— Один мой знакомый там как-то раз заблудился, — пропищал с набитым ртом неугомонный Сквинт. — Он блуждал там много дней и сошёл с ума, и, когда его нашли, от него остался один скелет, и птицы выклевали его глаза.
Высокая девочка какое-то время молчала, переваривая эту живую, хотя и неполную картину; затем утвердительно кивнула.
— Я помню эту историю. Помнишь, Кареглазка? Кареглазка оторвала взгляд от моря.
— Оставь их в покое, Лента, разве ты не видишь, что они промокли и замёрзли, и, если мы не заберём их отсюда, они скоро умрут, а если ты хочешь именно этого, то я не хочу. — Она выпалила все это на едином дыхании, и её лицо стало ярко-красным.
Лента хмуро посмотрела на неё, потом пожала плечами.
— Сквинт, забей дырки водорослями и отведи лодку назад. А вы следуйте за мной. — Она влезла в сточную трубу и скрылась из виду.
Вольф двинулся следом, за ним я, а Кареглазка держалась позади. Мы не могли идти по туннелю в полный рост, но медленно продвигались вперёд, полусогнувшись, чем-то напоминая лоринов. Впереди отдающийся эхом голос Ленты постоянно предупреждал нас о жутких последствиях поворота не в ту сторону, а прямо под ногами я слышал, или мне казалось, что слышал, какой-то шум и визг.
Кроме Ленты, все молчали; она взяла на себя роль лидера и наконец остановилась там, где сверху просачивался дневной свет. Вонь в этом месте была особенно сильной.
— Мы находимся под главным рыбным комбинатом города, — объявила Лента. — К счастью для вас, они сейчас не моют полы, и вся провонявшая рыбой вода не хлещет прямо сюда. Теперь пойдём по этому туннелю направо.
Если вы пойдёте налево, у вас могут быть большие неприятности.
Я врезался в Вольфа, который внезапно остановился; он раздражённо ткнул меня локтем в живот.
— Дальше некуда, — бросил он. Нервы его были на пределе.
— Здесь я вас покину, — объявила Лента без какого-либо сожаления. — Я живу дальше и предложила бы вам пойти ко мне и там привести себя в порядок, но моим родителям это не понравится. Они приличные люди, если вы понимаете, что я имею в виду.
Сзади послышался спокойный голос Кареглазки.
— Вы вполне можете пойти к нам и там помыться, если хотите.
— Спасибо, — сказал я. Вольф промолчал.
Она протиснулась мимо нас и взобралась по железным скобам, вделанным в стену вертикальной шахты. Несколько секунд она возилась наверху, затем полоска света над нами резко расширилась, превратившись в яркий прямоугольник. Кареглазка выбралась из отверстия и взглянула сверху.
— Поднимайтесь, — позвала она.
Я оказался в одном из самых чудесных помещений, которые когда-либо видел. Оно было невысоким и длинным. Вдоль каменных стен рядами выстроились громадные деревянные бочки, чаны и кадки, древние, таинственные и запретные, словно иллюстрация из книги моей матери. В углу я заметил несколько канистр, показавшихся мне знакомыми; я внимательно изучил их — естественно, они содержали спирт. Но не для машин, а для опустившихся типов, спивавшихся в баре «Золотого Груммета». Так говорила моя мать. В воздухе стоял очаровывавший меня густой запах спиртного.
— Пивной подвал, — спокойно отметил Вольф, для которого, по-видимому, это не представляло никакой романтики. — Зачем здесь выход в сточную трубу?
— Чтобы мыть бочки, — объяснила Кареглазка.
— Больше похоже на лазейку для контрабандистов. Должен тебе сказать, что мой отец работает на таможне, занимается всей этой контрабандой, которая пошла с тех пор, как началась война. Где вы взяли этот спирт? Он произведён в Асте!
— Оставь её в покое, — я сердито одёрнул парня. — Где твои мёрзлые манеры, Вольф? Мы здесь гости. Этот спирт был здесь за годы до того, как началась война. Все этим занимаются. И мой отец занимался. А ведь он парл.
Вольф сразу смутился.
Глаза Кареглазки светились благодарностью.
Мы с Вольфом сидели в мягких креслах с высокими спинками, завёрнутые в одеяла, а Паллахакси-Эннли кормила нас супом. Мы находились в задней комнате «Золотого Груммета», ожидая, когда наши родители нас заберут; каждый раз, когда Эннли торопливо входила и выходила, из бара слышались шум разговоров и взрывы смеха, и вскоре в воздухе повис слабый запах спиртного и дыма.
Вошла Кареглазка, а за нею мать Вольфа и мужчина, который, видимо, был его отцом, судя по его крайне подозрительному взгляду, свойственному сотрудникам таможни.
— Дурак ты, Вольф, — с ходу бросил он. — Дураком был, дураком и останешься.
— Подумать только, я обнаруживаю собственного сына в какой-то забегаловке, — плакала его мать. Эннли, войдя, услышала эти слова. У женщины был такой вид, словно её ударили.
— Вот его одежда, — спокойно сказала она, протягивая вещи. — Я её постирала. Она чистая и сухая.
Мамаша сухо кивнула Эннли и вытолкала сына за дверь.
— Спасибо, что вы за ним присмотрели.
Кареглазка, Эннли и я неуверенно глядели друг на друга; казалось, внезапно вокруг нас возникла пустота.
— Тебе удалось связаться с родителями Дроува, дорогая? — наконец спросила Эннли.
— Они придут позже.
— Послушайте, если мои вещи высохли, я могу уйти, — поспешно сказал я.
— Ни в коем случае, — твёрдо сказала Эннли. — Вы можете разминуться по дороге. Оставайся пока здесь; в конце концов, ещё не поздно. Мне нужно заниматься своим делом, но я уверена, что Кареглазка останется и поговорит с тобой. Да, дорогая?
Кареглазка кивнула, опустив глаза, и Эннли ушла, закрыв за собой дверь.
Кареглазка села в кресло, в котором до этого сидел Вольф, и посмотрела прямо на меня, слегка улыбнувшись. На ней было белое платье с какими-то розовыми и голубыми цветочками, из-за чего у неё был вид недосягаемо красивого ангелочка; я бы предпочёл потёртые джинсы и свитер, которые были на ней до этого. У неё обнаружились симпатичные коленки и на ногах — аккуратные туфельки. За долгое время мы не произнесли ни слова, и, если бы это продолжалось дальше, мы бы так никогда и не заговорили.
— Тебе нравится моё платье? — спросила она, давая мне шанс посмотреть на неё более открыто.
— Да. Красивое.
Она улыбнулась, играя с чем-то, что висело на тонкой цепочке у неё на шее. Оно блеснуло на свету, и я узнал его. Это был кристалл, возможно, выращенный из ледяного гоблина, такого же, как тот, которого выбросила моя мать, но, более вероятно, настоящий, вырубленный из уничтоженного ледяного дьявола и символизировавший победу над злом. Вид этого кристалла смутил меня; было нечто обескураживающее в религиозном символе, висевшем на девичьей шее.
Она проследила за моим взглядом и слегка покраснела.
— Маме нравится, когда я ношу его, — объяснила она. Кареглазка разгладила рукой перед платья, и тонкая ткань натянулась вокруг обозначившейся груди. Я поспешно отвёл взгляд, крайне смутившись. — Мама очень набожный человек, — продолжала она.
— Моя мама точно такая же, — заверил я, чувствуя, что мне становится её жаль. — Она верит во все. Даже…
В этот момент открылась дверь, и грубый шум бара заполнил комнату.
Появилось пышущее здоровьем лицо, на котором все ещё сохранялись остатки профессиональной улыбки хозяина гостиницы; я узнал Паллахакси-Гирта, отца Кареглазки.
— Привет, Алика-Дроув, — приветствовал он меня. — Надеюсь, я не помешал? — он многозначительно подмигнул. — У нас здесь не хватает рабочих рук, и мне придётся забрать у тебя Кареглазку. Извини, но сам понимаешь… — Он поколебался. Позади него клубился дым и слышался гул голосов. — Может быть, наденешь что-нибудь и пройдёшь в бар?
— Я принесу твою одежду, Дроув, — сказала Кареглазка, поспешно выходя из комнаты. Я вспомнил об изумрудном браслете. Его нужно было вернуть.