Фантаст без иных измерений все равно что хирург без скальпеля. Сюжеты с параллельными мирами и альтернативными реальностями подразумевают следующее допущение: каким-то образом можно ВЫЙТИ из нашей Вселенной, а затем либо вернуться обратно, но уже в другом месте, либо оказаться в ином мире. Но возможен ли вообще выход из нашего пространства?
Главная проблема современной науки — не отсутствие должного финансирования, как может показаться нормальному обывателю, изнуренному телевидением и прессой. Суть в другом — в течение буквально нескольких последних десятилетий точные науки и, в частности, физика все в меньшей и меньшей степени поддаются популяризации. Тому виной не только чудовищно возросший объем новых знаний, но, главное, принципиальная невозможность сведения тех или иных современных концепций к простым и наглядным моделям. Если на заре расцвета атомной физики и космологии вполне хватало планетарной модели атома и, допустим, картины мироздания по Ньютону, то квантовая механика и релятивистская астрофизика нанесли сильный удар по самомнению популяризаторов, которым во время оно удавалось на пальцах объяснить строение Вселенной.
Благодаря научной фантастике у читателей сложилось довольно-таки своеобразное представление о мире, в котором мы живем. Речь, в частности, идет о неких «параллельных» пространствах. Сразу отметим, что с легкой руки писателей путаница начинается уже в терминологии. Авторы весьма непринужденно путают такие понятия, как измерение и размерность. Поэтому, когда разговор заходит о так называемом четвертом измерении, сразу и не поймешь — идет ли речь о времени или о пространственной координате? Вопрос этот принципиальный, поскольку время есть неотъемлемая компонента пространства. Недаром в космологии категория пространства-времени рассматривается как некая целокупность. Но отбросим пока в сторону такие «мелочи» и попытаемся разобраться, как обстоят дела с измерениями или, если быть точным, с размерностью пространства.
Почти двадцать три века тому назад Евклид вывел некую закономерность — вернее, ряд, — определив «точку» как нечто, не имеющее частей, «линию» как длину, не имеющую ширины, «плоскость» как нечто, имеющее только длину и ширину, и наконец «объем» как то, что обладает длиной, шириной и глубиной. Точка обладает нулевой размерностью, размерность линии равна единице и так далее. Наше мироздание обладает размерностью, равной трем, или, как часто говорится, тремя пространственными измерениями. Самым жестким критерием мерности является возможность построения прямоугольной системы координат. Например, на плоскости через любую точку можно провести только две ВЗАИМНО перпендикулярные линии. А в нашем пространстве — только три. Просто и наглядно! Недаром многие столетия в рамках евклидовой геометрии можно было вполне исчерпывающе описать фундаментальные свойства нашего мироздания. Но гениальный русский математик Лобачевский показал, что для современной космологии нужна иная геометрия, а Эйнштейн вообще чуть было не свел всю физику к геометрии. Но об этом чуть позже.
Итак, вообразим себе гипотетическую двухмерную вселенную — что-то вроде бесконечно плоского листа бумаги. Жители такого мира никогда не смогут наглядно представить, как к длине и ширине «приставить» высоту — третий перпендикуляр. Нам «сверху» сделать это проще простого, но любой трехмерный предмет, который мы попытаемся провести сквозь такой мир, будет восприниматься как возникший ниоткуда контур, на глазах меняющий очертания и исчезающий затем в никуда. Теоретически математики-двумерцы могут предположить существование трех и более измерений, но для них это будет всего лишь математической абстракцией. Оперируют же наши математики многомерными пространствами с числом измерений аж до бесконечности! Вопрос только в том, можно ли построить даже весьма приближенную модель Вселенной с таким количеством измерений?
В свое время математик Георг Кантор доказал, что количество точек на линии и на плоскости соизмеримо. Тем не менее так и не был преодолен соблазн для наглядности рассматривать плоскость как бесконечное количество линий, а объем — как бесконечное количество плоскостей. Отсюда стремление изобразить наше пространство как своеобразный куб, в который вложено бесконечное количество таких же кубов. Иными словами, если представить себе мир, в котором можно через одну точку провести четыре взаимно перпендикулярные линии, то такое четырехмерное пространство как бы состоит из бесконечного количества трехмерных миров типа нашего, вложенных друг в друга. Для еще большей наглядности это можно изобразить на рисунке как стопку бумаги с бесконечным количеством листов.
Несмотря на то, что еще в 1917 году П. Эренфест, а через сорок лет Г.Уитроу пришли к одинаковому выводу о том, что в пространствах с четной размерностью ничего похожего на наше мироздание существовать не может[9], такие нюансы вряд ли остановят фантастов. Они по-прежнему продолжают исходить из простой и вполне наглядной модели «стопки бумаги».
Надо сказать, что и физики, пытаясь доступно изобразить свои представления о мироздании, сознательно шли на упрощения. Да что там говорить, начиная с Эйнштейна, изначальной целью создателей единой теории поля было, как уже говорилось, сведение всех сил природы исключительно к геометрии как таковой. Эйнштейну, кстати, удалось сделать самый первый и весьма важный шаг — он свел силу гравитации к геометрии искривленного пространства. Практически все научно-популярные книги об общей теории относительности обошла картинка, на которой тяжелый шар, положенный на резиновый лист, изгибает его, вдавливаясь в поверхность и растягивая ее. Эта двухмерная модель предполагает, что наше трехмерное пространство искривляется в четвертом измерении, причем, чем больше масса, тем больше кривизна. И как «двумерцы» не могут напрямую воспринимать сам «прогиб», а фиксируют кривизну — гравитацию только по силе взаимодействия с «контуром шара», так и мы в силах зафиксировать кривизну нашего пространства только в результате тонких экспериментов: например, луч света от удаленной звезды при прохождении вблизи большой массы типа нашего Солнца немного отклоняется от прямой линии.
Возникает соблазн изобрести фантастический способ каким-то образом проткнуть свой «лист» и оказаться… где? Как можно проткнуть, например, двухмерное пространство будучи «двумерцом»? Может, воспользоваться тяжестью «груза» и каким-то образом свернуть свое пространство?[10]
Словно для того, чтобы писатели-фантасты не успокаивались на достигнутом, представления о нашем трехмерном пространстве в XX столетии меняются чуть ли не каждое десятилетие. Обозреть все эти теории даже вкратце — задача непосильная. Скажем только, что наше, казалось бы, простое трехмерное пространство — и не трехмерное вовсе. Время, как известно, неотделимая компонента пространства. Общепринятая гипотеза гласит, что пространство и время возникли почти сразу после так называемого Большого Взрыва, поэтому вопрос, что было до Взрыва и где он произошел, не имеет смысла.
Но наше мироздание все же исчерпывающе не описывается даже с учетом четырех измерений (включая время). Еще в 20-х годах нашего века поляк Калуца и швед Клейн попытались геометрически описать электромагнитные силы. В сочетании с эйнштейновским сведением сил гравитации к геометрии пространства эта теория позволила бы создать Единую Теорию Поля или, как еще говорят, теорию Великого Объединения. А для этого Теодор Калуца предположил, что наша Вселенная «на самом деле» имеет еще одно пространственное измерение! При таком раскладе в пяти измерениях будет существовать только лишь гравитационное поле. Все остальные силы — его «отображения». Ну, а с гравитацией Эйнштейн уже разобрался.
Спустя несколько лет Оскар Клейн обосновал причину, по которой пятое измерение Калуцы остается вне нашего восприятия. Клейн постулировал тезис, согласно которому пятое измерение свернулось в исчезающе малую «петлю». Иными словами, точка в нашем пространстве не является объектом с нулевой высотой, широтой и длиной, а при должном увеличении окажется чем-то вроде окружности или петли, длина которой исчезающе мала: в 1020 раз меньше атомного ядра. Любопытно, что такая Вселенная сохраняла имеющиеся законы природы. Другое дело, что, «нырнув» в такое пятое измерение, далеко не улетишь, а будешь бесконечно описывать петли, вырисовывая своеобразную кишку!
До начала 80-х годов концепция пятимерного пространства Калуцы— Клейна рассматривалась как забавная умозрительная спекуляция, не более. Но уже давно было известно, что для создания теории, обединя-ющей все известные силы, помимо гравитации и электромагнетизма, необходимо учесть еще и так называемые сильные и слабые взаимодействия между частицами. Была разработана весьма оригинальная теория так называемых калибровочных полей, которая заслуживает отдельной статьи. Скажем только, что благодаря ей были сведены воедино электромагнетизм и слабое взаимодействие. Кроме того, симметрия калибровочных полей «гальванизировала» теорию Калуцы — Клейна. Однако на сей раз она была существенно дополнена новыми измерениями. Оказывается, мы живем (сядьте, если вы стоите) в одиннадцатимерном пространстве! При этом дополнительные семь к предыдущим пяти свернуты в некий семимерный шар. Даже не пытайтесь представить, что это такое!
Если вы думаете, что на этом пытливые умы успокоились и остановились, то глубоко ошибаетесь. Пошатнула устои теория суперструн. Выяснилось, что кварки, из которых состоят элементарные частицы — кирпичики мироздания — должны рассматриваться не как частицы, а как нити, или, иначе говоря, — струны. Не вдаваясь в подробности, скажем, что вписывание суперструн в теорию Калуцы — Клейна неожиданно «секвестировало» одно измерение и превратило наше пространство-время из одиннадцатимерного в десятимерное. А предостережение Эренфеста относительно нестабильности четных размерностей оказалось хитро обойдено. Мало того, десятимерное пространство лишилось досадной асимметрии между левой и правой закрученностью микро- и макрообъектов. Но здесь надо поставить точку, потому что рассказ о возможных свойствах суперструн неизбежно выльется в невероятную сагу о «призрачной материи», «призрачных черных дырах» и «призрачной Вселенной», которая незримо переплетается с нашей, реальной, и при этом вполне реально же с ней взаимодействует. Оставим эту историю до иных времен.
Итак, мироздание оказалось гораздо сложнее, чем любые наглядные модели, которые мы выстраиваем. Говорить о параллельных мирах можно лишь в плане художественного вымысла. Современный математический аппарат — чрезвычайно мощное средство для постижения истины, но, увы, с каждым годом все более и более недоступное для «простых смертных». Вселенная оказалась более изощренной, чем стопка бумаги. Это, по всей видимости, должно внушать нам оптимизм. Ведь чем сложнее система, тем больше вероятность того, что должны существовать какие-то «обходные пути». Тем более, что квантовая механика вообще переворачивает с ног на голову все наши представления о реальном и нереальном. Примитивное же мироздание по типу стопки бумаги не дает нам, трехмерным существам, никаких шансов переползти с одного «листка» на другой без вмешательства четырех- (или более) мерного хозяина этой «стопки». Но все же немного жаль эту бесхитростную модель. Как легко можно было вообразить то, что так называемые высшие силы — боги, демоны и т. п. — всего лишь существа высших размерностей, а загадочные исчезновения и прочие чудеса и тайны — это всего лишь их проекция на наше измерение. Могут ли «низшие» вступить в контакт или даже, страшно подумать, использовать для своего блага возможности «высших»? Логика здравого смысла подсказывает, что нет, никогда. Но вдруг когда-либо выяснится, что в так называемых магических или оккультных знаниях таится рациональное зерно, а взаимодействие между «низшими» и «высшими» не подчиняется обыденной логике, равно как не подчиняется ей и квантовая механика, теория относительности и иже с ними? Что если и мы с вами на самом деле своего рода проекция многомерных существ? Не построит ли тогда человек суперзвездолеты, в которых должность Главного Инженера займет шаман, а кресло Навигатора — колдун-ясновидящий? Не забушует ли тогда в дюзах не атомное пламя, а демоническая сила, «вытянутая» из иных измерений. Здравый смысл восстает против такой картины. Но достаточно пролистать современный учебник физики — и от здравого смысла ничего не останется!
Геометрия Тлёна состоит из двух слегка различающихся дисциплин: зрительной и осязательной. Последняя соответствует нашей геометрии и считается подчиненной по отношению к первой. Основа зрительной геометрии не точка, а поверхность. Эта геометрия не знает параллельных линий и заявляет, что человек, перемещаясь, изменяет окружающие его формы.
Посвящается Карлу Руснэку и Джиан Бонджорно.
Вся скоростная трасса досталась Эджу. Его собственность, его любимая игрушка. Асфальт, ограждение, краска — все, на что ни падал взгляд. Спасибо Келлогу и его новому закону о приватизации. «Тебе достаточно решить, что это — твое». Эдж уже обзавелся привычкой вспоминать изречения Келлога слово в слово: «Что видишь, то имеешь».
Качая по артериям адреналин, он давил на акселератор. Мимо проносились унылые пейзажи пустыни. Он свернул налево, похрустел мертвой травой разделительной полосы и очутился на белых линиях, что убегали на запад. «Сам себе хозяин, — думал он. — Шпарю не по той стороне автострады. Моей автострады».
Он наращивал скорость, пока не завихляла, не затряслась видавшая виды колымага. Дорожные знаки смотрели не на него, а в противоположную сторону, но он знал дорогу. И знал, что никто больше не мчит сейчас по этой трассе. Потому что Эдж — гонец. «Гонцов не убивают». В его голове собственные мысли перемешались с мыслями Келлога, и подчас мысли Келлога заметно брали верх. Ибо таяли не столь быстро, как свои. Да, Эдж знал наверняка: никто другой не едет по этой магистрали, потому что с войны Шляпвилк — зачумленный город. Полнехонько мутантов и прочих выродков. Время от времени Келлог подбрасывал туда продрейнджеров с едой, но сам не появился ни разу. Он ненавидел Шляпвилк, называл его пиявкой на своей ягодице, занозой в своей лапе и своим выкидышем. А Эдж прозвал Шляпвилк Волосатым Городом. У каждой местной бабенки, которую он видел раздетой (а он повидал-таки голых баб на своем веку), волосы росли там, где не полагается. Все шляпвилкские мужики носили бороды. Кроме Хаоса.
Под визг покрышек Эдж проскочил мимо поворота, остановился и дал задний ход. Шляпвилкское шоссе круто шло на подъем, да еще петляло: вести машину оказалось посложнее, чем он ожидал. Его даже раза три занесло на обочину, но это был пустяк. Бровки дороги замело песком, трудно было определить, где кончается асфальт и начинается пустыня.
Эджу чудилось, будто он гонит по самой пустыне. Дорога на Шляпвилк пестрела брошенными машинами. «Да что дорога, — подумал Эдж, — эти олухи под носом у себя и то не приберут. На улицах и во дворах растут кучи мусора, и всем на это начхать. Что ломается, не чинят. А новая техника… — Эдж напряг мозги, выискивая подходящий оборот. — Новая техника с неба не падает, — удовлетворился он наконец. — Даже Келлог не сказал бы лучше, ну да и хрен с ним. Келлога тут нет».
Он ехал по городу, то и дело замечая прохожих. Большинство обитателей Шляпвилка прятались в домах и глядели на чужую машину из окон, занавешенных простынями. Но Эдж знал: чтобы передать весть, лучше всего ехать в Комплекс, где живет Хаос.
Для того-то и прибыл Эдж — передать весть. Он пронесся через центр города, обогнул высохшее озеро и выскочил к парку, где стоял Комплекс.
Эдж не завидовал шляпвилкцам, презирал их мышиную возню и жалких отпрысков-мутантов. Но иногда он завидовал Хаосу. Тот держался в стороне от происходящего и вдобавок поселился в недурственном местечке — живи, не хочу. Да что там недурственном — шикарном, если уж на то пошло. Въезжая в парк, Эдж снова восхитился изобретательностью Хаоса, разукрасившего Комплекс своим именем. Там и сям, в основном вместо вывесок бывших киношек, алели громадные пластмассовые буквы. Над входом в Первый сияло солнечными бликами — «ХаОС», над Вторым — «хАОС», над дверью Кинозала Номер Три — «ХАос». И так далее. Подкатив к подъезду Комплекса, Эдж дважды просигналил, затем вышел и нарочито громко хлопнул дверцей автомобиля.
Он не увидел машины Хаоса. Он был один. Во мраке под черепом копошились планы. Он приблизился к двери и погремел ручкой. Как же! Хаос не такой дурак, чтобы пускать к себе в дом кого ни попадя. Еще сопрут чего-нибудь.
Эдж обогнул громадное здание и остановился в переулке, который отделял Комплекс от разоренного, разграбленного универмага. В переулке стояли три зеленых мусоровоза, все в выбоинах, снизу доверху забрызганные краской из аэрозольных баллончиков. Кривясь от вони, которой был перенасыщен неподвижный воздух, Эдж подумал, что тут можно найти кое-что интересное. Он влезал на каждый контейнер и заглядывал внутрь, и в третьем обнаружил свой приз. Жужжащие мухи облепили кучку птичьих костей и зеленовато-фиолетовой гнили.
Эдж съехал по борту контейнера на пыльную землю. «Не стоит оно того», — подумал он. «Старайтесь употреблять только консервированные продукты» — вот точные слова Келлога. «Не расходуйте калории на охоту за отбросами». Эдж припомнил, как Келлог рассказывал о пище, в которой меньше калорий, чем требуется на ее разжевывание. «Такая еда способна уморить тебя голодом». Но ретроспективно Эдж заключил, что это изречение — из тех очень немногочисленных высказываний Келлога, которые можно смело классифицировать как собачий бред. «Во всем есть калории», — сказал себе Эдж. Дерево, бумага, гниль — все калорийно. Он в этом убедился на собственном опыте. Установил, что за словечко употребил как-то раз Келлог? — «эмпирически». «Классное словечко. И классно, что я его запомнил, — подумал Эдж, — и его смысл».
У него даже настроение поднялось. Я не тупой, решил он, просто нервничаю, когда пытаюсь с кем-нибудь говорить. Забываю, что хотел сказать. Надо быть терпеливым, когда разговариваешь с нервным человеком.
Солнце сделало вылазку из утренней дымки, бросило на тротуар хилые тени. Эдж поглядел на свинцовые космы наползающей тучи. «Господи Боже, — подумал он, — а я-то надеялся, пройдет стороной. Дождь лучше переждать под крышей, а не мокнуть, то и дело выскакивая из машины. У этой пакости «кумулятивный эффект»!»
Рассеянно копаясь в карманах брюк, Эдж двинулся по синусоиде назад к подъезду и вдруг опешил — впритык к его колымаге стояла машина Хаоса. Хаос выбирался из автомобиля, бережно прижимая к животу тяжелый пластиковый пакет, и зло смотрел на Эджа. Эдж подбежал к нему чуть ли не вприпрыжку.
— Здорово, Хаос! Ты не против, если я к тебе загляну?
— Эдж, ты бы лучше на стоянке запарковался, — произнес Хаос с кислой миной.
Он подкинул ношу, чтобы перехватить поудобнее, порылся в карманах, достал ключи, отпер дверь Комплекса и шагнул во мрак. Прошел через тесный тамбур в темный коридор с низким потолком. Коридор, точно крысиная тропа в трюме сухогруза, вел к огромному, устланному коврами вестибюлю Комплекса, к проекционной кабине.
— Вроде дождь намечается, — виновато произнес Эдж, давая понять, почему поставил машину так близко к подъезду. А еще чтобы сменить тему.
Хаос хмуро молчал, Эдж шагал следом за ним. Пока глаза не привыкли к темноте, он видел лишь крошечные светящиеся наклейки на задниках кроссовок Хаоса. Он слегка обиделся — автомобильная стоянка, пустующий акр бессмысленных желтых стрелок и полос, лежала в доброй четверти мили от дверей Хаоса.
Проекционная кабина являла собой бесформенное, разрезанное перегородками пространство; каждое из шести окошек смотрело на свой кинозал. Кинопроекторы Хаос выбросил, но в кабине осталось еще немало раскуроченного оборудования — оно было привинчено к стенам.
Эдж стоял у двери и ждал, когда Хаос зажжет свечи. В помещении остро и фальшиво пахло сластями: освежитель воздуха, свечи с фруктовым ароматизатором. У Эджа забурчало в желудке. В свечах тоже есть калории.
— Ладно, Эдж, — сказал Хаос, — выкладывай, зачем пожаловал. — Он сел на ветхий диван и закурил сигарету.
Эдж опустился на стул и выжидающе подался вперед. Хаос подвинул к нему пачку «Лаки», Эдж вытянул сигарету.
— Келлог говорит, нам предстоит слияние с миром животных, — как мог, спокойно и весомо произнес Эдж, затем чиркнул спичкой и поднес ее к концу сигареты. Он знал, что Хаос ждет пояснения. — В основном, с китами и дельфинами. Вот что сказал Келлог.
Хаос рассмеялся.
— С миром животных? — переспросил он. — Эдж, мы в пустыне. Животные вымерли. Келлог просто-напросто пудрит тебе мозги.
Эдж глубоко втянул дымок «Лаки». Он хотел заговорить, но вместо речи в защиту Келлога вырвалось спазматическое перханье.
— Не трать на кашель мое курево, — сделал замечание Хаос.
— Извини, приятель. — Эдж уловил в своем голосе лебезящую нотку, но уж тут он ничего не мог с собой поделать. — Я правда не нарочно. — Он смотрел, как затягивается и выпускает дым Хаос, л пытался подражать. Вдруг он вспомнил о своем задании. — Да, в основном, с китами и дельфинами. Келлог говорит, это разумные расы нашей планеты в латентном состоянии.
— Чего?
Что-то не так с этим мудреным словечком, заподозрил Эдж. Чертовски не хотелось возвращаться и выяснять, что к чему.
— В летаргическом? — предположил он.