Гриша выгнул запястье с «ролексом» в золотом плоском корпусе:
— Похоже, что так…
— И, по-моему, интервалы между «обмороками» сокращаются.
— Я это тоже заметил…
В мониторе что-то пискнуло.
— Надо уходить из Москвы, — негромко сказал седой. Пистолет он уже спрятал и вместо него вытащил из кармана платок, которым обтер ладони. Лицо у него было красное, точно обваренное. — Под Свердловском есть резервная база правительства. Командный пункт, средства связи. Я надеюсь, что Урал и Сибирь нас поддержат…
Один из операторов кашлянул:
— Министерство обороны не отвечает! — А второй немедленно откликнулся, словно эхо. — Министерство внутренних дел сигнала не принимает!..
Зависло молчание.
— Что с президентом? — в упор спросил я.
Гриша опять посмотрел на меня, будто не узнавая. Вдруг — моргнул, сморщился, точно в нос ему что-то попало, и ответил, по-видимому, слегка стыдясь своих слов:
— С президентом?.. Президент, вроде, в порядке… Под охраной… Ну — переутомился немного… Я надеюсь, что он придет в себя… через пару часов…
Седой человек крякнул.
— Нет у нас президента. Нет, и, вероятно, в ближайшее время не будет!.. — он выругался и сплюнул. — Седина была, как парик. Казалось, что она сейчас съедет набок.
— Федеральная служба безопасности не отвечает! — доложил оператор. Но второй перебил его взволнованным голосом. — Саратов на связи!..
Гриша осторожно, двумя пальцами поднял телефонную трубку.
— Товарищ министр сельского хозяйства? — радостно пророкотали там. Я слышал каждое слово. — Докладываю: хлебозаготовки по Саратовской области будут выполнены досрочно! Народ работает с огоньком, товарищ министр! Заверьте товарища Сталина, что мы дадим десять процентов зерна сверх плана!..
Гриша, как заминированную, опустил трубку обратно. Лицо у него стало задумчивое.
— Дождались, — протяжно вздохнул седой.
А полковник меланхолически взял фломастер и обвел Саратов на карте жирным синим кружком. Я заметил, что таких кружков было много.
— Докатилось до Волги, — сообщил он. — По-моему, скорость распространения замедляется. Посмотрите, Григорий Аркадьевич, и плотность уже несколько меньше. Есть надежда, что за Урал это не перевалит…
Седой мгновенно оборотился к нему всем телом.
— Так чего же мы ждем? Пока нас тут всех прихлопнут, как тараканов? Аэропорт, я полагаю, работает. Коммунисты не такие идиоты, чтобы помогать Иосифу Виссарионовичу. А?.. Вы что-то сказали, Григорий Аркадьевич?
Гриша дощечкой поднял руку.
— Секундочку!
И сейчас же что-то щелкнуло в коробочке репродуктора на стене, засвистело, захрюкало, прошлось по диапазону, подстраиваясь, и оттуда, как тесто, не умещающееся больше в посуде, поползла шепелявость выдающегося политического деятеля современности: «С новым вдохновением и уверенностью… Под руководством Коммунистической партии… Ленинским курсом… Вперед, к победе социализма!»… Точно стая голубей, закипели аплодисменты. Было слышно, как Леонид Ильич берет с трибуны стакан с водой, отпивает, проталкивая газировку сквозь горло, возвращает с пристуком стакан на место и, собравшись с силами на новый абзац, выдыхает: «Товарищи!..» За дыханием чувствовалась тишина громадного зала — драпировка на окнах, знамена рыхлого бархата. Я словно перенесся в другую эпоху.
Остальные, по-видимому, чувствовали то же самое. Потому что седой человек ощерился, словно кошка. У него даже глаза стали круглые.
— Господи, да выключите вы эту бодягу! — И не дожидаясь, пока кто-нибудь откликнется на его возглас, сам рванулся к стене. Нагнулся, задирая светлый пиджак, и с остервенением выдрал вилку из розетки. Распрямился и потыкал ею в сторону Рогожина.
— Вот, Григорий Аркадьевич! Это — на вашей совести!..
— По крайней мере, мы теперь знаем, чего ждать, — Гриша с кривой ухмылочкой потянул сигарету из валяющейся перед ним пачки, прикурил, помахал рукой, разгоняя клуб дыма. Равнодушно спросил полковника, который, будто лошадь, мотал головой. — Что с вами, Сергей Иванович?
— Звонят, вроде, — неуверенно сказал полковник. Приложил к уху ладонь, похлопал, точно старясь избавиться. — Вроде бы — колокола… Как-то странно…
У меня хватило благоразумия промолчать.
— С Министерством иностранных дел связи нет! — доложил оператор.
Седой человек, видимо, на что-то решился.
— Ладно, тогда — каждый сам за себя, — брюзгливо сказал он. — Ладно, я не собираюсь ждать, пока меня здесь закопают…
Он набрал воздуха в грудь, намереваясь что-то добавить. Его не слушали, полковник по-прежнему диковато тряс головой, Гриша кивал в такт словам, явно отсутствуя. Вдруг его холодноватые глаза распахнулись. Стенка за спиной у седого покрывалась мелкими трещинками. Их число увеличивалось, они тянулись друг к другу. Будто с той стороны на стену давило что-то тяжелое. Проглянула неприятная чернота, кирпичи древней кладки, легкой струйкой зашуршала штукатурка на плинтус, под коробочкой радио отвалился довольно большой обломок, а из яркого мрака трещины просунулось что-то землистое — нечто серое, угреватое, как корни растений, точно щупальцами обвило седого за горло — лопнула кожа, седой человек захрипел и вдруг выгнулся, словно по нему пропустили заряд электричества.
— Бах!.. Ба-бах!.. — лопнули экраны перед операторами.
Град осколков хлестнул по полковнику, вскочившему на ноги. Тот согнулся, держась за иссеченный на животе китель. И еще одно корневище просунулось сквозь выпирающие разломы. А из трещин на потолке полезли бледные червеобразные ленты — мокрые, липкие, как вываренные макароны. Сразу две из них с чмоканьем присосались к ближайшему оператору, и сержант закричал, как будто ему сверлили лобную кость. А червеобразные ленты опутывали его со всех сторон.
Гриша Рогожин, отшатнувшись, со всего размаха ударился затылком о дверцу книжного шкафа, дверца распахнулась и оказалась настоящей дверью из комнаты. Гриша вместе со стулом выкатился в темноту коридора и рванул к светящейся продолговатой надписи «Выход». А затем та же дверца шкафа хлопнула меня по ногам, я упал, больно ударившись о выступ стула, но тут же вскочил и тоже ринулся по затхлому коридору. Позади раздался крик, затем хруст. И вдруг он стих, сменившись смачным тяжелым чавканьем.
Я не знаю, что уж у них там могло так чавкать. Не знаю, и не хочу знать. Но это жующее, мокрое, жадное всасывание просто выбросило меня наружу. Буду помнить это всю жизнь. Как всю жизнь, наверное, буду помнить ту страшную площадь, где я догнал Гришу Рогожина. Внутреннее устройство Кремля я знал очень плохо и поэтому не представлял, где мы находимся. Место, однако, было действительно жутковатое. Разлохмаченным кочаном выдавалась церковь, подсвеченная прожекторами, что-то очень московское, пышное, вычурное, глазурное: своды, арочки, крыльцо с пузатыми витыми столбами, медная луковица над входом, лепнина каменной лестницы. Гриша Рогожин как раз прижимался спиной к тесаному ее ограждению, губы — закушены, глаза — с безумным проблеском.
— В самом деле звонят, — сказал он, чуть поведя зрачками в мою сторону.
Колокола, и вправду, гудели неистово: кровяные, вздымающие боль стоны пульсировали под черепом. Разносились они, казалось, на тысячи километров окрест. Заросли чертополоха на клумбах были уже мне по пояс. Лопались ребристые почки, и со скрежетом вылезали из них блестящие никелированные цветы. Пестики и тычинки звенели в унисон колокольным ударам. Видно все было по-прежнему удивительно ясно: черные изломы колючек на фоне многоколонной анфилады. Кажется, в этом здании помещалась канцелярия президента. Правда, все окна сейчас в ней были погашены. Ни в одном из трех этажей не ощущалось признаков жизни.
А от закругленного с нишами и проемами торца, из беззвездного, угольной черноты провала между каменными палатами, вдоль колючек чертополоха, похожих на разломы пространства, двигалась в нашу сторону небольшая группа людей, и приподнято-радостные голоса порхали над загробным оцепенением.
Были они в гимнастерках или во френчах полувоенного образца, обязательно в сапогах, в фуражках с роговыми лакированными козырьками, правда, виднелись среди них и два-три штатских костюма: широченные пиджаки, галстуки, заправленные в жилетку. Кое-кто поблескивал круглыми стеклышками пенсне. А по центру, сопровождаемый фигурой в длиннополой красноармейской шинели, тоже в штатском, в кепочке, в похожем на бант крапчатом галстуке шествовал плотненький человек невысокого роста, и штиблеты его уверенно попирали кремлевскую мостовую.
На секунду он задержался у обширной лужи, посмотрел, примерился, перепрыгнул, дрыгнув смешными ножками, а потом оборотился к фигуре в солдатской шинели и, картавя, пронзительно, совершенно по-птичьи проклекотал:
— А по этому вопросу, Феликс Эдмундович, используйте товарища Берию. Я с ним после войны работал, это очень ответственный и аккуратный товарищ. Он покажет им, как говаривал наш Никита Сергеевич, кузькину мать. Так, вы утверждаете, что ни одного эсера и меньшевика?
— Ни одного, Владимир Ильич. Лежат, как прикованные…
— Ну и пусть лежат, ни к чему нам эти политические проститутки!..
И он, подняв хвостик бородки, заразительно засмеялся. Пальцы (я это ясно видел) вцепились в лацканы распахнутого пиджака.