Кстати, нет ничего особенного и в том, как эти люди занимаются любовью. Число возможных способов соединения мужского и женского тела не так уж и велико, и все они, кажется, были изобретены еще в ледниковую эпоху.
На рассвете с первыми лучами солнца я отправляюсь в одиночную охоту на человека-стервятника. Выхожу из костяного дома, провожу для удачи ладонью по его странной шершавой стене и делаю первый шаг.
Поселок протянулся на несколько сотен ярдов вдоль берега холодной быстрой реки. Три круглых костяных дома, где живет большинство из нас, стоят рядком, а чуть в отдалении — четвертый, продолговатый, в котором обитает Зевс со своей семьей. Он также служит святилищем и местным парламентом. Еще дальше виден новый, пятый дом, он строится уже целую неделю. Следом расположены «мастерские», где делают орудия и инструменты и скребут шкуры, затем «бойня» для разделки туш, а рядом с ней — гигантская мусорная куча и целая гора мамонтовых костей для будущих строительных проектов.
К востоку от поселка стоит редкий хвойный лес, а за ним начинаются холмы и равнины, где пасутся мамонты и носороги. В реку никто не заходит, потому что вода слишком холодная, а течение очень быстрое, так что река служит нашей западной границей. Я хотел бы когда-нибудь научить соплеменников делать каяки, а заодно попробовать научить их плавать. А еще через пару лет попытаюсь уговорить их срубить несколько деревьев и сделать мост. Интересно, как они на это отреагируют. Они ведь держат меня за идиота, потому что я не разбираюсь в свойствах грязи и замерзшей земли, в оттенках черноты древесного угля, и понятия не имею о применении и качестве оленьих рогов, костей, жира, шкур и камня. Они жалеют меня, убогого и ограниченного, и даже по-своему любят. Впрочем, боги меня тоже любят. Так, по крайней мере, думает Би Джи.
Я начал поиски, отправившись вниз по реке, потому что именно там Джинни вчера видела Стервятника. Утреннее солнце в этот осенний день ледниковой эпохи грустным лимончиком висит где-то высоко в небе, но ветра почти нет. Оттаявшая за лето земля еще мягкая, и я начинаю искать следы. Вечная мерзлота сковала все на глубину пять футов, но верхний слой уже в мае становится упругим, превращаясь к июлю в грязевое месиво. Потом он снова каменеет и к октябрю твердеет не хуже стали. Но в октябре мы уже почти не выходим из домов.
На берегу множество отпечатков ног. Мы ходим в кожаных сандалиях, но многие предпочитают ходить босиком даже сейчас, накануне заморозков. У людей из племени пятки длинные и узкие, с высоким подъемом стопы, но у самой воды возле сетей я отыскал и другие следы — короткие, широкие, почти плоскостопные, с поджатыми кончиками пальцев. Должно быть, это и есть мой неандерталец. Я улыбаюсь и чувствую себя Шерлоком Холмсом.
— Эй, Марти, посмотри, — обращаюсь я к спящему поселку. — Я нашел след этого уродца. Би Джи! Пол! Дэнни! Посмотрите-ка на меня. Я отыщу его быстрее, чем вам думается!
Конечно, все они носят другие имена. Я просто зову их так — Пол, Марти, Би Джи, Дэнни. Здесь каждый дает другому свое имя. Марти называет Би Джи Унгклава. Дэнни он зовет Тисбалалаком, а Пола — Шипгамоном. Пол называет Марти Долибогом, а Би Джи — Каламоком. И так далее, во всем племени: тонны имен, сотни имен — всего для сорока или пятидесяти человек. Запутанная система, но у них есть для этого причины.
Человек никогда не открывает другому свое истинное имя, то, которое мать прошептала ему на ухо при рождении. Его не знает даже отец или жена. Можете положить человеку между ног раскаленные камни, и он все равно не выдаст свое настоящее имя, потому что в противном случае на него сразу накинутся все духи от Корнуолла до Владивостока. В мире полным-полно злых духов, которые ненавидят живых людей и готовы взять в оборот любого, кто приоткроет им щелочку, и терзать его подобно пиявкам или клопам.
Судя по ландшафту, мы живем где-то на территории Западной России: плоская, унылая и холодная травянистая степь с редкими дубами, березами и соснами. Разумеется, в ледниковую эпоху так выглядела почти вся Европа, но главное в том, что эти люди строят хижины из мамонтовых костей. Это делали только в Восточной Европе, по крайней мере, так утверждают специалисты. Возможно, это древнейшие в мире дома.
Цепочка плоскостопных следов ведет меня на север, в обход мусорной кучи и дальше, в сторону леса. Потом я теряю след — он начинает кружить вокруг поселка, возвращается к мусорной куче, потом к «бойне», потом вновь к лесу, затем выводит к реке. Я не могу уловить смысла в перемещениях. Кажется, этот тупица попросту бродит поблизости, роется в мусоре, отыскивая что-нибудь съедобное, потом вновь уходит, но недалеко, и возвращается в надежде поживиться рыбой, украденной из сети.
Теперь, потеряв след, я получил возможность поразмыслить о своей миссии, и мне становится все тоскливее.
У меня большой каменный нож. Я вышел, чтобы убить. Профессию военного я выбрал давным-давно, но вовсе не из-за желания кого-либо убивать, и уж тем более не в драке лицом к лицу. Наверное, я воображал себя представителем цивилизации, ее защитником, но уж никак не убийцей, крадущимся по лесу с намерением вонзить острый кремневый нож в жалкого бродягу.
Но убитым вполне могу оказаться и я. Он дикий, голодный, испуганный, примитивный. К тому же его мир, не мой. Я выслеживаю его, а он в это время, возможно, выслеживает меня, и, когда мы столкнемся, он станет драться, не соблюдая никаких правил. Хороший аргумент, чтобы немедленно вернуться.
С другой стороны, если я вернусь целым и невредимым, а Стервятник будет по-прежнему бродить вокруг, Зевс за непослушание повесит мою кожу на стене костяного дома. Да, мы тут все закадычные приятели, но когда вождь приказывает, исполнять следует неукоснительно.
Итак, я должен убить Стервятника. Выбора нет.
Я не хочу, чтобы меня прикончил в лесу дикарь, равно как не хочу, чтобы меня казнили по решению племени. Я хочу остаться в живых и вернуться в родную эпоху. Я все еще цепляюсь за слабый шанс и надеюсь, что «радуга» когда-нибудь вернется за мной, вытянет отсюда и предоставит возможность поведать о своих приключениях в те времена, которые я уже привык мысленно называть будущим. Мне хочется написать отчет.
А вам, людям будущего, я хочу сообщить новость о том, что эти обитатели ледниковой эпохи вовсе не такие примитивные, как полагают историки. Они знают, и знают абсолютно точно, что человек — венец творения. У них есть язык — фактически, два языка — есть история, музыка, поэзия, технология, искусство и архитектура. Есть религия. Есть законы. Есть образ жизни, оправдавший себя за тысячи лет. Если вы думаете, что здесь только рычат и дерутся, то вы ошибаетесь. Я могу многое рассказать вам о них — если сумею вернуться.
Но даже если это не суждено, дел у меня здесь предостаточно. Я хочу узнать их эпос и записать тексты, чтобы вы когда-нибудь их прочитали. Хочу научить их делать каяки и мосты, а может, и еще что-нибудь. Хочу завершить строительство костяного дома, которое мы начали на прошлой неделе. Хочу бродить по лесам с моими приятелями: Би Джи, Дэнни, Марти и Полом. Хочу любить Сэлли. Господи, да ведь у нее от меня могут быть и дети, и тогда я волью свои футуристические гены в генофонд ледниковой эпохи.
И я не желаю умереть сегодня в холодном и унылом доисторическом лесу, пытаясь выполнить дурацкий приказ.
Воздух становится теплее, но меня по-прежнему пробирает дрожь. Я вновь отыскиваю след, или думаю, что отыскал его, и иду на северо-восток, в лес. За спиной слышатся смех, крики и песни — там строят новый дом, но вскоре я ухожу далеко и перестаю их слышать. Нож я теперь держу в руке, готовый ко всему. Здесь есть волки, а также испуганный получеловек, который может попытаться убить меня, прежде чем я убью его.
Я начинаю гадать, какова вероятность того, что я его отыщу. А заодно и о том, сколько времени мне отведено на поиски — несколько часов, день, неделя? Чем я должен питаться? Как не отморозить ночью задницу? Что скажет или сделает Зевс, если я вернусь с пустыми руками?
Сейчас я брожу наугад. И уже не считаю себя Шерлоком Холмсом.
Сейчас я с удовольствием помог бы строить костяной дом. Наступает зима, а племя стало слишком большим, чтобы разместиться в четырех домах. Би Джи руководит строительством, Марти с Полом поют, читают стихи и играют на барабане и флейте, человек семь выполняют тяжелую работу.
— Складывай черепа нижними челюстями вниз! — кричит Би Джи, когда я пытаюсь положить челюсть в фундамент. — Нижними, тупица! Так-то лучше.
Пол отбивает на барабане радостную дробь, аплодируя мне за вторую, удачную, попытку. Марти начинает сочинять балладу о моей тупости. Все смеются, но незлобиво.
— А теперь клади хребет! — кричит мне Би Джи. Я вытягиваю из огромной кучи длинное бревно Мамонтова позвоночника. Кости в куче старые и белые, они пролежали уже немало лет и стали плотными и тяжелыми. — Ну-ка, вставь его туда, да покрепче! Плотнее! Плотнее!
Я отдуваюсь под весом тяжеленной кости, даже немного пошатываюсь, но все же ухитряюсь вставить ее на нужное место и вовремя отскочить — Дэнни и двое других мужчин уже подносят гигантский череп.
Зимние дома — хитроумные и сложные конструкции, их возведение требует истинной гениальности. Не исключено, что Би Джи в эту эпоху — лучший архитектор из всех, каких только знал мир. Он носит с собой костяную пластинку с чертежом дома и постоянно проверяет, правильно ли помощники устанавливают кости, черепа и бивни. Строительного материала у него с избытком. После тридцати тысяч лет охоты на мамонтов тут скопилось достаточно костей, чтобы построить город размером с Лос-Анджелес.
Дома получаются теплыми и уютными. Круглые и куполообразные, словно большие костяные иглу. Выложенные по окружности черепа мамонтов образуют фундамент, на который хитроумно, «елочкой», укладывают около сотни челюстей — это стены. Крышу делают из шкур, натянутых на связанные вверху изогнутые бивни. Всю конструкцию поддерживает деревянный каркас, отверстия в стенах закрывают мелкими костями и замазывают красной глиной. Вход сделан из вкопанных в землю гигантских берцовых костей. Описание дома может показаться вам несколько зловещим, но в нем есть какая-то дикая красота, а когда в него входишь, то сразу забываешь, что снаружи завывают ледяные ветры плейстоцена.
Полукочевое племя живет охотой и собирательством. Во время короткого двухмесячного лета они бродят по степи, охотятся на мамонтов, носорогов и мускусных быков, собирают ягоды и орехи, чтобы продержаться зиму. Если я правильно угадал месяц, то уже в августе становится холодно, и племя откочевывает обратно в поселок из костяных домов, попутно охотясь на оленей. Когда наступает по-настоящему плохая погода, они уже готовы переждать зиму, имея шестимесячный запас мяса, сложенный в выкопанные в вечной мерзлоте ямы. Ритмичная, упорядоченная жизнь. У них настоящая община. Мне хочется назвать ее цивилизацией. Но, выслеживая свою человеческую добычу холодным утром, я напоминаю себе, что жизнь здесь суровая и странная. Чужая. Как вы полагаете, быть может, я придумал все эти приятельские прозвища только ради сохранения собственного рассудка? Не знаю.
Если мне суждено быть сегодня убитым, то больше всего я стану жалеть о том, что так и не выучил их сакральный язык и не сумел понять длинные саги, которые поют каждый вечер. Они просто не захотели учить меня этому языку. Очевидно, чужакам его знать не полагается.
Эти саги, как сказала мне Сэлли, вобрали в себя огромный перечень всего, что когда-либо происходило. Это подлинная история их мира, летопись племени за тридцать тысяч лет, и вся она потеряна для нас, как прошлогодние сны.
Если я смогу выучить ее, перевести и записать, то через тысячи лет археологи, возможно, найдут мои записи. Я уже начал делать кое-какие заметки. Пока что скопилось двадцать табличек, сделанных из той же глины, которую племя использует для изготовления горшков и скульптур, и обожженных в той же ульеобразной печи. Делать записи маленьким костяным ножом на глиняной плитке занятие не из легких. Обожженные плитки я закапываю под выложенным булыжниками полом дома. Когда-нибудь, в XXI или XXII веке, их выкопает русский археолог и подскочит от изумления. Но об истории этих людей, их мифах и поэзии я не имею ни малейшего понятия, потому что не знаю второго языка.
Полдень наступает и проходит. Я нахожу куст с глянцевитыми листьями, среди которых висят белые ягоды. Срываю несколько штук и, поколебавшись секунду, отправляю в рот. Голод чуть-чуть отпускает.
С востока налетает резкий неприятный ветер. Сейчас сентябрь, долгая зима стремительно приближается. За полчаса температура падает на пятнадцать градусов, и я начинаю мерзнуть. На мне меховая парка и штаны, но резкий ледяной ветер пронзает их насквозь. Он срывает тонкий подсохший слой почвы и швыряет в лицо пыль. Когда-нибудь эта бледно-желтая пыль укроет тридцатиметровым слоем поселок, а вместе с ним Би Джи, Марти, Дэнни и Пола. Вероятно, и меня тоже.
Временами я не могу отделаться от ощущения, что про меня забыли. Знаю, что это ощущение иррационально, и в прошлом я затерялся совершенно случайно. Но, когда я представляю, что в 2013 году люди, возможно, просто пожали плечами и забыли обо мне, меня охватывает гнев. Я профессионально подготовленный офицер, но меня забросило на двадцать тысяч лет от дома, и временами боль становится невыносимой.
Возможно, в пиве, которое я, безусловно, научу варить своих соплеменников, я не найду утешения, и мне требуется что-нибудь покрепче, вроде самогона. Сварганю какое-нибудь пойло, и тогда мне хоть немного полегчает, когда начнут прорываться гнев и по-настоящему тяжелая обида.
Полагаю, сперва племя воспринимало меня как идиота. Конечно же, я был потрясен. Путешествие во времени оказалось куда более жестоким, чем мы считали после экспериментов с кроликами и черепахами.
Я появился в прошлом голым, ошеломленным, моргая и задыхаясь. Кружилась голова, меня мутило. В воздухе стоял какой-то кисловато-горький запах — ну кто мог предположить, что прошлое пахнет иначе и оказалось настолько холодным, что обожгло мне ноздри. Я сразу понял, что очутился не в благословенной Франции, а намного восточнее, на более суровых территориях. Поначалу я еще видел радужное свечение кольца Зеллера, но оно быстро меркло и вскоре погасло.
Племя наткнулось на меня десять минут спустя, совершенно случайно. Я мог бродить здесь месяцами, видя только оленей и зубров. Мог замерзнуть, мог умереть с голода. Но мне повезло. Те, кого я потом назову Би Джи, Дэнни, Марти и Полом, охотились неподалеку от того места, где я свалился с неба, и внезапно заметили меня. Слава Богу, они не видели моего появления, иначе решили бы, что я существо сверхъестественное и стали бы ждать от меня чуда, а я не умею творить чудеса. Вместо этого они приняли меня за несчастного придурка, который забрел настолько далеко от дома, что уже не помнит, кто он такой. В сущности, они были совершенно правы.
Должно быть, я показался им почти безнадежным идиотом. Я не говорил на их или любом знакомом им языке. У меня не было оружия. Я понятия не имел о том, как сделать из кремня наконечник для копья, сшить меховую парку, соорудить западню для волка или загнать в ловушку стадо мамонтов. Я не знал ничего, не имел ни единого полезного навыка. Но вместо того чтобы проткнуть меня на месте, они отвели меня в поселок, накормили, одели и научили своему языку. Это было полтора года назад. Я для них нечто вроде блаженного дурачка. Священный идиот.
Предполагалось, что я останусь в прошлом всего на четыре дня, а затем «радуга эффекта Зеллера» вспыхнет вновь и вернет меня домой. Разумеется, через несколько недель я догадался, что в будущем что-то пошло не так, эксперимент оказался неудачным, а мне, вполне вероятно, уже никогда не попасть домой. Подобный риск имелся всегда. Сначала были жалящая боль, гнев и печаль. Ныне осталась лишь глухая тоска.
Во второй половине дня я натыкаюсь на человека-стервятника. Чистое везение. След его я давно потерял — лесная подстилка здесь усыпана мягкими сосновыми иголками, а я недостаточно опытный охотник, чтобы отличить в таких условиях один след от другого, — и я бесцельно бродил по лесу, пока не заметил сломанные ветки, потом почуял дымок, поднялся, следуя за этим запахом, ярдов двадцать или тридцать по склону пологого холма, и вот он: сидит на корточках возле костерка из торопливо накиданных хворостинок и жарит на зеленом прутике пару куропаток. Может, он и Стервятник, но коли говорить об умении ловить куропаток, то в этом он разбирается гораздо лучше меня.
Он и в самом деле уродлив. Джинни вовсе не преувеличивала.
Голова у него огромная, рот напоминает звериную пасть, подбородок едва заметен, косой лоб переходит в огромные, как у обезьяны, надбровные дуги. Волосы, как солома, они растут по всему телу, но мохнатым его не назовешь — он не более волосат, чем многие из людей, которых я знал. Глаза у него серые, маленькие и глубоко посаженные. Тело низкое и широкое, как у штангиста. Вся его одежда состоит из обрывка шкуры на поясе. Это самый настоящий неандерталец, только что из учебника, и, когда я его разглядываю, по спине у меня пробегает холодок, словно до этой минуты я не верил до конца, что попал на двадцать тысяч лет в прошлое, и лишь сейчас, разрази меня гром, эта мысль окончательно обрела реальность.
Он принюхивается, улавливает мой запах, принесенный ветром, и его огромные брови сходятся, а тело напрягается. Он смотрит на меня, изучает, оценивает. В лесу очень тихо, и мы, исконные враги, стоим лицом к лицу. Никогда прежде я не испытывал такого чувства.
Нас разделяет футов двадцать. Я ощущаю его запах, а он — мой, и оба мы пахнем страхом. Никак не могу предугадать его действия. Он слегка покачивается вперед-назад, словно готовится вскочить и напасть. Или убежать.
Но не делает ни того, ни другого. Первый момент напряженности проходит, он расслабляется. Он не пытается напасть, не собирается и убегать. Он просто сидит, терпеливо и устало, смотрит на меня и ждет. А я гадаю, уж не дурачит ли он меня, готовясь внезапно напасть.