И был у него талантливый псионик, бедная маленькая безумная девочка, которая всегда плакала и которую отказывались лечить жестокие Лорды Провидения, поскольку такой талант ярче проявляется, если обладатель его болен. Она была этиологической помехой третьего класса.
Лавдак подвел свой кораблик к атмосфере планеты Раумсонга. За то, чтобы стать капитаном, он выложил кругленькую сумму и теперь намеревался вернуть ее до последнего пени. Так и произойдет, будут и дивиденды, если удастся его рискованная миссия.
Лорды Провидения — продажные правители продажного мира, но они и коррупцию поставили на службу своим политическим и военным целям и не собирались прощать неудач. Если Лавдак провалит задание, можно просто не возвращаться. Никакая взятка не вызволит его из этой западни. Ни один монитор не даст ему сбежать. А если он вернется с победой, то станет богат, как житель Ностриллы или торговец струном.
Лавдак материализовал свой корабль ровно настолько, чтобы нанести радиационный удар по планете. Он пересек кабину и врезал девочке по физиономии. Девочка горько расплакалась. Тогда он стукнул кулаком по ее шлему, который был подключен к коммуникационной системе корабля. Удар послал эмоциональное состояние больной по всей планете.
Талантом девочки было изменять удачу, и в этом она преуспела. На несколько мгновений в каждой точке планеты — под водой и на ее поверхности, на суше и в небесах — удача чуть оступилась. Вспыхнули ссоры, произошли несчастные случаи, возможные неудачи чуть сдвинулись в пределах абсолютной вероятности. И все это случилось в одну и ту же минуту. В то мгновение, когда Лавдак изменил курс корабля, на командный пункт диктатора со всей планеты начали поступать сообщения о стычках, конфликтах и возмущении рабочих. Это был критический момент. Лавдак нырнул в атмосферу. Его мгновенно засекли. Рыщущие в поисках добычи ракеты рванули к его кораблю. От оружия исходила аура безжалостного разрушения, заставившая все живое на планете застыть в смертельной тревоге.
Ни одна система защиты, коими владела Земля, не в силах была отразить подобной атаки.
Лавдак и не думал защищаться, он только резко дернул за плечо хронопата. Идиот метнулся в сторону, уводя за собой корабль. Корабль отпрянул назад во времени на три-четыре секунды до того момента, как его успели засечь. Все приборы планеты Раумсонга вышли из строя, потеряв из виду объект преследования.
Лавдак только этого и ждал, чтобы дать залп изо всех стволов. И оружие его было отнюдь не благородным.
Лорды Провидения играли в рыцарственность и любовь к деньгам, но когда ставкой становилась жизнь или смерть, им было уже не до денег и даже не до чести. Они дрались как звери древнего прошлого Земли — они дрались, чтобы убить. Снаряды, выпущенные Лавдаком, содержали комбинацию органических и неорганических ядов, мгновенно растворявшихся и в воде, и в воздухе. Семнадцати миллионам человек, девяноста пяти процентам населения планеты, суждено было умереть этой ночью.
Лавдак вновь ударил хронопата. Несчастный всхлипнул, и корабль вновь укрылся от обстрела, повернув на несколько секунд в прошлое.
Выпуская начиненные ядом бомбы, Лавдак почувствовал, что его вот-вот обнаружат, и переместился на темную сторону планеты. Отвел суденышко назад во времени, выпустил последний заряд смертельных канцерогенов. И бросил свой кораблик обратно в не-пространство, в дальние пределы пустоты. Здесь он был вне досягаемости Раумсонга.
Золотой корабль Тедеско безмятежно плыл к умирающей планете, а вокруг него сжималось кольцо боевых крейсеров Раумсонга. Они дали залп — он ускользнул, удивительно проворно для такого громадного судна. Ведь он был больше любого из солнц, какие когда-либо видели небеса в этой части галактики. А на сжимающих кольцо кораблях раздавались полные ужаса и отчаяния вопли радио:
«Мониторы связи погасли!»
«Раумсонг мертв!»
«Север не отвечает!»
«На трансляционных станциях гибнет персонал!»
Флот перегруппировался, корабли в последний раз связались между
собой и один за другим начали сдаваться. Золотой корабль вспыхнул еще на одно мгновение, а затем вновь исчез, очевидно, навсегда.
Лорд Тедеско вернулся к своему электротоку, ждущему, чтобы его вновь впустили в человеческий мозг. Устраиваясь поудобнее на воздушной кушетке, Тедеско протянул было руку к кнопке… и задумался. Желает ли он такого наслаждения? И не большее ли счастье — отдых после боя, мысли о золотом корабле и о том, что он совершил — один, обманом, не нуждаясь в многословных похвалах? Тедеско опустился на кушетку и погрузился в грезы о золотом корабле, и наслаждение это было более острым, чем что-либо, испытанное ранее.
На земле Лорды Провидения милостиво признали, что золотой корабль уничтожил все живое на планете Раумсонга. Бесчисленные обитаемые миры засвидетельствовали им свое уважение. Лавдака, его идиота, его маленькую девочку и монитор отправили в госпиталь, где из их памяти стерли все, что относилось к событиям того дня.
Сам Лавдак получил аудиенцию совета Лордов Провидения. Бедняга лепетал, что он служил на золотом корабле, но при этом ему никак не удавалось вспомнить, что же он там делал. Он ничего не знал о несчастном хронопате, ничего не помнил о своем крохотном «подвижном средстве». По лицу его текли слезы, когда Лорды Провидения наградили его высочайшими орденами и выплатили невероятную сумму струном.
Они сказали:
— Ты хорошо послужил и теперь отправляешься в почетную отставку. Благословение и благодарность человечества пребудут с тобой навечно…
Лавдак вернулся в свое поместье, исполненный удивления, что заслуги его оказались столь велики. И оставшиеся столетия своей жизни недоумевал, каким образом можно стать героем, не имея при этом понятия о своих величайших свершениях.
На отдаленной планете выпустили наконец из заточения остатки команды с крейсера Раумсонга, тех, кто остался жив. Специальным приказом с Земли в память их внесли чудовищную сумятицу, чтобы они не смогли раскрыть тайну своего поражения. Какой-то настойчивый репортер долго расспрашивал старого солдата. Но и спустя несколько часов обильных возлияний ответ оставался все тем же:
— Золотой был корабль, о золотой! Золотой был корабль….о!
Вообще-то я вдоволь наслушался таинственных голосов и привык к их переменчивым, порой экстравагантным, требованиям. Однако на сей раз голос звучит иначе — четко и совершенно безапелляционно. Я должен подчиниться. Пребывая в своей старой развалюхе, в окружении жалкого имущества, я получаю инструкции, как стереть с лица земли все знакомое и прозаическое. Воспротивиться я не могу, даже для проформы. Я выползаю из своей берлоги с отчаянно бьющимся сердцем и отмечаю, что меня покидают последние остатки разума.
Я прожил в этом закоулке восемь месяцев, но на прошлое не оглядываюсь. Силой похвастаться не могу, подметки моих башмаков протерлись, зато я способен пройти несколько миль без отдыха и нытья. Другие мне под стать: на улице полно безмолвных пешеходов. Все эти ходячие олицетворения спокойствия и порядка встревожили бы любого здравомыслящего наблюдателя. Но я почти не замечаю их. Мне нужна конкретная улица. Я нахожу ее, сворачиваю налево, прохожу еще милю. Высокие здания сменяются аккуратными домиками рабочего люда. Я принимаюсь читать номера на почтовых ящиках. Нужный мне дом — угловой; он освещен, входная дверь распахнута. Я вхожу, не позвонив, с мыслью, что местечко выглядит знакомо, словно я здесь уже бывал или, может, видел этот дом во сне…
Начинается моя новая жизнь.
Я больше других привык к коренным переменам и причудам повседневного существования. Сегодняшняя перемена просто более внезапна и четче оторкестрована, чем прежние. Я не сомневаюсь, что оказался здесь не просто так. Существует какая-то причина и далеко не пустячная, которая будет в свое время разъяснена. Пока же я купаюсь в удовольствиях: впервые за долгие годы мое существование приобрело смысл, весомость и, как ни странно, колорит.
На столике стоит вскрытая банка пива. Я беру ее, нюхаю и ставлю обратно, что для меня не характерно. В углу стоит огромный телевизор; он по-прежнему передает картинку спортивного канала, однако никакого действия на экране нет, только пустой корт и трибуны. Игра отменена. Я почему-то в курсе, что этим видом спорта никто никогда уже не будет заниматься, потому что он прекратил существование. Однако Голос не позволяет чувству утраты завладеть моим сознанием. По его приказу я валюсь на засаленный диван, слушаю и киваю, уставясь в пустоту.
Мне сказано, что в гараже лежат инструменты. Я перетаскиваю их в гостиную и раскладываю в зависимости от назначения. Потом, вооружившись коротким ржавым ломиком, поднимаюсь наверх, нахожу ванную комнату с большой чугунной ванной и начинаю крушить заплесневевшую плитку и штукатурку, обращая в бегство разбуженных светом тараканов.
Через некоторое время я слышу, как открывается и снова закрывается входная дверь.
Я спускаюсь вниз, испытывая некоторое любопытство. Меня ждет красивая женщина. Завидев меня, она улыбается. На ней модная одежда, ей примерно столько же лет, сколько мне, однако она менее потрепана жизнью. Ее улыбка говорит о надежде, даже о вдохновении, однако за всем этим скрывается ужас.
Как ее зовут? Мне хотелось бы спросить ее имя, но я молчу. Она тоже не спрашивает, как меня зовут.
Вдвоем мы принимаемся освобождать гостиную от мебели и старого напольного покрытия. С телевизионного экрана уже исчезла картинка. Я выключаю телевизор из сети, и мы вместе выносим его на обочину. Электроника — важный ресурс. Наши соседи — такие же случайные пары, как мы, — заняты тем же: стереосистемы, микроволновые печи и телевизоры выстраиваются в пирамиды и накрываются пленкой. Небольшими горками лежит огнестрельное оружие. Примерно в полночь подъезжает громадный грузовик. Я как раз вытаскиваю из дома последний обрывок покрытия и задерживаюсь, чтобы поглазеть на детин, грузящих добро в длинный трейлер. Один из них мне знаком. Кажется, он был полицейским. Я помню его. Он несколько раз пытался меня припугнуть. Сейчас мы с ним равны, вражда стала недопустимой роскошью. Я приветственно машу ему рукой, но он не обращает на меня внимания.
Начинается дождь. Я не спеша возвращаюсь в дом. Крупные холодные капли падают мне на затылок, и меня настигает усталость, внезапная и неодолимая, от которой трясутся ноги и сбивается дыхание.
Голос уже сказал, что при необходимости мы можем спать. Мы с женщиной идем наверх и, не раздеваясь, ложимся в одну постель. Нагота разрешена, как и многое другое, — это мы слышали. Но, лежа рядом с женщиной, я чувствую ее ужас: ведь я грязный, небритый, весь в ссадинах и саже. Я принимаю решение ограничиться сном.
— Спокойной ночи, — шепчу я.
Она не плачет, но в ее вымученных словах «Спокойной ночи!» я угадываю сдерживаемые слезы. Была ли она в прошлой жизни замужем? Я не заметил на ее руке кольца, однако она похожа на человека, который не мыслит своего существования без супружества. Она не спит больше часа, но старается не шевелиться, видно, привыкла к прежней жизни и пытается отыскать хоть какой-то смысл в творящихся с ней и вокруг нее непонятных событиях.
Мне жаль ее.
Но сам я, скорее, приветствую перемены. Подо мной мягкая кровать и более или менее чистые простыни. Я тоже не засыпаю, но от удовольствия, а не от тоски: я слушаю, как шлепает по крыше дождь, и вспоминаю свою хижину из ящиков. Умершего прошлого мне совершенно не жаль.
Поразительно, но во сне я вижу траву.
А еще — питекантропа.
Нет, такое обозначение не годится. Правильнее назвать его «гоминидом». Эта тварь идет под ярким тропическим солнцем по своим нехитрым делам. Насколько я понимаю, это самец. Я гляжу на него в упор, но из будущего, и чувствую, как на меня накатывают волны веселья. Передо мной — предок рода человеческого, голый и трогательный; он не замечает меня, знай себе бредет, удаляясь и исчезая из виду. Я сумел пронзить взором время, ничего не изменив. Разве не умная я обезьяна?
Недостаточно умная, одергивает меня Голос. Он произносит свою отповедь тихо, почти шепотом.
Мы разделяем обязанности: каждый делает то, что может. Я посильнее женщины, поэтому мое дело — отделить ванну от стены, вытащить в коридор и спихнуть вниз по истертым дощатым ступенькам. Женщина тем временем в десятый раз прибирается в гостиной, закрывает окна фольгой и обрабатывает углы хлоркой, от которой и так уже невозможно дышать.
Тем временем грузовики всех размеров начинают подвозить новое оборудование. Термостаты и фильтры поступают, по моему мнению, с местных складов. Более сложная аппаратура появится позже. В самый темный из углов перетаскиваются фляги с густой прозрачной жидкостью. От нас не требуют абсолютной чистоты, однако женщина очень старается навести в комнате хирургическую стерильность в надежде, что Голос оценит ее усилия.
Она первой нарушает молчание.