Психологическое следствие проблем, которые я пытаюсь описывать, состоит в том, что и родители, и ребенок находятся в некоем напряжении. Родителей упрекают — не могут не упрекать, — им говорят (в самой мягкой редакции), что их отпрыск ни с кем не желает считаться, возможно, они не уделяют ему достаточно внимания… Слушать подобное родителям, конечно, обидно, потому что сии только и делают, что «уделяют внимание». И родители стыдятся, просто перестают получать удовольствие от общения с собственным сыном или дочерью, думают о том, как бы сделать, чтобы ребенок их не подводил. Мне кажется, стыд друг за друга — очень деструктивная эмоция.
На самого ребенка общество как бы ставит штампик: «трудный». И в таком порочном круге, не будучи в состоянии сам справиться с проблемами, человек растет, потом сам становится родителем…
Но пора поговорить о детях физически здоровых, чьи «концерты» — результат плохого воспитания или вообще его отсутствия, подмены совсем другими вещами.
На примере родителей прекрасно видно, насколько мы зависимы от мнений окружающих, как охотно и часто, увы, смотрим на все сквозь чужие очки. В том числе и на собственных детей. В каком выигрышном положении находятся те, кому говорят: «Ах, какой у вас чудный малыш!», и как страдают те, кто пусть не слышит «идиот и хулиган», но не слышит и слов похвалы…
Понятие «вести себя хорошо» варьируется в зависимости от того, где: в какой стране, городе или деревне растет человек. В России традиционно более распространена система запретов и наказаний: поставить в угол, лишить сладкого и так далее. Считается, что без этих педагогических приемов человек, способный считаться с интересами других людей, просто не вырастет.
Есть иная модель воспитания, когда до определенного возраста (младших школьных классов) ребенку разрешается делать все, что ему заблагорассудится, скажем, играть, бегать, кричать и шуметь в общественных местах. Во многих странах поведение детей не регламентируют так строго, как это принято у нас.
Моя подруга (она живет в Израиле) рассказывала, как в автобусе мальчик лет восьми, рассевшись прямо на ступеньках у двери, с удовольствием ел чипсы, абсолютно не обращая внимания на пассажиров, которым он мешал входить и выходить. Какая-то старушка попыталась чуть ли не перелезть через мальчишку — тот и не подумал отодвинуться. Другие пассажиры, с тоской наблюдая за происходящим, все же не вмешивались. Тогда моя подруга взяла и буквально оттащила мальчика от двери. «Я видела, — говорила она, — что половина пассажиров вздохнула с облегчением: вот, мол, кто-то взял на себя ответственность за «силовое» решение. Зато другая половина была в негодовании… А сам ребенок вообще ничего не понял».
У меня и к «запретительной», и к «разрешительной» системе воспитания двойственное отношение. Проще всего было бы сказать, что запреты порождают «тоталитарную психологию». Либо: если человека не научить определенным вещам в детстве, он не научится им никогда. Либо: хорошо, что человек растет свободным; у взрослого не окажется того запаса зла, который заставит его впоследствии быть агрессивным…
И то, и другое, и третье — схемы. Формальная логика здесь бессильна, иначе почему из «свободно» воспитанных детей вырастают такие чуткие, ответственные взрослые? И почему человек, приученный вежливо говорить «здравствуйте», может стать монстром.
Какой-то шутник во фразе «Все мы родом из детства…» переделал слово «родом» на «уродом». Так вот, если в детстве нас не сделают уродами, здороваться как-нибудь научимся…
Единственное, о чем я, исходя из собственного профессионального и личного опыта, могу говорить абсолютно уверенно: «практика» унижений в детстве не полезна никогда и никому. И все, что получено в результате унижений — будь то успех, умение красиво одеваться, любые «добродетели», — все это оплачено слишком высокой ценой. В самом тяжелом случае — ценой отказа от собственного «я».
Помните рассказ Куприна «Белый пудель»? Там бродячие артисты, старик-шарманщик и мальчик, ходят по богатым дачам в Крыму и выступают с собачкой. На одной из дач, где они надеются подзаработать, есть некий Трилли, невероятно злобный, истеричный барчук… Подавай ему собаку — и все тут.
Эдакий монстр, выросший, по-видимому, из совершенно нормального младенца.
Рассказ дает слишком мало материала, чтобы реконструировать историю этого домашнего тирана, вокруг которого вращаются мамки и няньки, но, руководствуясь жизненным опытом и практикой психотерапевта, можно попытаться это сделать.
По-видимому, Трилли — единственный ребенок в очень богатой семье. Наследник. Ребенку всегда давали все самое лучшее, дорогое: его учили, лечили, следили, чтобы он дышал свежим воздухом, играл только с воспитанными детьми и так далее. Почему же он таким стал?
Не хочется углубляться в теоретические дебри, но простой ответ будет слишком кратким и невнятным: ему давали не то, в чем он нуждался больше всего. Настоящей любви и ясных реальных ограничений, похоже, этот мальчик в своей жизни не знал.
В психоанализе существует такое представление: ложное «я». Всякий человек в той или иной степени способен удовлетворять ожидания других, казаться таким, каким его хотят видеть. Взрослому это дается ценой некоторого насилия над собой. Иногда, если речь идет о чем-то серьезном, «мимикрия» может стоить здоровья, душевного покоя. Ребенок плохо защищен от посягательств на его внутренний мир, так как слушаться взрослых — одна из его основных функций. Между тем непослушание вовсе не обязательно признак распущенности и дурного нрава: умение говорить «нет» — путь человека к самоинтеграции. Он не может ВСЕГДА поступать так, как КОМУ-ТО хотелось бы. Потому что тогда ЕГО не будет. Всякий человек должен учиться говорить «нет» окружающему миру, хотя этот мир может в ответ сердиться, наказывать его. Если полностью задавить непослушание, можно в конце концов получить «я» без берегов, как у того Трилли, который всерьез считает себя всемогущим, или «расколотое «я» шизофреника (недавно на русском языке вышла одноименная книга психоаналитика Лэнга, где очень точно описано это состояние).
Дети, подобные Трилли, родятся не для того, чтобы быть любимыми. Они должны воплощать некие надежды родителей. Если те не слишком молоды и ребенок рассматривается как последний шанс «закрепиться» в этом мире, он с раннего детства ощущает всю тяжесть груза родительских амбиций. От него могут ожидать, что он будет достойным наследником состояния, или не менее одаренным артистом, чем отец (это проблема потомков талантливых и успешных людей творчества, от которых все вокруг ждут чего-нибудь необыкновенного), или «продолжит дело, начатое»… и так далее. Словом, близкие готовы ему дать ВСЕ для осуществления СВОИХ желаний. При этом сам ребенок, его наклонности, его счастье (при том, что ему уделяется колоссальное внимание) почти ничего не значат. Протест ребенка принимает истерические формы, от чего он сам в конце концов начинает получать удовольствие… Вот и готов настоящий «домашний тиран».
Формирование «нарциссической патологии характера» — так это называется — менее очевидно, если речь идет не о богачах, но о семье скромного инженера. Хотя материальный достаток тут не важен: в последнем случае роли мамок-нянек успешно играют бабушки.
Такие дети вырастают несчастными людьми. К психотерапевту они приходят уже взрослыми, приходят, потому что НИКТО ИХ НЕ ПОНИМАЕТ. А никто не понимает оттого, что они не делают ровно ничего, чтобы быть понятыми. Они страдают глубоким личностным дефицитом. У них, образно говоря, нет ничего своего, и они вынуждены «затыкать дыры» своего внутреннего мира, «хватая» все подряд. Любимые эмоции этих людей — стыд и гнев. Они либо стыдятся сами, либо делают все, чтобы окружающие испытывали это чувство. Их жадность имеет ту же природу. Они не говорят «я» — они говорят «мое». Часто они бывают удачливыми: приобретение хотя бы отчасти «связывает» такую личность воедино. Известный современный психоаналитик Отто Кернберг справедливо заметил, что они не знают любви — им знакомо лишь восхищение.
Нарцисс, как известно, отверг дары влюбленной в него нимфы и предпочел живым существам собственное отражение, над которым в конце концов и зачах. Метафора отражения, зеркала — основная метафора психоанализа; единственная любовь, которая известна Нарциссу, — любовь к себе — его погубила. Любви другого человека Нарцисс принять не может, потому что она лишит его остатков собственной идентичности…
Не могу согласиться, когда о таких истерзанных детях говорят: «избалованный ребенок». Баловать — значит любить человека и понимать, чего он хочет. Я думаю, что детей надо баловать в прямом смысле слова: мы их любим, развлекаем, хотим сделать им приятное, дать вкусненькое, хотим, чтобы у них на лице чаще появлялось счастливое выражение… «Маленький деспот», напротив, обычно напичкан тем, что ему самому вовсе не нужно, и, повторяю, ему недостает самого главного: родителя нежного, который поддержит, утешит, и родителя строгого, который ограничит в чем-то, накажет, если маленький человек провинился. Но всегда поймет, будет рядом.
У меня на приеме был «новый русский», человек, который, по его словам, уже обеспечил не только своих детей, но и внуков. Бизнесмен жаловался на жену, уделяющую детям мало внимания: есть и кухарка, и гувернантка, и шофер, а она… Этот человек советовался, кого из прислуги еще взять в дом, чтобы жена наконец начала заниматься детьми. Он воспринимал эмоциональную связь в семье как некую отдельную функцию.
Самое трагичное, что, когда «эмоционально дефицитарные» дети вырастают, им по сути не в чем упрекнуть своих родителей — ведь у них «все было», их упреки будут выглядеть черной неблагодарностью. Вот такая ловушка…
Можно ли прервать порочный круг, если человек попал в него? К счастью, жизнь дает много возможностей. Это и общение со сверстниками (опять-таки классический пример — «Принц и нищий» Марка Твена), с другими взрослыми, случайные встречи… Ну, а если человеку совсем уж не повезло и он мучается от этого, «другим» может стать психотерапевт.
Но вот о чем взрослым, наверное, стоит напомнить: для любого ребенка главная радость — радовать собственных родителей. Он хочет им нравиться и потому желает «воспитаться». Только от большого отчаяния ребенок может отказаться от попыток понравиться маме и папе. Нормальные дети воспитываются радостно. И если у вашего сына или дочки появились наклонности маленького тирана, не ищите причины только в нем. Посмотрите в зеркало.
Бейте палками лягушек:
Это очень интересно.
Отрывайте крылья мухам,
Пусть побегают пешком.
Тренируйтесь ежедневно,
И наступит день счастливый —
Вас в какое-нибудь царство
Примут главным палачом.
Азимов, Брэдбери, Саймак… Эти имена знакомы российскому читателю едва ли не с раннего детства. Но если спросить, кто такой Говард Лавкрафт или Кларк Эштон Смит, ответить сможет, в лучшем случае, один из десяти. Авторы «твердой НФ» в России гораздо популярнее, нежели авторы фэнтези, их гораздо лучше знают. Такое ощущение, что фэнтези на российской почве упорно не приживается.
Впрочем, популярность имени — явление, если можно так выразиться, весьма инерционное. Возьмем, для примера, ну, скажем, творчество Роберта Шекли. Все мы знаем и любим этого писателя, а потому жадно берем его новые книги «позднего периода». И разочарованно переворачиваем последнюю страницу. Однако магия имени продолжает действовать, а потому на русском языке выходят новые «Миры Роберта Шекли» и на некоторое время становятся бестселлером.
Но вернемся к вопросу, которым задались выше: прижился ли жанр фэнтези на российской почве? Мне представляется, что правильнее было бы говорить не об укоренении, а всего лишь о прорастании. Иными словами, к фэнтези наша аудитория только «присматривается». Что удивительно, этот процесс идет как бы с конца, то бишь от омеги к альфе. Читателя знакомят с новинками зарубежного книжного рынка, он узнает имена новых авторов, а история жанра по-прежнему остается для него загадкой. Восполнить этот пробел российские издательства не торопятся.
Лавкрафту вообще в России не везет. Печатали его мало и почти исключительно рассказы, то есть далеко не лучшую часть творческого наследия. И все же магия его творчества, даже поданного в таком усеченном виде, привела к созданию российского Лавкрафтовского общества, но о нем уже давно ничего не слышно. Между тем, на Западе книги Лавкрафта переиздаются до сих пор, выходят многочисленные подражания, активно раскупается «Ктулхианская энциклопедия» — справочник по так называемым «мифам Ктулху», которые принадлежат перу писателя. Может быть, объяснение этому лежит на поверхности? Может, все дело в языке, в стиле? Ведь Азимова и Кларка, которые не претендовали на звание блестящих стилистов, тем не менее переводили на русский признанные мастера — Н. Галь, И. Гурова, Л. Жданов и другие. А на произведения Лавкрафта, поскольку ситуация изменилась и книги начали не выпускать, а штамповать, «бросили» молодое поколение со знанием иностранного языка на уровне третьего курса института. Да Бог с ним, с иностранным — эти, с позволения сказать, переводчики родной-то язык знали хуже детсадовских ребятишек! Но ведь Лавкрафта отличает не только богатое воображение, а именно стиль — безошибочно узнаваемый, «лавкрафтовский». И если при переводе опускать все мало-мальски сложные места, если передавать затейливые периоды двумя-тремя рублеными фразами, от автора ничего не останется. Так оно, собственно, и произошло.
Кстати, схожая участь постигла и другого основоположника фэнтези — Мервина Пика. Его трилогия о замке Горменгаст считается классикой жанра, однако на русский язык до недавних пор не переводилась. Исправить положение взялось некое украинское издательство, выпустившее первую часть трилогии. Смею заверить читателя: Мервина Пика в этом издании нет, хотя его фамилия значится на обложке. Вместо романа, напоминающего в оригинале воздушную, ажурную конструкцию, читателю предложили нечто неудобоваримое и непереносимо скучное. Игру слов подменили игрой в слова; ни к чему, кроме провала книги, это привести не могло.
Большинство критиков относит сочинения Лавкрафта к жанру «хоррор». По всей видимости, эти критики не слишком внимательно читали его произведения. Лавкрафт отнюдь не Стивен Кинг и не Джеймс Блейлок. Наряду с лордом Дансени, (Элджерноном Блэквудом и Джеймсом Кей-беллом он является отцом-основателем «мистической», «готической» фэнтези, представленной ныне такими именами, как Колин Уилсон, Брайан Стейблфорд, Брайан Лам~ ли и Джон Краули. Каждый из них позаимствовал от учителя что-то свое: Стейблфорд — готическую атмосферу, Уилсо — верность Древним Богам, Краули — лавкрафтовскую метафизику. Среди учеников Лавкрафта, входивших когда-то в круг избранных, с которыми он поддерживал переписку, числятся Генри Каттнер, Роберт Блох, Огаст Дерлет и Фриц Лейбер.
Отличие «готической фэнтези» в духе Лавкрафта от произведений а-ля Стивен Кинг заключается в том, что Лавкрафт экзистенциален, его интересует «онтологическая уязвимость», то есть страх перед жизнью. Психолог Р. Лэинг расшифровал это понятие так: если человек пасует перед жизнью, боится, что «сделан не из того материала», любой контакт с ближним для него потенциально катастрофичен. Онтологическая уязвимость, кстати сказать, проявлялась у Лавкрафта не только в его произведениях, но и в жизни. Писателя называли «затворником из Провиденса» — он практически не покидал свой дом в этом городе Новой Англии. Умер же Лавкрафт — в полном соответствии с принципом онтологической уязвимости — до того, как стал популярен, в убеждении, что все написанное им никуда не годится.
Что такое «готическая фэнтези», Лавкрафт объяснил в своем знаменитом эссе «Сверхъестественный ужас в литературе». Вот что там сказано: «Древнейшее и сильнейшее человеческое чувство — страх, а древнейший и самый сильный страх — это страх перед неведомым. Вот откуда берет свое начало литературный жанр мистического ужаса… Те, кто хочет читать подобные книги, должны обладать богатым воображением и способностью отрываться от действительности. Лишь немногие способны вырваться из тисков повседневности и услышать потусторонние звуки. Потому-то истории из реальной жизни пользуются таким успехом у большинства читателей; в этой популярности нет ничего удивительного, ибо реальная жизнь — основная составляющая человеческого опыта. Но иногда взор даже самого твердолобого рационалиста проникает за пределы реальности, и никакое рациональное объяснение, никакие фрейдистские штучки не в состоянии унять трепет, возникающий в душе при шорохах в печной трубе или шепоте ночного леса… А когда к чувству страха добавляются любопытство и восхищение неведомым, возникает весьма своеобразное ощущение; оно преследует человечество на протяжении всей его истории. А потому дети всегда будут бояться темноты, а взрослые люди со склонностью к метафизике будут вздрагивать при мысли о диковинных формах жизни в загадочной межзвездной пустоте — или у нас под боком, на нашей планете, в том гнусном измерении, в которое проникают лишь мертвецы и безумцы».
В своем эссе Лавкрафт выстраивает ряд «мистической фэнтези» от Петрония с Апулеем через готический роман к Эдгару По, Уильяму Ходжсону, Артуру Макену и Монтегю Джеймсу. Его собственное творчество, пожалуй, ближе всего к шедеврам «безумного Эдгара». Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить между собой «Лигейю» и «Герберта Уэста — реаниматора», «Падение дома Ашеров» и «Того, кто крадется во мраке», «Маску Красной смерти» и «Праздник». Причем о подражательстве здесь не может быть и речи: дело в сходстве мировоззрений, мироощущений, в той самой отстраненности — или остраненности, — которую отмечали у обоих писателей. «Истинный мистический ужас, — писал Лавкрафт, — больше, чем загадочное убийство, груда костей в углу и пятна крови на стенах, больше, чем призрачная фигура в белом, бряцающая цепями в полном соответствии с традицией. В произведении должна присутствовать атмосфера неведомого, от которого захватывает дух, а еще должен быть намек на то, что известные человеку законы природы, его единственная защита от демонов хаоса, вовсе не так незыблемы, как нам внушали с детства». Думается, Эдгар По с готовностью подписался бы под этими словами.
Вот, похоже, и ответ на вопрос, почему Лавкрафта не издают в России. А разве переиздают Эдгара По или Натаниэла Готорна? Уильяма Годвина и Бульвер-Литтона? На этаком «безрыбье» следует поблагодарить тех, кто отважился напечатать Амброза Бирса, кто выпустил книги Мэтью Г. Льюиса и Энн Радклифф. Глядишь, со временем российские издатели доберутся и до Лавкрафта…
----------------
Вольфганг и Хайке ХОЛЬБАЙН
ЗЕРКАЛЬНОЕ ВРЕМЯ
Москва: Армада, 1996. — 393 с. Пер. с нем. Т. Набатниковой.
(Серия «Мир приключений»). 10 000 экз. (п)