СПЕЦИФИКОЙ нашей страны остается значительная централизация а управлении экономикой. Поэтому для влиятельных коммерческих и финансовых структур жизненно необходимо иметь доступ к правительственной информации. Например, о готовящихся валютных интервенциях Центрального банка России или изменении таможенных тарифов, об очередном обмене денег или о проведении чекового аукциона на суперрентабельное предприятие нефтедобывающей отрасли. Да мало ли о чаи из того, что задумало правительство, не мешало бы знать заранее.
Так что «поле деятельности» для компьютерных шпионов огромно, так же как и «кадровый резерв». Сегодня в России очень много высококвалифицированных программистов, но оплачивается их работа скудно. Сказывается то обстоятельство, что Россия, несмотря на наличие соответствующего закона, представляет собой пространство, где интеллектуальной собственности отказано а праве не существование. Даже такая простая вещь, как программное обеспечение, в 99 случаях из 100 добывается пиратским способом.
Программы — дорогое изделие; часто на создание некоторых из них уходит не один год Например, текстовый редактор «Микрософт Ворд» для личного пользования должен стоить 300 долларов, а система «Кейс» десятки тысяч долларов. Поэтому специалистам по вычислительной технике не выгодно работать на отечественном рынке: все равно что задаром. Одни из них эмигрируют, другие стараются обзавестись западными (или восточными) валютными заказчиками, а третьи просто сидят без работы. Многие не устоят перед соблазном, если им обещаны хорошее, хотя и дурно пахнущие деньга. Да и чем они рискуют, если человека, завладевшего чужой информацией, но воспользовавшегося при этом не отмычкой, а искусственным интеллектом, нельзя привлечь к уголовной ответственности.
ЧТО КАСАЕТСЯ БУДУЩЕГО, то Александр Косачев, член редколлегии журнала «Программист», считает: а ближайшие десять лет массового распространения компьютерного шпионажа бояться нечего.
— Компьютерные сети можно сравнить с нервными системами, клеточками головного мозга. Чем болев высоко развито существо, тем легче на него воздействовать. И наоборот, труднее, если перед нами амеба. Компьютерная Россия в своем развитии еще ив слишком далеко зашла. Сегодня в бизнесе, да и не только в нем, требуется соблюдать элементарные меры предосторожности. А наша головотяпство будет наказано. И программному воровству, если мы хотим когда-нибудь выходить на мировой рынок, тоже продет конец. Ведь сегодня на Западе, как только вы предлагаете свой товар, легко определить, при помощи какого программного «инструментария» он создан, и будьте уверены, сразу поинтересуются номером вашей лицензии на использование. И вместо денег вы получите одни убытки. Воровство не окупается. Когда-то мы скопировали IВМ и тем самым обрекли себя на постоянное отставание.
«На мониторе возникли строчки:
ОБЪЕДИНЕННАЯ ИНФОРМАЦИОННА.АЯ СЕТЬ ШКОЛ СИЭТЛА. НАБЕРИТЕ ПАРОЛЬ ПОЛЬЗОВАТЕЛЯ И ЛИЧНЫЙ НОМЕР.
— Смотри, Дженифер, — продолжал Давид, — Они меняют пароль два раза в месяц. — Ом сделал паузу для пущего аффекта. — Но я знаю, где его можно найти!
Он набрал на клавиатуре слово «грифель».
Экран немедленно очистился, и на нем высветился список подсистем на выбор.
— Ну давай, Дженифер, теперь ты. Набери слова «оценки учеников».
ОЦЕНКИ УЧЕНИКОВ — появилось на экране.
— Так. Теперь введем номер моей личной карточки и… вуаля! — обьявил Давид. — Узри мои недостойные успехи.
Экран снова очистился, и внезапно белыми буквами на голубом экране возникла таблица успеваемости некоего ЛАЙТМЕНА, ДЭВИДА А.
Давид подвинул курсор к графе «Биология» и исправил отметку «2» на «4».
Верьте — не верьте, но и сегодня, десять лет спустя, я могу точно назвать не только место действия, но и дату и день недели. Среда, 9 июня 1984 года. Америка, штат Вирджиния. Милях я ста, то бишь километрах в ста шестидесяти на юго-запад от Вашингтона расположен национальный парк Шенандоа, и отсюда к столице ведет федеральное шоссе № 211 имени генерала Ли.
Машина, как и положено в Америке, оборудована кондиционером. И то сказать, без «кондишн» она автоматически превратилась бы в крематорий. Учтите, что стандартные кондиционеры защищают лишь от жары, но не от запахов В салоне ощущался и терпкий аромат перегретой хвои, и пряный дух свежескошенного сена. Нет, не медовый хмель русского поля, оттенок другой, да и слыхано ли на Руси, чтоб сенокос был в начале июня, и стога непривычные — словно катыши вокруг центральной оси-оглобли. И все равно, как только машина приняла нас в свое лоно и отрезала от жары, стало хорошо.
И вдруг — безжалостный удар по обонянию, едкий, ни на что не похожий смрад. Я непроизвольно чихнул, на глаза навернулись слезы.
— Господи, что это?
Кэтрин, моя спутница-американка, сидевшая за рулем, усмехнулась
— Не заметили на обочине полосатую шкурку? Скунса задавили. Вот он и послал прощальный привет. Еще скажите спасибо что прошло минут пять, успело выветриться. Не завидую тем, кто нас обгонял…
Нас действительно обгоняли все кому не лень: Кэтрин не торопилась. Одного из обогнавших мы увидели за следующим поворотом. Элегантный «шевроле» приткнулся вкось, полусъехав в кювет, все двери настежь. Хозяин сидел неподалеку на траве. Кэтрин, притормозив, посигналила — он вяло помахал рукой. По-моему, его рвало.
А Кэтрин, все более оживляясь, рассказала, что в юности пробовала среди прочего служить ассистентом предприимчивого ветеринара, открывшего оригинальный бизнес: он специализировался на скунсах. Отловленных зверьков усыпляли, и ветеринар удалял им смрадные железы под хвостом. Потом зверьки шли на продажу по нескольку сот долларов за штуку.
— Это еще зачем?
— Для забавы. Представляете, собрались у вас гости, и тут из соседней комнаты выходит скунс, хвост трубой Гости врассыпную, а скунс подбирается к вам и ну ласкаться! Говорят, они, когда прирученные, ходят у ноги, как собаки, и мурлычат, как кошки. И мех пышный, прочный. красивый…
Скунсячья тема (а как правильно — скуисиная? скунсовая?) представлялась ей неисчерпаемой.
— В природе скунсы никого не боятся, — рассказывала Кэтрин. — И ни от кого не прячутся: окрашены пестро, видны издали, словно предупреждают — не подходи. А если кто не остережется, приблизится, скунс не ждет нападения, а поворачивается задом и пускает струю, обращая противника в бегство. Оттого их и давят: они и машин не боятся, переходят шоссе вразвалочку, при виде машины не убегают, а разворачиваются к бою… А что. — перебила она себя, — люди такие же: иной ощетинится — не подступишься, а поймаешь на чем-нибудь, обезоружишь — и ластится к тому, кто доказал, что сильнее…
Вот какое рассуждение можно, оказывается, вывести из того скромного факта, что самоуверенный скунс вылез на шоссе № 211, не считаясь с правилами движения.
Но я, пожалуй, увлекся подробностями и уклонился от темы. Речь-то сейчас о другом. Почему, никогда не бывав до того в Америке и уж тем паче не нюхав скунса, я все же воспринял происшествие — не финальное рассуждение Кэтрин, а сцену в целом — как нечто не столь уж новое и даже смутно знакомое? Подсознательно вопрос возник сразу, только ответа пришлось подождать часика два. И когда он пришел — мы остановились перекусить в придорожном ресторанчике, завечерело, посвежело, а тут еще явился оркестрик и вполне умело пошел наяривать песенки в стиле «кантри», и звуки банджо словно включили скрытую ассоциативную цепь — я поразился: как могло быть, что вспомнилось не сразу? Ну, Господи, конечно же, Си-Дн-Эс!
А если это расшифровать (кстати, такие сокращения по первым буквам имени-фамилии «прирастают» лишь к немногим самым известным людям), то получится:
Клиффорд Дональд Саймак.
У него ведь, у Саймака, полно всякой живности — как инопланетной, так и вполне земной: сурки и лисы, медведи гризли и обыкновенные бурые, добрейшие псы, а случается, и кошки И скунсы Симпатизировал он этим зверушкам отчетливо и старался, когда позволял сюжет, улучшить их нелестную репутацию. Взять хотя бы роман, известный у нас под не очень удачным названием «Почти как люди», где скунсы выступают спасителями человечества. А прелестная повесть «Операция Вонючка»! Слава Богу, она с самого начала была переведена отлично и не подверглась издевательствам со стороны неумех и невежд, изрядно опозоривших переводческий цех в последние годы. Если кто не читал повесть или забыл ее, напоминаю, что главный герой — скунс, вернее, некто не отличимый внешне от скунса. И этот некто в дни своей земной жизни… ходит у ноги и мурлычит! А написана повесть лет за двадцать пять до происшествия на шоссе № 211 и задолго до появления предприимчивых ветеринаров, воплотивших шутейную мысль Саймака в натуре. Юридически точной информации у меня нет, но уверен, что дельцам и в голову не пришло поделиться с писателем гонораром.
Разумеется, Саймак — не Жюль Верн и не Артур Кларк и на роль предсказателя технико-медицинских свершений никогда не претендовал. И вообще, думаю, что «процент попадаемости» в современной фантастике вычисляется совсем по-другому — не через железки и таблетки, а через ее влияние на разум и душу. Тут, пожалуй, стоит предоставить слово самому Саймаку:
«Но как, скажите на милость, ухитрился тот забытый автор в далеком 1956-м додуматься до такого? И сколько еще шальных идей, рожденных причудливой игрой ума и парами виски, могут на поверку оказаться правильными?
Мечта? Озарение? Проблеск грядущего? Неважно, что именно — просто человек подумал об этом, и — сбылось. Сколько же других небылиц, о которых люди думали в прошлом и подумают в будущем, в свой срок тоже — обернутся истиной?..»
Это из повести «Сила воображения- Год написания, нетрудно догадаться, 1956. Самые золотые, самые плодотворные для Саймака годы. Взлет, начавшийся с романа «Город» в 1952-м (автору было сорок восемь), не прекращался до 1968-го, до «Заповедника гоблинов». Потом Си-Ди-Эс прожил еще двадцать лет и, продолжая работать в литературе, выпустил немало новых книг, но увы, что-то случилось, и в поздних ого романах при неизменной оригинальности замыслов ощущается определенная сбивчивость, частичная утрата искрометности, столь свойственной Саймаку «золотого периода». Исключения, если есть, то только в небольших вещах. Впрочем, таково мое личное мнение, ни для кого другого не обязательное.
И, коль на то пошло, рискну поделиться еще одним личным ощущением, может быть, еще более спорным. Не случайно, сдается мне, ассоциативное мышление вывело меня на Саймака в 1984 году не раньше и не позже, а в придорожном ресторане «Охотник» (кажется, так) под звуки банджо. Литературные произведения — по меньшей мере, многие из них — у меня давно ассоциируются с определенными музыкальными стилями. Скажем, в строках Гете я отчетливо слышу мощный орган, а Голсуорси ощущаю великим симфонистом. И точно так же в сочинениях Сэмюэла Клеменса, он же Марк Твен, да и у других американцев прошлого века, на мой слух, прорываются мелодии негритянских «спиричуэле». А когда читаю Рэя Брэдбери, то ловлю себя на мысли, что это классический джаз в духе Эллингтона
Ну а Си-Ди-Эс, Клиффорд Дональд Саймак, — это «кантри» и именио «кантри». Он бывает лукав и задирист, но без грубости. Бывает лиричен и нежен — без намека на пошлость. Бывает он и меланхоличен — и в этом своем настроении очень глубок, — но уж при любом раскладе без пришибленности и уныния. А чаще всего он просто дружелюбен, он хочет развлекать и увлекать и не слишком заботится о том, какую мораль или антимораль припишут ему туповатые деляги или угрюмые старые девы. Он синкопирует и меняет ритмы, он играет то на гитаре, то на банджо, а и когда заводит соло на трубе или на саксофоне И, мерещится, подпевает себе вполголоса и притоптывает в такт. Ему самому нравится то, что у него получается. Такое мастерство заразительно, как хорошая песня и удовольствие вслед за мастером получают и слушатели-читатели.
Теперь самое время, пожалуй, сказать несколько слов о повестях «Свалка», «Галактический фонд», опубликованных в этом номере журнала Почему они не стали известны русскому читателю давным-давно, ведь написаны одна в 1953-м, а другая в 1956. Соблазнительно было бы изобрести модно-идеологическое объяснение: испугались, мол, бдительные редакторы советской поры неоднозначности содержания, убоялись обвинений в проповеди пассивности, а применительно к «Свалке» и того хуже — апологетике пьянства, вот и не пустили в печать. Только объяснение это при всей своей соблазнительности неверно Дело попросту в том. что «Свалка» не включалась в американские сборники и антологии, а получила новую жизнь благодаря усилиям англичанина Фрэнсиса Лайелла, который подружился с Саймаком уже в 80-х и выступил составителем целой серии его книг у себя на родине, преследуя притом нелегкую задачу американских изданий по возможности не повторять. А коли так, пришлось Лайеллу изрядно покопаться в журналах разных десятилетий да порасспрашивать самого писателя, покуда тот был еще жив. И, что существенно, многие из этих произведений относятся к «золотому периоду» автора и по самой придирчивой оценке не уступают тем, которые принесли Саймаку популярность, в том числе и у нас. (Что касается «РФ», то Лайелл здесь ни причем, рассказ включался в классические сборники автора и выпал из поля зрения переводчиков по чистой случайности).
Кто его знает, а, может, бдительные редакторы ушедшей поры в умозрительной критике сюжетов, подобных «Свалке», были все же не совсем неправы? Ведь и без того любителей, чуть что, утопить любые горести и проблемы а бутылке у нас хватает. А если вспомнить и другие рассказы Си-Ди-Эс да посчитать, сколько у него симпатичных пьяниц, а то и завзятых алкоголиков и как часто со вкусом они прикладываются к разнокалиберным стаканчикам и прямо «к горлу», и если вернуться к приведенной выше цитатке насчет озарения под парами виски, и если вообще возомнить по-соцреалистически, что литература — учитель жизни, то что в итоге? Чему такой учитель, как Си-Ди-Эс, может научить? То-то и оно..
А только не главное это у Саймака. И чтобы не растекаться, попробую побить цитату цитатой Вот что под занавес жизни писал наш автор о самом себе в предисловии к нью-йоркскому однотомнику 1977 года:
«…Уж если пытаться самому решить, что я за писатель, то проще, наверное, перечислить, к каким повествовательным приемам я обращаюсь редко, если обращаюсь вообще.
Я никогда не эксплуатировал сколько-нибудь интенсивно стандартную тему инопланетного вторжения… Мое неприятие этой темы основано на убеждении, что нападать на нас и завоевывать нас вряд ли кому то понадобится. Мне кажется, что к тому моменту, когда раса достигнет стадии полетов а глубокий космос она должна обрести нравственную зрелость и отвергнуть саму идею господства над иными разумными существами.
В то же время я вновь и вновь обращался к теме первого контакта человека с инопланетянами Мне лично такая перспектива всегда представлялась захватывающей. И я частенько спрашивал себя: что бы я делал, если бы летающая тарелка, а на поверку корабль из космического пространства, приземлилась у меня на заднем дворе и оттуда появились ее обитатели? Думаю, что я вышел бы им навстречу, стараясь не сделать ни одного движения, которое можно было бы истолковать как враждебное. Я ощущал бы достаточно искреннюю уверенность, что два вида разумных существ обязательно найдут почву для взаимопонимания.
Вторая идея, которую я, насколько помню, никогда не использовал, — это космическая война. Она кажется мне еще более нереалистичной, чем вторжение. Никогда не отваживался я и на так называемые имперские сюжеты, где пышным цветом цветут межпланетные герцогства и межзвездные дворцовые интриги. Мне всегда представлялось, что это всего-навсего перебазированный в будущее исторический роман, а я к такому жанру не тяготею.
Привлекали меня прежде всего люди и перемены, которые происходят с ними под влиянием чрезвычайных событий и обстоятельств. Героев, склонных к физической отваге, у меня было мало. Если уж от моих героев требовалась смелость, то скорее смелость интеллектуальная. А в общем и целом мои персонажи — самые обычные люди, и у них — под любыми масками — те же слабые и сильные стороны, как у большинства из нас…
А теперь самый трудный вопрос: так что же я сделал или пытался сделать? По-моему, это тщетный и, пожалуй, нескромный вопрос…
Мне кажется, что я писал как правило, в спокойной манере. Насилие у меня — редкость. Внимание мое было сосредоточено на людях, а не на событиях как таковых. Людям нужна нотка надежды — и я чаще помнил об этом, чем забывал. Меня гораздо больше затрагивают человеческое сердце и разум, чем человеческие достижения. При случае я старался высказаться в пользу достоинства и сочувствия ближнему, в пользу взаимопонимания — и не только в человеческом, но в более широком космическом смысле… Меня занимало: куда мы движемся как разумная раса, какова наша роль в мироздании и есть ли она, эта роль? В общем и целом я верю, что роль у нас есть — и даже, быть может, важная.
Это и есть, по собственной моей оценке, мой небольшой вклад в фантастику».