Именно тогда взрастали на семинарских харчах многие нынешние московские и питерские литераторы, именно к двум столицам тяготели в меру молодые таланты из Киева и Таллина, Новосибирска и Красноярска, Симферополя и Волгограда. Потом начались приснопамятные Малеевские семинары, но о них чуть позже. Теперь уже трудно вспомнить всех «семинаристов». Был некий костяк, куда входили В. Покровский, Б. Руденко, А. Силецкий, В. Бабенко, потом подтянулась и следующая генерация — А. Саломатов, В. Каплун, Н. Лазарева… Из критиков регулярно наличествовали Вл. Гаков и В. Гопман. Переводчики были редкими гостями, но В. Баканов прошел с семинаром весь его путь. Список сей далеко не полон, приходили многие, оставались не все, ряды плотнели и разжижались, но теперь это все в прошлом.
К моменту моих попыток вторжения в самую большую литературу, коей я, естественно, почитал фантастику, полярности уже определились, четко обозначились вехи противостояния. Обо всем этом уже не раз упоминалось в публикациях и воспоминаниях, и в детали входить не имеет смысла: знающему скучно, а незнающему неинтересно. Четко выделилась издательская оппозиция «Знание» — «Молодая гвардия». Если второе пыталось монополизировать все издание фантастики, то первое в силах было лишь время от времени в тоненьких книжках издавать мало-мальски приличные произведения.
Был, разумеется, раздрай и идеологический, но в те унитарно-тоталитарные времена об этом старались вслух не говорить, уличая друг друга в нарушении основ в виде закрытых рецензий и перманентного «стука». Откровенную диссидентщину в НФ душили, а верноподданнические романы о светлом коммунистическом будущем партийной элитой, по всей видимости, рассматривались как издевка. Они-то доподлинно знали, какое будущее нас ожидает!
В итоге одно из самых мощных по эмоциональному воздействию литературных течений было подвергнуто остракизму. В начале 80-х годов изданий фантастики насчитывалось от силы три десятка в год — вместе с переводной литературой и классикой. А поскольку «железный занавес» к этому времени изрядно проржавел, то воспользоваться так называемыми самопальными переводами не мог только ленивый. Ну и клубы любителей фантастики немало постарались для распространения «самопала».
Образ коммунистического будущего тускнел, рассыпался в бездарных поделках халтурщиков, а честные писатели как-то о нем уже и не упоминали. Тогда как облик грядущего по лекалам западной НФ крепчал. В конце концов молодежь выбрала пепси, а не квас.
Здесь ход моих воспоминаний Валун прервал и объявил, что борьбы никакой не было, а имело место драчка за худые корма. Кормушек же было маловато.
Но тут я грубо перебил его: «Как же не было, — вскричал я, — когда боролись все!». Одни с серостью, в которой справедливо видели питательную среду фашизма, другие с литературными чиновниками и тупоголовыми редакторами, третьи за то, чтобы фантастика заняла подобающее место в литературе, четвертые за чистоту рядов и помыслов…
Хорошо, согласился Валун, пусть будет борьба, но только она имела характер метафизический. Во-первых, о ней никто, кроме самих борцов и ближайшего окружения, практически ничего не знал и тем более о ней не ведал противник. Обижаться не надо, битва с воображаемыми чудовищами в силу своей безнадежности вызывает большее уважение, поскольку в реальности самое скверное — это славная гибель героя-борца, тогда как в ирреальности — кармическая вендетта в лучшем случае. Я не понял, что он имеет в виду и продолжал уличать его в короткой памяти. Все мы тогда хоть и помалу, но публиковались. Прорвавшиеся в журналы или сборники рассказы и повести делали автору имя. «Бомба» Покровского, «Третий день ветер» Силецкого, «Игоряша — Золотая рыбка» Бабенко… Надо сказать, что опубликованные вещи с удовольствием переиздавали — так, мою повесть «Правила игры без правил» перепечатывали до тошноты. Изданное впервые произведение считалось как бы прошедшим тест на благонадежность, какие бы там мелкие кукиши в карманах ни прятались и хитрые намеки ни таились.
Здесь Валун почему-то стал рассказывать мне об экзаменационной системе Китая эпохи Тан, но я не прислушивался к его словам. Вот какие мысли пришли ко мне: действительно, одним из самых любимых наших занятий было ритуальное сидение на кухнях и провозглашение вполне достойных лозунгов, вынашивание роскошных планов и так далее… Словом, блюлась славная традиция отечественной интеллигенции, искренне полагающей последние полтора века, будто чтение книжек доказывает, что она не тварь дрожащая, а право имеет. И ведь на тебе — это сидение на кухнях в конечном итоге погубило Великую Державу. Вороги не одолели, а книгочеи изгрызли…
Наверное, последнюю фразу я произнес вслух, Валун прервал себя и призвал к скромности — никто Систему не побеждал, она сама себя отравила продуктами выделения. Тут же выяснилось, что мы говорим о разных вещах и временах. Потом речь зашла о так называемых творческих группах и объединениях, и меня опять унесло в воспоминания…
Вторую оппозицию, но не антагонистическую, составляли семинары — Московский и Питерский. В первые годы работы Московского семинара традицией стали обмены с питерцами папками с трудами семинаристов на предмет перекрестного обсуждения, но после взаимных мордобитий (литературных, разумеется) практика эта себя исчерпала. Впрочем, споры и свары носили характер скорее личностный, нежели концептуальный; борьбы как таковой не было, и слава Богу! Тогда-то мы и услышали имена А. Столярова, В. Рыбакова, А. Измайлова, С. Логинова и иных наших коллег.
Надо сказать, что Московский семинар вели светлой памяти Аркадий Стругацкий и Дмитрий Биленкин, а также ныне здравствующие Георгий Гуревич и Евгений Войскунский. Обилие наставников радовало семинаристов, но и несколько ослабляло творческую дисциплину. Тогда как Питерский семинар с первых дней своих и посейчас находится в крепких руках Бориса Стругацкого, сумевшего вколотить в головы послушников основы литературного труда. Это помогло питерцам быстрее оправиться в годину разброда и шатаний, легче адаптироваться к катастрофически изменившейся обстановке. Возможно, именно поэтому питерская когорта фантастов, весьма неоднородная, надо сказать, пока «держит масть» в отечественной фантастике. Тогда как москвичи, расслабленные либерализмом мэтров, предавались лени, тешились непубликабельностью произведений и т. п. В итоге Московский семинар приказал долго писать, а Питерский до недавнего времени работал как часы с кукушкой. Другое дело, что последняя точка в извечном споре двух столиц не будет поставлена никогда, разве что появится третья столица.
Тут Валуна кинуло в густопсовый фрейдизм. Он начал втолковывать мне, что москвичам повезло. Исконно московская легкость в отношении к авторитетам, порой граничащая с хамством, привела к тому, что означенные отношения между наставниками и учителями остались ровными и нормальными. У питерцев же, задавленных пиететом, набухшие комплексы лопнули естественным бунтом против Отца-Соперника. На мой вопль: а ты-то, мизерабль, с чего это взял, — он торжествующе помахал стопкой журналов-тетрадок, издающихся штучным тиражом для узкого круга. Вот так номер — окололитературный скандальчик, имевший место пару лет назад и выплеснутый на страницы фэнзина, стал достоянием любопытствующей общественности!
Через неделю мы снова встретились. Он занес новую книгу одного из собратьев по перу.
Начало 80-х. Чем были семинары для нас: отстойником, гетто, тусовкой, убежищем, клубом?..
Разговор опять пошел о фантастике.
Начало 80-х. Чем были семинары для нас: отстойником, гетто, тусовкой, убежищем, клубом?.. Самый обтекаемый ответ — всем помаленьку. И, наверное, самый верный.
С одной стороны, идея была вполне в духе дежурной идеологии тех времен — собрать до кучи молодых паршивцев, дабы не оставались без призору. Но с другой — общение с себе подобными давало восхитительное ощущение значимости собственного бытия. Раз в месяц собирались инженеры, журналисты, преподаватели, милиционеры и примкнувший к ним патологоанатом — и погружались в мир идей и высокого слога…
Эскапизм чистой воды, перебил меня Валун. Субституция бытия. Вы бы больше писали или тратили время на пробивание своих опусов. Или шли бы дружными рядами в диссиденты. Страдать лучше за идею, нежели от похмелья. Тут я не стерпел и в лоб спросил Валуна, а какие изделия клепал он во славу нашего оружия в те незабвенные годы? Он задумался, но и я тоже замолчал. Насчет похмелья это он в точку попал.
Жизнь между заседаниями семинара была насыщенна, отношения между нами были приятельскими. К тому же делить тогда было нечего, всех не печатали в равной степени, а прорвавшийся в какой-либо журнальчик тут же приводил за собой всю ораву. Поначалу собирались в Центральном доме литераторов, в знаменитой комнате № 8, в каминном, так сказать, зале. Чинно обсуждали очередное произведение, принимали в свои ряды или давали отлуп. Ближе к концу занятия по одному, по двое семинаристы незаметно уходили по витой лестнице вниз, занимать места в знаменитом баре-буфете со стенами, исчерканными эпиграммами и карикатурами. Потом подтягивались остальные и быстро достигали нужной кондиции…
Заседания семинара впоследствии проводились в старой редакции журнала «Знание-сила», в роскошном подвале дома, что за Театром кукол им. Образцова. Оттуда нас не гнали допоздна, и поэтому можно себе представить, во что выливались творческие дебаты в ночь глухую.
О пирах и веселии семинаристов можно написать большую книгу воспоминаний. Но интереса она не вызовет никакого, матрица нашего поведения накладывается практически на все творческие объединения тех лет.
Валун сказал, что богемное существование вполне естественно для любого времени и любой страны. Но если для классической богемы modus vivendi совпадает с modus operandi, то у нас двойное существование было нормой жизни.
Заседания семинаров были праздником сердца, но самый пир духа начинался во время знаменитых «малеевок».
Полностью это именовалось приблизительно так: Всесоюзный семинар молодых писателей, работающих в жанрах приключений и научной фантастики при Совете по приключенческой и научно-фантастической литературе СП СССР. Вообще-то, в самом Доме творчества писателей им. Серафимовича («Малеевка») прошли только первые три семинара, в 81–83 годах, остальные в Дубултах, что придавало сходкам некий всесоюзный масштаб. Но тут есть одна важная деталь. «Столичные штучки» вполне могли чувствовать себя самодостаточными личностями, тешась взаимной хвалой и хулой. Но одиночкам, разбросанным по городам и весям нашей большой страны приходилось несладко. Писатель-фантаст в какой-нибудь Глухоперовке мог быть талантливее десяти Азимовых и Шекли вместе взятых, но в лучшем случае ему было уготовлено место городского сумасшедшего. О публикациях и говорить не приходилось. И вот сей талант чудесным образом оказывается в подмосковном пансионате либо на Рижском взморье в Дубултах и обнаруживает, что не одинок в своих поисках, что ему рады, готовы помочь в меру хилых сил. Многих спасла «Малеевка» от безнадежья, уныния… Но многие ли помнят, что этим обязаны Нине Матвеевне Берковой, буквально за уши вытягивающей юные и не очень юные дарования из родных болот?
На «малеевках» мы очно познакомились с питерцами, да и не только с ними. М. Веллер из Таллина, С. Иванов и Д. Трускиновская из Риги, Ю. Брайдер и Н. Чадович из Минска, Б. Штерн и Л. Козинец из Киева, В. Петров из Тбилиси, А. Фазылов из Ташкента, Е. Лукин и Л. Лукина из Волгограда, А. Лазарчук и М. Успенский из Красноярска… Список можно продолжить. Правда, участие в «малеевках» не влияло на публикабельность, но это уже иная материя. Тем более что не за горами было создание под эгидой «Молодой гвардии» Всесоюзного творческого объединения, так называемого ВТО.
Под знамена ВТО и в пику «Малеевке» решили собрать всех, умеющих писать, дать нужные ориентиры и купить хорошими гонорарами. В абстракции идея была неплоха, но опоздала лет на десять — строй уже потрескивал.
Чем были хороши семинары, городские и союзного масштаба? Они давали творческий импульс: некоторые из нас творили специально «под Малеевку», чтобы не оказаться там с пустыми руками. Кроме того, возникала иллюзия движения, преодоления вязко застывшего времени.
Вот на этом месте Валун вдруг оживился и сказал, что относительно времени я немного заблуждаюсь. Времени на самом деле никакого нет, есть просто некая соположенность событий и предметов. Другое дело, что для писателей времени нет иначе, нежели для людей непишущих. Тут он почему-то сравнил фантастов с Големом, только не с тем, пражским, чудищем, а с его архетипом, представления о котором родились во времена контактов наших предков с реликтовыми формами древней земной кремнийорганической цивилизации.
Валун стать развивать идею о «биокерамике», о разуме скальных массивов, не к месту помянул троллей и Волшебного Царя Обезьян, потом стал излагать заплесневелые сюжеты о заточенных в скале хтонических и культурных героях, о горах-великанах и прочей мифологической нечисти.
Проводив Валуна до остановки, я вернулся домой и собрался поработать. Но сосредоточиться не удалось, воспоминания, как говорится, мутили душу. Хотя, скорее, виноват был фальшивый коньяк.
Были, были в те годы и иные забавы. Работал Совет по фантастике и приключениям, куда порой приглашались и московские семинаристы. А те и рады очередному поводу хорошо посидеть в баре ЦДЛ. Проводились сборища по кинофантастике в Репино. Вручалась премия «Аэлита» в Свердловске. А когда же вы писали, господа хорошие, спросит разгневанный читатель! Да вот тогда и работали, ночами на кухнях, после постылой службы, тихо, чтобы не разбудить детей и соседей.
Кроме издательств и творческих объединений, были еще и клубы! КЛФ — это не просто страница истории, это не просто песня, это целая поэма экстаза!
Фантастике были покорны все, вне зависимости от возраста, профессии и пола. Сеть клубов ширилась, была налажена связь, засновали курьеры и эмиссары. Возникла фантастическая фигура мегафэна Бори Завгороднего, которого, по достоверным слухам, видели одновременно в разных городах. Разрабатывались уставы, принимались декларации. В итоге игра в организацию переросла в саму организацию. В ЦК спохватились и приняли закрытое постановление. Клубы закрывали, активистов таскали на допросы, и неизвестно, чем бы это кончилось, но тут на Главный Допрос потянули самого Андропова. Клубы отделались легким испугом, но оправиться так и не смогли. За что и против чего тогда боролись клубы — мало кто помнит. Да была ли борьба, как сказал бы Валун.
Кстати, его мифологические пассажи все-таки повлияли на меня. Я задумался о базовых мифах НФ тех времен. Миф первый — о журнале фантастики. Вопрос о нем ставили и заостряли чуть ли не с конца 50-х. Время от времени литгенералы, встречаясь с «молодыми» писателями, намекали, что вопрос созревает, еще пару-тройку лет, глядишь, и… Мудрые же люди сомневались: а нужен ли журнал? Пока хоть и плохо, но печатают там и сям, а будет журнал — всем от ворот поворот, идите, мол, к себе. И еще не известно, кто будет главным редактором! Журнал так и не родился.
Миф второй — о ящике. Всем казалось — дай свободу, и из письменных столов такое достанем — весь мир вздрогнет. Свободу дали, мир не вздрогнул. Ящики оказались пустыми. Может, оно и к лучшему. Нас мало печатали, что избавило многих от стыда за свои произведения — безнадежно устаревшие и откровенно слабые. Молодогвардейцам повезло меньше: теперь, что опубликовано, не вырубишь топором. Впрочем, это их никогда не беспокоило. Ныне же прошлые грехи забыты — рынок уравнял всех. Но не забыты откровенные подлянки, доносы, удушение молодых расстрельными рецензиями, клевета…
Это естественный шлейф Системы. В унитарном государстве при любом строе место писателя — в строю. Либо он работает на господствующую идеологию, либо подвергается прессингу. Прессинг может быть зверским — например, битие батогами, заточение в яму, сжигание вместе с рукописями, десять лет без права переписки, либо же мягким — цензурный террор, шельмование, запрет на публикации, высылка с последующей Нобелевской премией. Но зато вокруг писателя, снискавшего официального признания или отвержения, сиял ореол мученика, учителя жизни, духовного наставника. Наградой служили не деньги, а слава, почет, уважение. Тут невольно задумаешься: сейчас многие стремятся к успеху, чтобы заработать деньги, а на деньги «раскрутить» себя и получить славу, почет и уважение. Впрочем, ныне никому это не заказано по идеологическим соображениям.
Миф об особой значимости творческой боевой единицы настолько въелся в плоть и кровь системы, что и в наши лихие времена отдельным творцам удалось прорваться в политическую элиту. Трезвое понимание места и значимости писателя в обществе придет позже, одновременно с десакрализацией мифа о небожителях-творцах. Разверзлись архивы, спецхраны всплыли на поверхность, благоухая. А тут еще и внутрицеховые разборки стали достоянием читающих масс к большой их, масс, потехе. Глиняные ноги кумиров рассыпались в прах.
Мои размышления прервал телефонный звонок. Заплетающимся языком Валун лепетал о каких-то древних китайцах, заявил, что ему все ясно с фантастикой, и не только с ней, и что через пару дней он представит мне неопровержимые доказательства своей правоты.
А через неделю вдруг позвонила его жена и спросила, не в курсе ли я, где ее муж, поскольку тот уже три дня не является домой.
В последнем обзоре состояния книжного рынка, опубликованном в нашем журнале почти год назад, критик подметил некие обнадеживающие тенденции, связанные с изданием фантастики.
Правда, тут же оговорился, что надежды на преодоление «кризиса жанра», вполне возможно, существуют лишь в его воображении.
Итак, давайте посмотрим, о чем свидетельствует опыт предшествующих месяцев.
За минувшее время произошло несколько событий, напрямую связанных с научной фантастикой. Эти события и станут основными вехами в нынешнем обзоре.
Событие первое: сразу несколько издательств объявили о выпуске серий отечественной фантастики. Что особенно приятно, в этих сериях нашлось место не только «мэтрам» — Э. Геворкяну, А. Лазарчуку, А. Столярову, — но и многим другим; не будет преувеличением сказать, что издатели охватили практически всю отечественную НФ и фэнтези. Правда, многие книги существуют пока только в издательских планах. А из тех, что уже выпущены, следует отметить, на мой взгляд, изданный московским «Аргусом» двухтомник Л. Вершинина и дебютную книгу А. Громова «Мягкая посадка» (ее выпустила в серии «Хрустальный шар», в которой ранее отметились А. Мирер и А. Тюрин, нижегородская «Параллель»). Хотел бы остановиться на работе А. Громова — именно потому, что это дебют молодого автора. Уже первые страницы этой книги пробуждают в душе ностальгические чувства. И речь идет не о ностальгии вообще, а о сугубо конкретной — ностальгии по Стругацким. Дебютный сборник А. Громова состоит из произведений, едва ли не каждое из которых могли бы написать АБС. К примеру, заглавная повесть — вещь, безусловно, самостоятельная — кажется попавшей в книгу по недоразумению, столь отчетливы в ней интонации Стругацких. Тем не менее эта книга ни в коей мере не является сборником подражаний; автор вряд ли осознанно стремился подражать — скорее, просто выбрал для себя именно такую манеру письма. Если же продолжать сравнение (хотя сие, как известно, дело неблагодарное), то А. Громов серьезно проигрывает Стругацким в умении «подать сюжет». Рассуждениями и внутренними монологами перегружена и самая, пожалуй, сильная вещь сборника, повесть «Мягкая посадка», в которой автор удачно объединяет две темы, давно привлекающие внимание фантастов — глобальная экологическая катастрофа (в данном случае, новое оледенение) и вырождение, точнее, перерождение человечества. Кстати, о подражаниях. Многие авторы взялись осваивать этот жанр вполне демонстративно. Московское издательство «АСТ» совместно с петербургским «Terra Fantastica» объявило о выпуске серии «Миры братьев Стругацких», куда войдет и том «Время учеников» — произведения современных авторов, написанные «под Стругацких», как бы свободные продолжения их романов и повестей. Проект, что и говорить, любопытный, посмотрим, удастся ли его осуществить ученикам. В серии «Новая русская фантастика» харьковского издательства «Фолио» опубликованы сборники произведений Г. Прашкевича, Б. Штерна, В. Рыбакова, А. Лазарчука и даже пресловутого Генри Лайона Олди, то бишь Д. Громова и О. Ладыженского, которые являются редакторами-составителями серии. Перечислять можно довольно долго — сколько издательств, сколько серий и имен… Однако вот что настораживает: печатают буквально все подряд, как то было несколько лет назад с фантастикой зарубежной. Зарубежный фантастический бум завершился глубоким кризисом, из которого только-только начинает выходить книжный рынок; та же история и с отечественной фантастикой.
Событие второе: рынок переводной фантастики пополняется ныне в основном конвенционными произведениями. Правда, любопытный факт: дополнительные тома «Миров Клиффорда Саймака», выпущенные рижским «Полярисом», исчезли с прилавков буквально в одночасье. Причем, как утверждают издатели, книги были подготовлены в ответ на просьбы читателей. Видимо, магия известных имен, мастерство, гарантия качества привлекают читателей не меньше, чем новейшие эксперименты в области НФ-прозы.
Событие третье: после «перестроечного бума», когда издавали все подряд, произошел возврат на круги своя, то есть начинает возрождаться осмысленная издательская политика. Из тех издательств, что выпускают фантастику, удивительной всеядностью отличается разве что таллинский «Меллор» с его «-надцатыми» «Звездными войнами». Все прочие заняли определенные ниши, за пределы которых стараются не выходить (разумеется, это вовсе не означает, что никто не замышляет новых серий). К примеру, издательства «АСТ» и «Русич» словно соревнуются между собой, кто опубликует больше премиальных, т. е. удостоенных, в первую очередь, премий «Хьюго» и «Небьюла», произведений. Пока перевес на стороне «АСТ»: шесть премий против четырех, однако соревнование продолжается.
Остановимся на нем несколько подробней. Самым значительным событием прошлого года на ниве переводной фантастики стал выход дилогии Орсона Скотта Карда «Игра Эндера» и «Голос тех, кого нет», подготовленных «Русичем» совместно с издательством «Александр Корженевский». Об этих книгах журнал «Если» уже рассказывал читателям и, судя по отклику аудитории, слово не пропало втуне. «АСТ» ответило на вызов выпуском дилогии Дэна Симмонса — не менее титулованной космологической фантазии именитого автора. Вполне возможно, «Падение Гипериона» слегка разочаровало тех, кто ожидал «прямого продолжения» первого романа «Гиперион». Мне представляется, что налицо непонимание авторского замысла. Дэн Симмонс увлекается экспериментами со стилистикой, и отдельные части дилогии (точнее, тетралогии: третий роман эпопеи «Эндимион» в настоящий момент переводится на русский язык, четвертый, «Восход Эндимиона», еще не вышел в Америке) написаны в разной манере. «Гиперион» полностью соответствует тому литературному канону, основателем которого считается Дж. Чосер с «Кентерберийскими рассказами». Кстати, многие критики отмечали практически полное совпадение структуры этих произведений. «Падение Гипериона» относится к разряду политических технотриллеров с научно-фантастической подоплекой: если убрать последнюю, получится роман в духе Тома Клэнси или того же Майкла Крайтона (я имею в виду стилистику, о сравнении художественных достоинств речи не идет).
Произошел возврат на круги своя, то есть начинает возрождаться осмысленная издательская политика.