В этот критический момент появляется известное и очень мощное по тем временам стихо-творение Евтушенко "Тараканы в высотном доме". Тараканов в нашем доме действительно были сонмища - вывести их практически, как известно, невозможно, можно только на время насторожить, и Женино стихотворение потрясло своей бестактностью руководство дома и, конечно же, патриотически настроенную гаражную комиссию. Сколько ни разъяснял им бедный Евгений Александрович, что это аллегория, что высотный дом - это не дом, а страна, что тараканы - не тараканы, а двуногие паразиты, мешающие нам чисто жить в высотном здании нашей Родины, все было тщетно: гаражная комиссия обиделась на Евтушенко, и я въехал в гараж. Вот как надо быть осторожным с левизной, если хочешь при этом парковаться.
1970-1957. Московский театр имени Ленинского комсомола. Помимо молодости и уже зафиксированных и сфотографированных творческих свершений я пережил в этот период получение первой правительственной награды - медали "За освоение целинных и залежных земель". Мало кто сегодня помнит об этом врЕменном или временнОм знаке отличия, но в конце пятидесятых она зарабатывалась трудно, а в моем случае могла быть приравнена к медали "За отвагу". Дело в том, что профсоюзную организацию театра в те годы возглавлял Борис Федорович Ульянов - человек круглосуточного патриотизма и наивной, но всепоглощающей тщеславности. Он организовывал все шефские концерты театра. Мы играли эти концерты везде - от близлежащих поликлиник до отдаленных воинских частей. Сам Б.Ф., как он назывался в кулуарах театра, вел эти концерты и читал стихи Маяковского в неизменной "бабочке" на неизменной серой рубашке, которая, очевидно, была когда-то белой, но от постоянного использования не успевала окунаться в мыльную воду и от этого немного посерела. Вел он концерты с ожесточенным вдохновением, переходящим часто в патетический экстаз. Мы, молодые артисты, всегда с воодушевлением откликались на призывы Б.Ф., зная, что на любом концерте после заключительных слов руководителя: "Дорогие солдаты (врачи .. ремонтники... комсомольцы... и т д ), служите спокойно! Знайте, что за вашей спиной стоит многомиллионная армия советских артистов!" - последует угощение, а в случае воинской части даже обед. Срывы случались только в художественном плане, так как Б.Ф. при своем энциклопедическом знании всех патриотических стихов очень точно помнил их содержание, но постоянно забывал конкретные слова. Для примера вспоминаю трагический случай, происшедший на концерте для нянечек и сестер милосердия в Московском институте им Склифосовского.
Ничто не предвещало катастрофы, плавно заканчивался концерт. Мы за кулисами, усталые, но довольные, хлебали подкрашенный под цвет марганцовки разведенный медицинский спирт, закусывая его бутербродами с копченой колбасой, которая, очевидно, в ожидании конца нашего шоу несколько поусохла и стала свертываться в трубочку на хлебе На сцене привычно заканчивал свое выступление Б. Ф. "коронкой", и финалом были "Стихи о советском паспорте" Маяковского. Читались они приблизительно так:
Я волком бы выгрыз
бюрократизм,
К мандатам почтения нету.
Ко всем чертям с матерями катись
Любая бумажка... но ЭТУ!
По длинному фронту купе и кают,
тут наступила зловещая пауза, и спирт в наших руках не был донесен до рта - Б. Ф. забыл следующие слова, но вековой эстрадный опыт и безумная ответственность заставили его довести все же смысл этого произведения до напуганных медсестер.
"Дорогие друзья! - услышали мы неожиданную прозу в стихотворной канве хрестоматий-ного стихотворения Маяковского, - как вы понимаете, в поезде началась таможенная проверка документов... все сдают паспорта. Ну, и я...
сдаю свою краснокожую
книжицу",
проскользнула фраза истинного текста...
Пауза. Очевидно, в затухающем сознании мастера художественного слова блеснула надежда, но не случилось, и Б. Ф. стал рассказывать содержание вещи дальше.
"Что вам говорить - отношение к различным документам у проверяющих различное - "с почтением берут, например, паспорта с двухспальным английским лёвою", - опять неожиданно проклюнулся у чтеца подлинник. Но... когда, друзья, я предъявил ему наш с вами паспорт, вы не представляете, что с чиновником случилось...
Берет как бомбу - берет как ежа,
как бритву обоюдоострую,
берет, как огромную, в двадцать жал змею..."
легко понесло исполнителя и тут же заклинило, ибо дальше "двухметроворостую", - этого словообразования лучшего и талантливейшего поэта нашей эпохи Б.Ф. осилить не смог и, вновь плавно перейдя на прозу, закончил свою поэтическую информацию: "В общем, друзья мои... я всегда с гордостью достаю из широких штанин свой бесценный груз - смотрите, завидуйте, я гражданин Советского Союза"...
Итак, в феврале месяце актерская бригада "Ленкома" вызвалась (в лице, естественно, Б.Ф.) поехать в Кустанайский край на обслуживание целинников. Такой заявки даже обезумевшие от призывов "Все на целину!" работники ЦК ВЛКСМ не ожидали и мягко намекнули нашему предводителю, что порыв сам по себе прекрасен, но возможны неожиданности, ибо в феврале там вьюга, снег, минус 30-40°, и не пашут, а сидят в землянках и бараках и пытаются согреться чем Бог послал... Б.Ф. был неумолим, и, невзирая на возможность летального исхода, мы полетели (лихо получилось!) в Кустанай.
Не буду подробно описывать гастрольный маршрут - скажу только, что два раза при перелетах мы были на краю гибели, а однажды, разминувшись со встречающими нас тракторами, стали замерзать посреди степи. "Газик", в котором коченел я, был населен тихо поскуливавшей актрисой Ириной Костровой, тенором - выпускником Института Гнесиных Владимиром Трощинским, завернутым с ног до головы в огромный шарф и все время проверяю-щим голос, как будто надеялся, что у Царских врат ему придется петь "Ландыши", пик его гастрольного репертуара, и был еще водитель Леша - рыжий гигант комсомолец в драном меховом полушубке на голой рыжей волосатой груди. Матерился он мало, старался казаться спокойным, но когда бензин кончился (а двигатель работал, чтобы не замерзла вода в радиаторе, и что-то типа теплого воздуха дуло в "салон"), он выполз на снег, спустил воду из радиатора, влез обратно и сказал: "Все! ...дец!" Кострова зарыдала, Трощинский перестал петь "Ландыши", а я тихо спросил Лешу, можно ли как-нибудь устроить мне комплект резины для "Победы", так как передние два колеса на комбайнах тех лет ходили на "победовских" колесах, а комбайнов этих в замерзшей степи стояло столько, сколько, очевидно, было подбитых танков после битвы при Курской дуге. Леша внимательно посмотрел на меня, проверяя, очевидно, не поехал ли я умом перед смертью, и сказал: "Александр! Клянусь тебе! Если случайно выживем, будешь иметь колеса". Мы случайно выжили - на нас буквально натолкнулись два поисковых трактора, доволокли до Кустаная, где нас встретили как папанинцев, в зале Филармонии был прощальный концерт. Б.Ф. рассказал кустанайцам "Стихи о советском паспорте", нам вручили медали, а через полтора месяца я получал на Казанском вокзале маленький контейнер с пятью покрышками от самоходных комбайнов и ласковым письмом от Леши с благодарностью за оптимизм и жизнелюбие.
1956-1952 - Театральное училище (вуз) имени Б.В.Щукина. Получил диплом с отличием. (Странное это словообразование - понимай как хочешь: или с отличием от остальных, или с отличными оценками.) Учился у замечательных мастеров. Курс наш вела незабвенная Вера Константиновна Львова - педагог милостью Божьей. Сыграл в дипломных спектаклях "Трудовой хлеб" Островского и "Ночь ошибок" Голдсмита главные роли, занимался уже тогда "капустниками", лелея зыбкую мечту показаться на глаза и понравиться самому Ролану Быкову и встать под его "капустные" знамена. Попался, понравился, встал и стою под теми или иными его знаменами до сих пор.
1952-1943. Учился девять лет в знаменитой московской 110-й школе под предводительством директора Ивана Кузьмича Новикова. Говорю "девять лет" не потому, что мне не удалось доучиться до финиша десятилетнего среднего образования, а потому, что первый класс я закончил в г.Чердыне, в эвакуации. Школа № 110 тогда была на редкость элитная и престижная. Детей привозили на ЗИСах, и попал я туда только потому, что жил в соседнем от школы дворе и физически попадал в самый что ни на есть "микрорайон" 110-й школы, хотя в те времена такого понятия не существовало.
1943-1934. Счастливое детство. Дача в Ильинском (Рязанская ж.д.). Попытка музыкального воспитания. Бабушка и няня. Молодые родители. Дровяной склад в устье Мерзляковского переулка. Трехцветная кошка. Плотники во дворе едят языковую колбасу со свежим батоном. Больше ничего не помню.
Борис Михайлович! К барьеру!
Зажмурившись,
окунаю память на глубину тридцати шести лет
и воспроизвожу облик Александра Ширвиндта
образца пятидесятых годов.
ПЕРВОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ
Это произошло в самом начале 1957 года. По приглашению Софьи Владимировны Гиацин-товой Бенедикт Наумович Норд ставил "Первую Конную" Вс.Вишневского в Московском театре имени Ленинского комсомола. На премьеру были приглашены бывшие буденовцы и, конечно, сам Семен Михайлович. Зрительный зал сверкал орденами и медалями. Многие плохо слышали, плохо видели, с трудом двигались. Но все искренне радовались встрече. Чувствова-лось, что люди приехали сюда из разных мест специально по такому торжественному случаю. Будто даже не спектакль собрал их вместе, а сами воспоминания о далекой юности: "Бойцы вспоминают минувшие дни..."
Норд поставил пьесу Вишневского как документальную драму, сочиненную самой действительностью. Многочисленные эпизоды соединялись в целое повествование с помощью кинохроники. Это было небольшое, всего на две минуты кольцо, много раз повторявшееся между сценами. Бывшие буденовцы с восторгом узнавали себя и своих товарищей на экране. Но может быть, им только казалось, что это они. А уж в антракте такие споры начинались! Кто скакал слева, кто справа? Как звали кобылу? Да мало ли какие неточности могут возникнуть в воспоминаниях о событиях почти сорокалетней давности!..
Роль белого офицера исполнял дебютировавший Александр Ширвиндт. После окончания представления мы беседовали с Бенедиктом Наумовичем и Софьей Владимировной, и кто-то из них сравнил Ширвиндта с молодым Прудкиным-Шервинским. К сожалению, я не видел знаменитый мхатовский спектакль и поэтому не имел собственного мнения. Однако понимал, что сравнение это должно быть лестно для дебютанта, тем более что Прудкин, блистательный характерный актер, не раз пленял меня во многих других ролях.
Сочетание особых внешних данных, вызова с усталостью, чистоты с порочностью, как нельзя кстати пришлось для образа. Жадная нетерпеливость насильника становилась особенно отвратительной оттого, что мы видели перед собой человека внешне вполне благопристойного. Напомню, что роль-то была эпизодическая, где нужно за пять-семь минут успеть рассказать о многом.
Первая встреча, конечно, памятна. Но затем наступила какая-то пауза, и я потерял из виду Ширвиндта на несколько лет. А тут подоспел Новый год, и хотя праздник этот сугубо семейный, я, как человек в ту пору холостой, решил провести его в Доме актера. Шум, гам, танцы, аттрак- ционы, лотерея, всевозможные конкурсы, зарубежный фильм и "капустник". Его придумали и сделали несколько человек: Лев Лосев, Анатолий Адоскин, Всеволод Ларионов, Леонид Сатановский, Элла Бурова, Майя Менглет, Нина Палладина и, конечно же, конечно же, Александр Ширвиндт и Михаил Державин.
Успех оказался грандиозным. Зал умирал от хохота. Это был настоящий сатирический театр миниатюр, в котором высмеивались фальшь, показуха, головотяпство, невежество. На них не смели поднять руку профессиональные театры, эстрада, кинематограф, литература. Даже в годы хрущевской оттепели, когда наступила некоторая либерализация и уже стала возможной постановка трилогии Маяковского, "Мандата" Николая Эрдмана, других запрещенных прежде пьес, на произведения современных авторов это не распространялось. Любая, самая робкая критика немедленно расценивалась как клевета, попытка опорочить и подорвать существующий строй. Достаточно вспомнить судьбу зоринских "Гостей" и "Римской комедии", "А был ли Иван Иванович?" Хикмета, "Теркина на том свете" Твардовского...
"Капустник" - давнишняя форма внутренней театральной жизни, из которой родились в свое время знаменитые театры "Летучая мышь" Никиты Балиева, "Кривой Джимми", "Кривое зеркало" и многие другие, - был в те годы настоящей отдушиной, кислородом. Новогоднюю программу решили повторить в будни, - успех тот же, если не больший. Вся Москва рвалась на пятый этаж в Дом актера, у всех для этого были веские причины. Иногда спектакль играли по два раза в день, но удовлетворить всех желающих все равно не удавалось. Слух долетел до берегов Невы, и вот уже Эскин, бессменный руководитель Дома актера, отправляется во главе талантливой труппы поделиться своей радостью с ленинградцами. С той поры каждая новая программа после премьеры в Москве обязательно показывалась и в Ленинграде.
Александр Семенович Менакер как-то доверительно сказал мне: "Шура Ширвиндт должен был бы иметь свой небольшой эстрадный театр миниатюр. Такие люди, как он, родятся не часто. Но разве у нас кто-нибудь ему это позволит?.."
Пока все. Дай отдохнуть, Шура. Вспоминай сам.
У МЕНЯ РОДИЛСЯ СЫН!
Дорогой Боря! Извините, что я так фамильярно к Вам обращаюсь, уважаемый Борис Михайлович, но сорок лет нашего знакомства дали мне право обратиться к Вам именно так. Внимательно прочитав первую главку наших "диалогов", вынужден тебе сказать, что, во-первых, потрясен твоей памятью (я даже с трудом вспоминаю, где находится Театр имени Ленинского комсомола, хотя регулярно хожу туда на последние премьеры), умилен снисходительным отношением к моим первым шагам на сцене и мечтаю в дальнейшем узнать о себе еще много интересного.
В 1957 году Театр имени Ленинского комсомола ютился в зале, где Ленин когда-то сказал: "Учиться, учиться и еще раз учиться". Очевидно, именно поэтому весь уникальный особняк Купеческого собрания был впоследствии отдан Дому политического просвещения, где в огромных мрачных залах лежали тонны политических брошюр, которых никогда не касалась рука человека. Время от времени некоторые брошюры изымались в связи с кончиной или развенчанием очередного идеолога и попадали в соседнее помещение, где использовались в спектаклях театра как реквизит. В "Чайке" Эфроса я выходил в качестве Тригорина в сад и разговаривал с Ниной Заречной, держа в руках прекрасно изданную биографию Н. С. Хрущева Даже ты, Боря, этого не помнишь!
Впоследствии Марку Захарову удалось выселить Дом политпросвещения на Трубную площадь и на его месте оборудовать кабинет главного режиссера, по размерам и архитектуре напоминающий зал заседаний Совета Безопасности ООН. Сегодня, когда мы с тобой ведем эти диалоги, Дом политпросвещения уже выселен с Трубной площади, но ко времени, когда эта книга появится в книжных магазинах (если появится), может случиться, что Дом политического просвещения въедет обратно во все театры обновленного Союза.
В годы, о которых ты вспоминаешь, Театр имени Ленинского комсомола представлял собой странный организм. Не было режиссуры в прямом, профессиональном смысле этого слова, но было созвездие личностей. Во главе этих личностей находилась умнейшая, талантливейшая, необыкновенно проницательная и навсегда шокированная действительностью Софья Владимировна Гиацинтова и взрывная, мощная, безапелляционно прямая Серафима Германовна Бирман. Этот тандем руководил коллективом, что являлось уникальным случаем в истории мирового театра. Рядом были "старые мастера" Берсеневского театра Соловьев, Вовси, Пелевин, Всеволодов, Шатов, Брагин - удивительно одаренная, разбросанная своими собственными усилиями по всем мелочам искусства личность (писал эстрадные фельетоны и вступительные монологи, ставил массовые зрелища, выступая где угодно и в чем угодно, был остроумен, импозантен, круглосуточно ироничен и имел в жизни одну сверхзадачу сделать все возможное, чтобы любыми правдами и неправдами, подключая ко всему свое титаническое обаяние, не выходить на сцену родного театра - основной "помехи" его бурной жизни). Символично, что роль в "Первой Конной", о которой ты вспоминаешь, предназначалась именно ему и он, интуитивно учуяв во мне достойного продолжателя своего жизненного и творческого кредо, одним поворотом интриги свалил этот эпизод на мои хрупкие плечи.
Молодежь театра, его репертуарная основа - ученики Студии театра, мои друзья и "наставники": В.Ларионов, М.Лифанова, Л.Лосев, Леонид и Римма Марковы, Г.Карнович-Валуа - "тянули" репертуар, были любимцами своих учителей Гиацинтовой и Бирман и приняли меня в свой круг и в свою жизнь с испытательным сроком. А жизнь была бурная, веселая и воистину актерская. Римма и Леня Марковы жили в "пенале" размером в пять квадратных метров (это точные параметры), переоборудованном под жилье из служебной проходной театра во дворе дома, рядом с котельной и около огромной кучи угля. Из двери, с улицы, попадали в "кухню" (7,5 кв.м), а из нее - в холл, гостиную, столовую и спальню (4 кв.м). Этот метраж не мешал "особняку" Марковых быть круглосуточным салоном творческой молодежи Москвы. Сидя на полу, пел Коля Сличенко (как он тогда пел!), что-то тихо и мягко мурлыкал Володя Трошин (еще далеко было до звездного часа "Подмосковных вечеров"). Забегал "на огонек" Смоктуновский, отпущенный своей очаровательной, но строгой женой Суламифью (зав. женской пошивочной театра) погреться в лучах марковской личности.
Кстати, о "проницательности" Гиацинтовой. Я помню, как те же Марковы привели к ней никому не известного, кроме них, иногороднего артиста Смоктуновского и умоляли под свою ответственность попробовать его в репертуаре. Гиацинтова и Бирман попробовали, не вдохновились и внимательно следили, чтобы в "ответственные дни" не он играл свою небольшую роль в спектакле "Колесо счастья", а играл бы первый состав.
Я помню, как тот же Владимир Брагин привел к нам своего тифлисского приятеля Георгия Товстоногова, уговаривая дать ему режиссерский дебют в театре. Даже он не уговорил, и Товстоногов уехал, уехал и Смоктуновский. Уехали, чтобы стать Товстоноговым и Смоктуновским!
Леонид Марков был для меня в те годы идеальным воплощением актера и мужчины. Богема не в литературно-теоретическом плане, а в наглядно-житейском пленяла меня совершенно серьезно. Он был для меня авторитет.