И здесь мой рассказ воистину и на самом деле заканчивается. Я не знаю, настоящим ли Шанидаром был тот пришедший ко мне юноша. Не знаю, правдива ли история о смерти Гошевана. Я предпочел поверить его рассказу, хотя сам по себе он не столь уж и важен. Важны лишь точность и мастерство, новые ноги, отрастающие у калеки, и изменение, вопреки законам цивилизации, ДНК молодого человека, когда нужда в таком лечении и изменении и в самом деле велика. Важно, что есть люди, не боящиеся кроить и переделывать свою плоть, когда они стремятся начать все сначала.
И когда в первый день средизимней весны меня призовут к акашику, а потом изгонят из моего таинственного и любимого города, я не стану искать Агатанж, как бы завлекательны ни были его теплые океаны. Я слишком стар, чтобы переселяться в тело тюленя; я не ищу мудрости вживленных в мозг биопроцессоров. И если перефразировать закон, то он прозвучит так: «Человек может делать со своей ДНК все, что пожелает, но душа его принадлежит его народу». И я должен вернуться к своему народу, к девакам. Все эти годы мне мучительно не хватало спокойной заснеженной красоты Квейткела, а кроме того, мне нужно положить цветы на могилу моей дочери Лары. Я, Арани, когда-то пришедший в Никогде с шестнадцатого и самого большого из Тысячи Островов, пришедший как один из множества ищущих, сам переведу своего внука через замерзшее Старнбергзее. А за Гошевана, дитя моих лазеров и микроскопов, за моего несчастного, отважного и неугомонного зятя, я помолюсь так, как молимся мы за всех, совершающих великое путешествие: «Гошеван, ми алашария ла шанти деваки, да найдет твой дух покой по ту сторону дня…»
Бегство от цивилизации насчитывает примерно стольно же веков, сколько существует сама цивилизация.
Первые попытки были предприняты еще в Древней Греции. Правда, членам немногочисленных общин было, по крайней мере, теплее и комфортнее общаться с природой, нежели героям Д. Зинделла, затерянным в снегах.
В разные времена это стремление приобретало различное «идеологическое обоснование», именуясь то «руссоизмом», то «опрощением», то «философией ухода», но само стремление человека найти путь, альтернативный технологическому развитию, весьма симптоматично…
В ряду многочисленных толкований понятия «простой» Владимир Даль приводит одну характерную присказку: что хитро, то и просто. Формула парадокса. Как видим, народ давно приметил, как непроста эта простота. Чем более усложняется жизнь — общественная и частная, — чем дальше продвигается в своем развитии цивилизация, тем притягательнее «черты естественности» (выражение Бориса Пастернака), тем сильнее стремление к некоей — высшей — простоте. Вспомним надежду того же Пастернака: «впасть к концу, как в ересь, в неслыханную простоту». Конечно, поэт имеет в виду значение «ереси», понимаемое в системе координат его ремесла. Мы же попробуем расширить рамки до понятия простоты в экзистенциальном (бытийном) смысле, как своего рода первоначальной гармонии, которая была утрачена человеком.
Тоска по утраченному реализовалась на разных этапах истории различно: она просматривается в философских системах, идеологических построениях, особенно утопического толка, наконец, в стиле жизни некоторых социальных групп. «Назад к природе» и «Будьте проще» — лозунги разных веков и даже этносов, однако у них есть общая основа. Все идет издалека.
В процессе эволюции человек оказался наделенным развитым мозгом, что, по выражению Эриха Фромма, «чрезвычайно усложнило жизнь». Особенно тогда, когда человеческое мышление приобрело новое качество — самосознание, которое позволило человеку осознать себя существом, отделенным от природы и себе подобных. Характерная для животного существования «гармония» оказалась разрушенной. Человек превратился в своего рода аномалию Вселенной: он часть природы, подчинен биологическим законам, которые не в силах изменить, и в то же время от природы отделен, не чувствует в ней себя «как дома». По сути дела, он есть единственное животное, которое сознает собственную смертность и для которого существование представляет проблему.
В дочеловеческое состояние гармонии с природой возврата нет, однако образ этой гармонии не перестает тревожить воображение. Экзистенциальная противоречивость порождает чувство постоянной неустойчивости. Человек обречен строить сам свою собственную экологическую нишу и сотворять в процессе строительства себя самого. Иногда он достигает стабильности — не без помощи им же создаваемого искусственного мира, — но эта относительная стабильность нарушается снова и снова. Новое состояние неустойчивости заставляет человека искать новое равновесие — это, как считает Фромм, и принимается за его врожденную склонность к прогрессу. На этом пути, однако, возможны варианты регрессивного развития.
На уровне представлений современной социальной психологии идея может показаться универсальной для самых разных исторических контекстов. Взять хотя бы, к примеру, философию Жан-Жака Руссо, с ее проповедью естественного человека, почти дикаря, анафемой современному государству и культуре. Все это не случайно возникло на пороге социальных потрясений, буквально преобразивших-Европу. Многие идеи Руссо легли в основу документов Великой французской революции XVIII века и на протяжении двух следующих столетий нашли последователей в разных странах мира. Возможно, необходимость перемен приближение своего нового витка история и цивилизация дают почувствовать сначала избранным. Ниспровергая холодный рационализм, провозглашая примат добродетели над просвещением, пылкий Руссо указывал пути достижения новой устойчивости человеческой цивилизации. В известной мере можно увидеть здесь прообраз анти-технократических тенденций нашего времени, когда речь идет о спасении цивилизации и человека, а не просто поисках для них нового равновесия.
Интересно, что на пороге XX века почти одновременно раздались предостерегающие голоса в разных частях мира: на Западе — Альберта Швейцера, на Востоке — Махатмы Ганди, в евразийской России — Льва Толстого. Эти «звезды равной величины» могут быть причислены к стану продолжателей направления мысли, начатой Руссо. Однако имеют перед ним важное преимущество, поскольку пытались, в отличие от предтечи, сделать собственную жизнь аргументом своих философских взглядов. Имеющий три докторские степени Швейцер лечил в африканских джунглях аборигенов, ведя почти такой же образ жизни; выпускник Кембриджа Ганди работал на плантации созданной им колонии (так сказать, колхоза); опростившийся Лев Толстой косил с мужиками сено и составлял учебники для деревенских ребят, которые воспитывались в открытой им Яснополянской школе.
Нет, они не призывали, как Руссо, «назад к природе», их протест против принятых общественных норм был глубже. Пророки пытались сформулировать новую философию жизни, основанную на взаимной любви, непротивлении злу насилием. Это было актуально на пороге «века-волкодава», в котором вскоре будут развязаны две кровопролитные мировые войны, теоретически и технологически подготовлена третья, грозившая уничтожением и цивилизации, и жизни вообще. Пророки искали другого равновесия. И не их вина, что потом оно достигалось в мире весьма странным образом: ядерным паритетом потенциальных противников, каждый из которых мог своей долей оружия не один раз уничтожить все живое на земле. Возможно, это и есть вариант «регрессивного развития», о котором говорит Фромм.
Двадцатый век явил и яркий пример развития тупикового, которое начиналось тоже с идеи достижения социальной гармонии, рая на земле. Воспетый Руссо «дикарь» в этом раю Должен был занять главенствующее Положение — и так можно интерпретировать известный тезис о «кухарках, которые будут управлять государством. В плане всеобщего опрощения в России было сделано много всего, и результат известен. Извлечем еще одну присказку из толкований Владимира Даля: простота хуже воровства.
Есть весьма интересное исследование, проведенное в Центре изучения общественного мнения, которое посвящено характерологическим особенностям «базовой личности», или, как говорят социологи, доминантного типа недавно существовавшей в нашей стране социальной системы. Им был простой советский человек, про которого люди моего поколения если не пели сами, то слышали непременно множество хороших песен советских же композиторов. Помнится строчка: «Высокие горы сдвигает советский простой человек». Авторы исследования пришли к выводу, что такие душевные качества народа, как простота или открытость, благодаря специфике социальной жизни тогда в нашей стране, вовсе не синонимы психологической искренности. Наоборот, зачастую за ними — гипертрофированное коллективистское ханжество и лицемерие, подчиненность групповым императивам любого содержания, конформизм и привычка к подчинению, покорности, терпению. Быть простым — это значит быть «как все». Оборотной стороной пафоса простоты авторы исследования считают иррационализм и подозрительность в восприятии социальной жизни, мифологизацию сознания, которые мы сейчас наблюдаем. Таким образом, простота может стать и метафорой социального консерватизма. Как это далеко от пастернаковской «ереси»!
А что означало в той же социальной специфике «быть не как все»? Известный отечественный философ Григорий Померанц выделяет так называемых опростившихся, которые «выскальзывали из сложившегося порядка вещей», бросая лестницу образования, общественных статусов. Таких людей было немало среди шестидесятников — истопники, рабочие, сторожа, лифтеры с высшим образованием, а то и со степенью. Положение их несколько идеализировалось впоследствии и считалось своего рода протестом против подавления всех форм индивидуализма и самой индивидуальности.
В считанные годы, что остались до нового века и тысячелетия, трудно ожидать появления властителя дум, равного Руссо по силе своего воздействия на умы и души. Разговоры о возможном апокалипсисе стали общим местом, и знаков «состояния неустойчивости» более чем достаточно. Мир искусственного вырос, потеснив мир естественного не просто территориально: многочисленные зоны экологического неблагополучия и просто бедствия являются платой и за «сдвинутые горы», и за повернутые реки, и за многое другое. Лозунг «Назад к природе» невозможен хотя бы потому, что людей много, а природы совсем мало. Экологически опасными, несущими постоянную угрозу для человека стали все «стихии»: воздух, вода, земля. Специалисты говорят о возможности катастрофы антропологической и превращении нашей цивилизации в постчеловеческую. По определению Эриха Фромма, прогрессируя интеллектуально и технически, человек оказался перед синдромом, «препятствующим жизни». Создавая разумом и собственной деятельностью мир, который, как создателю казалось, даст возможность его полному развитию, он породил угрозу жизни. Сознается ли человечеством эта угроза?
Несмотря на кажущееся обилие свидетельств кризиса техногенной цивилизации, для большинства людей (из числа читающих и склонных к размышлениям или принимающих в обществе решения) проблема остается где-то на периферии сознания. Потреблять товары и радости — в этом видят смысл жизни многие, тем более что общество не перестает наделять их готовыми образцами преуспеяния. Опрощение, стремление к гармонии с природой? Можно купить себе ранчо, завести лошадей для верховой езды, можно пойти во имя идеи и на такую, скажем, «жертву»: отказаться от покупки шубы из натурального меха под влиянием идей Greenpeace. Удовлетворив органические потребности, человек стремится развить и укорененные в своем, характере страсти. В развитых странах работает множество психологов и психотерапевтов, владеющих различными методиками полного раскрытия личности, высвобождения ее «я». При этом высвобождаются не только стремление к любви, свободе, истине, милосердие и альтруизм, но и зависть, честолюбие, жадность, нарциссизм, агрессивность И прочие, издавна влекущие человек страсти. Трудно представить, что в этой самоуглубленности он будет особенно озабочен, например, проблемой истончения озонового слоя.
Сейчас специалисты референтного круга нередко вспоминают учение о ноосфере, основоположниками которой являются Э. Леруа, П. Тейяр де Шарден и В. И. Вернадский. Согласно их теории, разумная человеческая деятельность приведет к более совершенным формам бытия, и в результате планомерного преобразования биосферы возникнет качественно новое ее состояние — ноосфера. Это поможет разрешить все проблемы человечества. Таким образом, учение о ноосфере как бы призвано снять нынешнее состояние неустойчивости техногенной цивилизации.
Одним из критиков учения, несмотря на высоту имен, стоящих у его истока, является нижегородский философ Владимир Кутырев, который считает ноосферу очередной утопией. Более тоге, видит в ее возможном воплощении угрозу существованию природы как самостоятельной целостности. С его точки зрения, противоречие между естественным и искусственным, природой и человеческой деятельностью (по преобразованию и использованию природы) дошло до критической точки. Ученый обращает внимание на то, что люди вступили в мир нелинейных взаимодействий со множеством систем, которые сами и создают. Возникают сложные обратные связи; сложность неизбежна там, где искусственность.
При разрастании искусственной среды она может стать неуправляемой и породить хаос. Собственно, мы уже нередко являемся его свидетелями, когда акции, которые предпринимаются по планам и целевым программам, приводят к незапрограммированным результатам, прямо противоположным ожидаемым. В условиях сложного взаимодействия рациональные решения превращаются иногда в абсурд.
Не лишена основания мысль, что и сам человек становится частью создаваемого им искусственного мира. И дело не только в том, что зачастую он является придатком, продолжением машины, механизма; человек может иметь синтетические органы, изменять восприятие с помощью фармакотерапевтических средств и т. д. Если принять концепцию Владимира Кутырева об идущей уже на земле войне миров — естественного и искусственного, которая была предсказана Гербертом Уэллсом, недавнюю победу Гарри Каспарова в шахматном поединке с компьютером можно счесть за добрый знак. Пока перевес на стороне природы, венцом которой остается человек. Надолго ли?
Эй, вы, там, на Земле, будьте проще!
…человек не различает лики, когда-то столь знакомые, и мыслит себя единственным владыкою стихии, не видя, что на рынках и базарах за призрачностью биржевой игры меж духами стихий и человеком не угасает тот же древний спор, что человек, освобождая силы извечных равновесий вещества, сам делается в их руках игрушкой.
Для общения с потерявшими зрение и слух вследствие ранения или несчастного случая, обычно используют азбуку пальцевых жестов, соответствующую обычному алфавиту: ощупывая руку собеседника, инвалид «читает» слова по буквам. Но что же делать тем, кто этой азбуки не знает? К счастью, недалек тот час, когда друзьям и родственникам несчастных поможет хитроумный аппарат, созданный американскими специалистами из Медицинского центра Комитета по делам ветеранов.
Устройство Ralph представляет собой мини-компьютер, связанный с искусственной кистью руки: когда пользователь нажимает на определенную букву клавиатуры, специальное программное обеспечение трансформирует сигнал в команды, управляющие сервомоторчиками пальцев, — и те складываются в соответствующий жест. Новая технология найдет свое применение и в роботехнике.
В графстве Глостершир открылась специальная телефонная служба, которая принимает сообщения тех, кто имел счастье (а может быть, и несчастье) узреть неопознанный летающий объект или противоречащее законам физики явление, или живого (а также мертвого) инопланетянина. Вся поступившая информация пройдет тщательную проверку, дабы, наконец, точно установить, правы ли тамошние уфологи, утверждавшие, что Англия является излюбленным местом посещения пришельцев. Сенсационные заявления принимаются и от иностранцев, так что сообщаем всем заинтересованным лицам: код Англии — 44, код Глостершира — 1242, номер службы — 58-35-29.
Такова главная характеристика уникальных бактерий, сотворенных в Германии методами генной инженерии. Выполнили эту работу исследователи из Берлинского и Брауншвейгского университетов, а воспользоваться плодами их труда намеревается Umweltbundesamt (Федеральное бюро по контролю за окружающей средой). Согласно новейшим данным, вся территория Германии испещрена обширными «пятнами» отравленной взрывчатыми веществами почвы, количество коих достигает нескольких тысяч! Хуже всего обстоят дела на востоке страны, где ранее размещались многочисленные военные базы СССР. Прародительницей обожающих взрывчатку микроорганизмов стала довольно примитивная почвенная Bacteria schizomecetes. Биоинженеры получили от нее несколько удачных штаммов, энергично разрушающих сложные соединения азота; а как известно, из подобных химических соединений преимущественно и состоят применяемые в военных целях эксплозивы. Кстати, отходы жизнедеятельности этих полезных одноклеточных представляют собой неплохое удобрение.
Первый эксперимент предполагается провести на территории заброшенной фабрики, где много десятков лет производилась взрывчатка. Но поскольку любая палка — о двух концах, следует тщательно продумать меры, предотвращающие нежелательное распространение бактерий… А то, не ровен час, бундесвер обнаружит, что его арсеналы забиты новехонькими, но совершенно безвредными боеприпасами!
Дэвид Лэтимер заметил дом как раз в тот момент, когда понял, что совсем заблудился. Он держал путь в Вайалусинг, городишко, о котором прежде только слышал, но никогда туда не ездил, и, ясное дело, где-то свернул не на ту дорогу. Проехал две совсем крохотные деревушки под звучными именами Эксельсиор и Наварра и, если дорожные указатели не врали, через несколько миль должен был добраться до Монтфорта. Оставалось надеяться, что кто-нибудь в Монтфорте покажет ему правильный путь.
Дорога была местного значения, извилистая, узкая, с небольшим движением. Она крутилась над изрезанным берегом, по сбегающим к океану мысам, была окаймлена березами и вечнозелеными кустами и редко удалялась от воды настолько, чтобы не стало слышно шума прибоя, бьющего в огромные валуны.
Машина преодолела долгий крутой подъем, и меж дорогой и берегом он впервые увидел дом: нескладное нагромождение кирпича и облицовочного камня. По бокал дом украшали две тяжелые печные трубы. К строению примыкала старая березовая роща. Лэтимер замедлил ход, потом съехал на обочину и остановился — захотелось рассмотреть дом получше.
К фасаду вела полукруглая подъездная аллея, вымощенная кирпичом. По краям ухоженной лужайки высилось несколько могучих дубов, а под ними стояли красивые каменные скамьи. Судя по всему, на них никто никогда не сидел.
Лэтимеру представилось, что в таком месте, должно быть, приятно жить: от дома веяло уединенностью, отрешенностью от мира и вместе с тем старомодным достоинством. На лужайке, уродуя, если не оскверня ее, торчал большой, прочно установленный плакат:
СДАЕТСЯ ИЛИ ПРОДАЕТСЯ.
И буквами помельче:
«Обращаться в агентство недвижимости «Кэмпбелл» — полмили дальше по дороге».
Лэтимер не спешил с отъездом — просто сидел себе тихо в машине и любовался домом. И вдруг подумал: а ведь море, должно быть, совсем рядом, и со второго этажа морской простор, наверное, раскрывается во всю ширь.
Если разобраться, то именно ради подобного убежища он и стремился в Вайалусинг — он искал местечко, где мог бы провести два-три спокойных месяца за мольбертом. Надо думать, убежище в Вайалусинге оказалось бы поскромнее. А аренду такого жилья его карман вряд ли потянет.
Он включил скорость и не спеша двинулся дальше, оглядываясь на дом через плечо. Проехал полмили и на окраине городка, справа от дороги, по-видимому, это и был Монтфорт, хотя при въезде не удосужились поставить указатель, приметил дряхлую хибару. Перекошенная, провисшая вывеска оповещала, что тут и находится агентство «Кэмпбелл». И, едва ли отдавая себе отчет в том, что делает, и во всяком случае ничего еще не решив, он съехал с дороги и остановился.
В хибаре сидел человек средних лет. Свитер с высоким воротом, ноги в широких штанах заброшены на захламленный стол.
— Заехал справиться о доме, — сказал Лэтимер. — Где кирпичная подъездная аллея…
— А, этот! К сожалению, в данную минуту не имею возможности показать его вам. Жду покупателя, пожелавшего посмотреть имение Фергюсонов. Хотя вот что. Могу дать вам ключи.
— А не могли бы вы сообщить мне примерно, какова арендная плата?
— Почему бы вам сначала не осмотреть его хорошенько? Сами решите, что вы о нем думаете: подходит ли он вам? Если понравится, тогда поговорим. Такой дом нелегко продать. Он не многим по вкусу: слишком велик да и слишком стар. Можно бы предложить вам приемлемые условия. — Сбросив ноги со стола на пол, человек покопался в одном из ящиков, извлек оттуда ключ с привязанной биркой и швырнул на столешницу. — Осмотритесь, потом возвращайтесь. Через час-другой я буду на месте.
— Спасибо, — сказал Лэтимер, забирая ключ.
На этот раз он подъехал к самому дому и поднялся по ступенькам.
Ключ легко повернулся в замочной скважине, дверь отворилась бесшумно. Лэтимер очутился в вестибюле, пересекающем весь дом от фасада до фасада. Видна была лестница, поднимающаяся наверх, а по сторонам вестибюля распахнутые двери вели в комнаты первого этажа.
В вестибюле было полутемно, прохладно и как-то торжественно. Когда Лэтимер двинулся в глубь дома, доски пола и не подумали заскрипеть. Не чувствовалось признаков затхлости, не было запаха сырости и плесени и ни малейших следов мышей.
Лэтимер заглянул в одну из комнат. Ее наполнял свет закатного солнца, освещая мраморный камин. По другую сторону вестибюля расположилась комната поменьше, по всей видимости, кабинет или библиотека. Дальше, справа, находилось помещение, служившее некогда кухней, здесь был огромный кирпичный очаг, где, скорее всего, готовили пищу. А напротив, слева, была еще одна большая комната с мраморным камином меж окнами, с удлиненными зеркалами в стене и затейливой люстрой, свисающей с потолка. Здесь, безусловно, была столовая — именно такая обстановка располагала к неспешным званым ужинам прежних времен.