «после», однако, по его оценке, ей было около тринадцати, когда — примерно десять лет назад — пришли тирийцы. Они приплыли в од-ном-единственном корабле, смело направляясь на север в поисках новых возможностей для торговли. Разбив лагерь на берегу и разложив товар, тирийцы принялись за свое дело, изъясняясь при помощи жестов. Очевидно, они не собирались возвращаться в эти места, поскольку, уезжая, прихватили с собой нескольких детей, которые приблизились к кораблю, чтобы взглянуть на удивительных чужестранцев. Среди них оказалась и Бронвен.
Пленниц никто не насиловал — да и вообще тирийцы относились и к ним, и к мальчишкам без лишней жестокости, но просто потому, что здоровая девственница стоила на невольничьем рынке очень дорого. Эверард признал, что даже не может назвать моряков порочными. Они просто сделали то, что считалось вполне естественным в древнем мире — да пожалуй, еще долго в последующие века.
В общем-то, Бронвен еще повезло. Ее купили для царского дворца, но не для гарема, а для того, чтобы Хирам мог предоставлять ее своим гостям — тем, кому он оказывал особое внимание. Мужчины редко бывали умышленно жестоки с ней, а боль, которая никогда не исчезала, объяснялась ее положением — положением пленницы у чужаков.
Это, и еще дети. За годы на чужбине Бронвен родила четверых, но двое из них умерли в младенчестве, — не такая уж плохая статистика по тем временам, особенно если учесть, что она сохранила и зубы, и здоровье. Двое выживших были пока малы. Девочка, скорее всего, также станет наложницей, когда достигнет половой зрелости, если ее не отправят в публичный дом. Мальчика в этом возрасте, вероятно, кастрируют: воспитанный при дворе, он мог пригодиться в качестве прислуги в гареме.
Что же касается Бронвен, то когда она подурнеет, ее определят на работу. Не обученная никакому ремеслу — например, ткачеству, — она, скорее всего, закончит свои дни посудомойкой или где-нибудь на мукомольне.
Все эти горькие подробности Эверарду пришлось выуживать из нее одну за другой. Она не жаловалась и не просила о помощи. Такая уж у нее судьба, ничего тут не поделаешь. Ему вспомнилась строчка, которую через несколько столетий напишет Фукидид о гибельной афинской военной экспедиции, последние участники которой провели остаток своих дней в копях Сицилии: «Свершив, что мужчины могли, они терпеливо переносили то, что положено перенести».
О себе он рассказывал немного. Едва он уклонился от встречи с одним кельтом, ему тут же навязали другого, и он чувствовал, что лучше будет попридержать язык.
В конце концов, Бронвен немного повеселела, раскраснелась, и подняв на него взгляд, произнесла слегка заплетающимся языком.
— О, Эборикс… — Дальше он ничего не разобрал.
— Боюсь, мой диалект слишком сильно отличается от твоего, милая, — сказал он.
Она вновь перешла на пунический:
— Эборикс, это так великодушно со стороны Ашерат, что она привела меня к тебе, сколько бы времени она мне ни даровала. Как чудесно… А теперь, мой милый повелитель, приди ко мне и позволь твоей служанке также доставить тебе немного удовольствия… — Она поднялась, обошла вокруг стола и устроилась, мягкая, теплая, у него на коленях.
Эверард уже успел посоветоваться со своей совестью. Если он не сделает того, чего от него ожидают, слух об этом непременно дойдет до царских ушей. Хирам может обидеться — или заинтересоваться, что уже не так с его гостем. Бронвен тоже обидится, и возможно, у нее будут из-за него неприятности. Кроме того, она красива, привлекательна, а он так давно не был с женщиной.
И он привлек Бронвен к себе.
Умная, внимательная, чувственная, она прекрасно знала, что делать. Ее страсть не была фальшивой. Что ж, возможно, он оказался первым, кто когда-либо пытался доставить удовольствие ей. Когда они отдыхали, она судорожно прошептала ему на ухо:
— Я… я не рожала… вот уже три года. О, как я молю, чтобы богиня открыла мое лоно для тебя, Эборикс…
Он не стал напоминать ей, что все ее дети будут рабами.
А перед тем, как они уснули, она пробормотала нечто такое, о чем, подумал Эверард, она вполне могла и не проговориться, если бы не вино и не усталость:
— Мы были сегодня одной плотью, мой повелитель. Но знай: мне известно, что мы не из одного народа.
— Что? — Его пронзил холод. Он рывком сел, но она сразу прижалась к нему и обняла.
— Ложись, сердце мое. Никогда, никогда я тебя не выдам. Но… я помню свой дом, помню множество мелочей и не верю, что горные гэлы так уж отличаются от гэлов, которые живут у моря… Успокойся, твоей тайне ничто не угрожает. Почему Бронвен, дочь Браннока, должна выдать единственного человека, который впервые проявил о ней заботу? Спи, моя безымянная любовь, крепко спи в моих объятьях.
На рассвете, в извинениях и лести, Эверарда разбудил слуга и увел его в горячую баню. Мыла пока еще не придумали, однако губка и пемза оттерли коску патрульного от грязи, а затем слуга сделал ему массаж с втиранием ароматного масла и побрил. А тем временем Эверард размышлял о предстоящем расследовании. Юный плут Пум не соврал: его связи «доходили до дворца» — правда только до дворцовой кухни. Он назвал патрульному имя служанки, которая могла бы быть полезной.
После утренних процедур Эверард присоединился к начальникам охраны — для скромного завтрака и оживленной беседы.
— Я сегодня свободен, — сказал один из них. — Не хотите ли, чтобы я свозил вас в Усу, друг Эборикс? Я мог бы показать вам город. А затем, если будет еще светло, мы прокатимся по окрестностям. — Эверард так и не понял, имелась ли в виду ослиная спина или более быстрая, хотя и менее удобная боевая колесница. Лошади в ту эпоху, как правило, слишком ценились, чтобы использовать их для чего-либо, кроме сражений и парадных выездов.
— Благодарю вас, — ответил патрульный. — Однако сначала мне нужно повидаться с женщиной по имени Сараи. Она работает где-то на кухне.
Офицер поднял брови.
— Ну-ну, — ухмыльнулся тириец. — Северяне, что, предпочитают царским избранницам простых служанок?
Эверард выпрямился, бросил на своего собеседника холодный взгляд и проговорил:
— По повелению царя я провожу дознание, но суть его никого не касается. Я выразился вполне ясно?
— О да, безусловно. Подождите, я разыщу кого-нибудь, кто знает, где она. — Стражник поднялся со скамьи.
Эверарда провели в другую комнату, и на несколько минут он остался один. Он провел их, анализируя охватившее его ощущение, что надо спешить. Теоретически у него было столько времени, сколько нужно: в случае необходимости он всегда мог вернуться назад. На практике, однако, это предполагало огромный риск, приемлемый только в самом крайнем случае. Помимо того, что создавалась временная петля, которая могла выйти из-под контроля, существовала и возможность иного развития земных событий. И чем дольше длилась операция, тем выше становилась вероятность изменений. Кроме того, ему не давало покоя желание поскорей разделаться с этой работой, довести ее до конца и закрепить существование породившего его мира.
Приземистая фигура раздвинула входные занавеси. Женщина опустилась перед ним на колени.
— Смиренно ожидаю приказаний повелителя, — сказала она дрожащим голосом.
— Ты Сараи? Поднимись, — произнес Эверард. — И успокойся. Я всего лишь хочу задать тебе два-три вопроса.
Она заморгала и покраснела до кончика своего длинного носа.
— Что бы ни приказал мой повелитель, я постараюсь исполнить его волю.