Только здесь, на прибрежных лугах, где до города было далеко и дома скрывались за деревьями, к Томасу возвращалось чувство единения с настоящим. Только здесь прошлое и настоящее сплавлялись в нечто целое: ведь здесь почти не произошло перемен. Здесь была возможность постоять перед образом Сары и вернуться в тот летний день 1903 года, вообразить себя прежним молодым человеком, приподнявшим соломенную шляпу и преклонившим колено. Замораживатели попадались редко, а немногие живые картины, остававшиеся в поле зрения, вполне могли быть также из его времени. Неподалеку на тропе он видел пожилого рыболова, запертого во времени в тот момент, когда он вытаскивал из ручейка форель; мальчишку в матросском костюмчике, неосторожно удравшего от няньки; молоденькую хохочущую служаночку с ямочками на щеках — ее кавалер решил пощекотать ее под подбородком.
Правда, сегодня в привычную картину вторглось настоящее, и вторглось грубо. Ошметки сбитого бомбардировщика разлетелись по всей лужайке. Густой дым плыл жирным облаком через реку, а тлеющая трава окаймляла облако белой оторочкой. Значительная часть лужайки выгорела до черноты. Сару было не разглядеть, она потерялась в дыму.
Томас остановился, достал из кармана носовой платок. Пропитал платок водой из реки и, отжав, прикрыл влажной тканью нос и рот. Обернувшись, понял, что привел за собой ни много ни мало — восемь замораживателей. Они вроде бы не обращали на него внимания и продолжали двигаться, нечувствительные к дыму, шли прямо по горящей траве, пока не подступили вплотную к обломкам самолета. Один из них принялся менять что-то в настройке своего прибора.
Поднялся ветерок, слегка развеял дым, отнес в сторону, прижал к земле — и Томас увидел Сару: милый образ поднялся над серой пеленой. Он поспешил к ней, встревоженный близостью пылающих обломков, хоть и знал наверняка, что ни пожар, ни взрыв, ни дым не могут причинить любимой никакого вреда.
Ноги разбрасывали тлеющую траву, переменчивый ветер поднимал дым к его лицу, завитки клубились у самых ноздрей. Глаза слезились. Хорошо еще, что смоченный платок все-таки служил фильтром — когда едкий маслянистый дым от горящего самолета достигал его гортани, он кашлял и задыхался. В конце концов он решил переждать: Сара, укрытая коконом замороженного времени, была в безопасности, и какой же смысл ему погибать от удушья? Через несколько минут огонь погаснет сам собой…
Томас отступил за край пожарища, прополоскал платок в реке и сел. Замораживатели довольно долго изучали обломки с большим интересом, проникая в самый центр пожара.
Справа раздался звон колокола, и спустя мгновение на узкой дороге позади лужайки затормозила пожарная машина. Из нее выскочили четверо или пятеро и застыли, изучая картину на расстоянии. Сердце у Томаса оборвалось: он догадался, что последует дальше. Ему случалось видеть снимки сбитых немецких самолетов в газетах — вокруг неизбежно выставлялась охрана. Если то же произойдет и на сей раз, ему не подойти к Саре как минимум два-три дня, а то и неделю.
Хотя сегодня у него еще оставался шанс побыть с ней. Он сидел слишком далеко от пожарных, чтобы слышать, о чем они говорят, однако гасить пожар они, по всей видимости, не собирались. Из фюзеляжа по-прежнему сочился дым, но пламя уже не вырывалось, да и дымила в основном трава. Поскольку домов в непосредственной близости не было и ветер дул к реке, угроза распространения пожара казалась маловероятной.
Томас поспешил к Саре. И вот она перед ним — глаза сияют, зонтик поднят, рука протянута. Рядом дымились обломки, но трава, на которой она стояла, оставалась зеленой, сырой и прохладной. Точно так же, как ежедневно в течение пяти с лишним лет, он замер, пожирая ее глазами: а вдруг удастся уловить намек, что картина вот-вот оживет? Затем, как бывало частенько, он сделал еще шаг вперед, в зону остановленного времени. Ноги, казалось, ступили на траву 1903 года, и тем не менее их обвило пламя, и пришлось немедленно отступить.
Трое или четверо замораживателей направились в его сторону. Очевидно, они завершили осмотр останков самолета и пришли к выводу, что следы крушения не стоят создания картины. Томас старался не обращать внимания на незваных гостей, но игнорировать их молчаливое присутствие было не так-то просто.
Над ним клубился дым, густой, насыщенный смрадом горящей травы, а он не отводил глаз от Сары. Она застыла во времени — и точно так же застыла и его любовь к ней. Прошедшие годы не охладили его чувство — напротив, приняли их под охрану.
Замораживатели наблюдали за ними. Теперь все восемь подошли на расстояние не более десяти футов, и все восемь глазели на Томаса, как на редкостный экспонат. С дальнего конца лужайки один из пожарных сердито окликнул его. Само собой, пожарным казалось, что он здесь один — они не видели живых картин, понятия не имели о замораживателях. Тот, кто кричал, решил подойти поближе, взмахом руки приказывая Томасу удалиться. Однако на то, чтобы приблизиться вплотную, ретивому служаке должна потребоваться еще минута, если не больше, — этого хватит…
Тут один из замораживателей сделал шаг вперед, и Томас вдруг заметил, что захваченное в плен лето начало таять. Подле ног Сары зазмеился дым, пламя лизнуло влажную, сбереженную во времени траву у ее щиколоток, а затем подпалило и кружевную оборку платья.
Рука, протянутая к Томасу, опустилась. Зонтик упал наземь. Голова девушки поникла… но Сара увидела его, и шаг, начатый тридцать семь лет назад, был наконец завершен.
— Томас…
Голос звучал ясно, как много лет назад. Томас бросился к девушке.
— Томас! Откуда этот дым? Что случилось?
— Сара, любимая!..
Когда она очутилась в его объятиях, до него дошло, что ее юбка горит, — и все равно он обвил руками ее плечи и прижал к себе настойчиво и нежно. Он ощутил ее щеку, которая все еще пылала румянцем, вспыхнувшим давным-давно. Волосы, выбившиеся из-под капора, упали Томасу на лицо, и уж точно, что руки, которые легли ему на талию, обнимали его не слабее, чем он ее плечи.
Смутно-смутно он различил позади Сары движение серых теней, и мгновение спустя все звуки погасли, а дым перестал клубиться. Пламя, охватившие было кружева на юбке, застыло. Прошлое и будущее слились, настоящее поблекло, жизнь замерла — и для Томаса вновь наступило бесконечное лето.
В 1979 году в издательстве «Мир» вышла книга доселе у нас не известного писателя Кристофера Приста «Машина пространства». Изящный и весьма своеобразный «сиквел» двух романов Герберта Уэллса вызвал фурор в читательской среде. Когда же через четыре года в журнале «Иностранная литература» был опубликован роман «Опрокинутый мир», автор прочно занял место в ряду фаворитов любителей фантастики. Привлекали не только яркие характеры, неожиданная идея, прекрасный перевод — само детально прописанное автором кастовое общество, отгородившееся от остального человечества стальными стенами блуждающего по свету города, было и смутно знакомо, и одновременно абсолютно не похоже на то, что весьма дозированно выдавали издатели под грифом «НФ»… Остается добавить, что переводы обоих романов выполнил Олег Битов, который сегодня выступает в нашей рубрике «Автора представляет переводчик».
К сожалению, мы так и не встретились, хотя и договаривались о встрече. И я час с лишним проторчал у метро «Холборн», на перекрестке лондонских Оксфорд-стрит и Тоттнем-Корт-роуд, высматривая бородатого человека (на всех известных мне портретах Кристофер Прист гладко выбрит, но в тот момент, как было сказано по телефону, возникло желание отпустить бороду) с опознавательным знаком — русским изданием романа «Машина пространства» под мышкой. Но не дождался. Как выяснилось чуть позже, встреча сорвалась по не зависящим от Приста обстоятельствам, но факт, увы, остается фактом.
Досадный сей инцидент произошел в разрыве между двумя отечественными публикациями его самого знаменитого романа «Опрокинутый мир» — журнальной (1983 год) и книжной (1985-й). Сама история публикации романа Приста на русском языке весьма драматична.
«Опрокинутый мир» был впервые издан в Англии, затем в Америке и провозглашен лучшей фантастической книгой года.
Меж тем, вручая мне роман, работники издательства весьма прозрачно намекнули, что его надлежит «забодать». Я же поступил прямо противоположным образом. Однако издательство проявило упорство. После меня рецензентами выступили писатель Север Гансовский, переводчица Ирина Гурова и, увы, не помню, кто третий. И представьте себе: все рецензии были положительными! Но издательское решение осталось прежним: в выходе книги на русском языке отказать.
В чем же было дело? Судить прошлую эпоху с позиций нынешней — занятие популярное, но, по-моему, непродуктивное. Слишком это легко — скрежетать зубами в адрес донимавшей нас тогда цензуры и перестраховщиков, кто со страху перед цензурой отвергал хорошие книги, не дожидаясь ее вердикта, просто «во избежание». Мы же тогда мало-помалу привыкали к «правилам игры» и даже находили закономерным, что с нами не соглашаются.
Издательские суждения того времени подчинялись строгой логике: не пропускалась ни одна страница, ни одна строка, в которых можно было бы усмотреть критику, хотя бы косвенную, в адрес советской власти. Кристофер Прист подобной задачи, конечно же, не ставил. Но, в отличие от нас тогдашних, читал «Декларацию прав человека», принятую Генеральной Ассамблеей ООН еще в 1949 году. И нарисовал кастовое, тоталитарное общество, созданное в некоем Городе на колесах, который движется по поверхности неведомой, очень странной планеты. Нарисовал, разумеется, отнюдь не комплиментарно. Чего и было достаточно, чтобы волосы у издателей встали дыбом.
Для тех, кто романа не читал или забыл его, напомню, после разных, совершенно невероятных и мастерски описанных приключений выясняется, что Город никогда не покидал Землю, а чудовищные искажения восприятия пространства/времени, каким подвержены горожане, возникли как побочный эффект при работе генератора, а по сути, ядерного реактора, дающего им свет, тепло и энергию для движения. В конце концов Город, прошедший за два столетия семь тысяч миль от Юго-Восточной Азии до Португалии, упирается в Атлантический океан и тормозит волей-неволей, а в его стенах назревает переворот, и реактор остановлен. Но вот главный герой выходит на берег, бросается в волны, плывет вперед, и… для него ничто не изменилось: и Солнце, и Луна, и сама Земля кажутся ему по-прежнему не круглыми, а вогнутыми по гиперболическим кривым: усвоенные с детства представления оказались сильнее реальности.
Не так ли случилось и с теми, кто сегодня ностальгически тоскует по ушедшим временам и порядкам? Тогда обо всем думало государство, не обременяя мозги сограждан. А нынче приходится думать и действовать самостоятельно и не так, как учили в школе. Вылезать из мира опрокинутых понятий трудно и не хочется…
Разумеется, Прист наших российских событий не предвидел и не прогнозировал. Да и те, кто «бодал» его замечательный роман, не предвидели тоже. Ими руководил охранительный инстинкт, и инстинкт их, в общем, не подвел: ныне роман читается как пророческий. Правда, через семь— девять лет «Опрокинутый мир» все-таки вышел, однако жаль, что в нынешнем издательском бизнесе не находится людей, готовых напомнить читателю о хорошей книге: ей-ей, риска в таком переиздании сегодня не было бы никакого.
Но продолжу рассказ об издательских перипетиях 70-х годов. В 1976-м Прист выпустил новый роман «Машина пространства». И парадоксально — этот роман в том же издательстве «Мир» был принят с ходу. Вероятно, упрямство рецензентов 1974 года все же было не напрасным и отложилось в памяти, а этот роман выглядел по всем меркам куда менее «подрывным». Русское издание «Машины пространства» датировано 1979 годом — отставание от англичан, конечно, есть, но для докомпьютерной эры не чрезмерное.
На предыдущую книгу «Машина пространства», казалось, была абсолютно не похожа. Прист выступил с романом совершенно викторианским, соединяющим и продолжающим — тоже смелость нужна! — сюжеты Двух классических романов Герберта Уэллса, «Машины времени» и «Войны миров». И это не просто, как выразились бы в Голливуде, «римейк», не просто подражание великим образцам, а их доосмысление с позиций нашего времени. Прист не побоялся ввести в действие и самого Уэллса как литературный персонаж, и его Уэллс произносит под занавес знаменательные слова
«Мы живем на заре нового, двадцатого века, и этому веку суждено стать свидетелем неисчислимых перемен. И все эти перемены будут происходить на фоне новой великой битвы — битвы между достижениями науки и совестью. Марсиане вели такую же битву и потерпели поражение, нам на Земле предстоит ныне вступить в нее!..»
Вот она, нить, соединяющая два столь непохожих романа, более того — пронизывающая все творчество Кристофера Приста: ненависть к насилию в любой форме, яростное неприятие бесчеловечности, неважно, кто его олицетворяет — марсианские боевые треножники или гильдиеры из Города на колесах. Даже не вполне понятно, где и как эта нить вплелась в сознание будущего писателя, стала для него путеводной: в колледже он учился на клерка, потом стал бухгалтером на складе готовой одежды, и жизнь вроде бы была размеренной, и быт устоявшимся. А впрочем, талант на то и талант, чтобы заурядные житейские правила сделались для него необязательными.
И то же принципиальное неприятие насилия наполняет рассказ, который вы прочли в этом номере журнала. Небезынтересно, что «Бесконечное лето» было написано в разгар работы над «Машиной пространства» — в предисловии Прист уточняет, что во имя рассказа прервал движение «Машины» примерно на 15-й главе. Это чисто марсианская глава: песчаная пустыня, красная растительность, диковинные города и рабы, под водительством землян восставшие против чудовищ-угнетателей (совершенно в духе «Аэлиты» Алексея Толстого). Но ведь в первых главах «Машины» Прист описывал Землю, рубеж веков, милую добрую викторианскую Англию! Не могу избавиться от подозрения, что Марс, необходимый для замысла, тем не менее ему наскучил, и захотелось вернуться туда, где осталось сердце, — на Темзу, в Ричмонд. Как сказал сам Прист: «Хотя рассказ полностью независим от романа (и наоборот), они взаимно дополняют друг друга».
Насилие в «Бесконечном лете» угрожает не столько из пространства, сколько из времени — заморажива-тели! Люди будущего здесь изображены как холодные эстеты, которые существуют вне категорий общечеловеческой морали. Людские радости и горести для них всего лишь театральное действо, которое можно разбить на ряд картин. Не слишком ли мрачно? Как ни прискорбно, сумасшедший XX век избавил нас от жюль-верновской веры в животворную силу прогресса. Уэллсы — и реальный, и тем более пристовский — такой наивностью не страдали. А сам Прист, как бы он ни грустил по давней «золотой» поре, остается на сто процентов человеком нашей эпохи, излечившей людей от многих хворей и подарившей им новые, худшие, в том числе сомнение в том, что будущее безусловно прекрасно.
Ни до, ни после «Опрокинутого мира» и «Машины пространства» Кристофер Прист ничего сопоставимого по силе больше не написал. Хотя прошу не принимать такое мое суждение за истину в последней инстанции. В конце концов, Присту сейчас только 54 года, и известны примеры, когда замечательные литературные произведения создавались и в более зрелом возрасте. Скажем, Клиффорд Саймак сочинил «Заповедник гоблинов», когда ему было за шестьдесят, а Джек Финней завершил роман «Меж двух времен» в пятьдесят девять. Я специально говорю об авторах, про которых довелось писать на страницах «Если» под той же рубрикой. А Рэй Брэдбери продолжает создавать шедевры, несмотря на то, что ему уже семьдесят семь…
…В телефонном разговоре, предварявшем несостоявшуюся встречу, Кристофер Прист сказал мне, что не хотел бы терять переводчика, который стал его проводником к русскому читателю (в тот момент сроки моего пребывания в Англии не взялся бы предсказать никто). Ну вот, Кристофер, факт есть факт: вы меня не потеряли. И выражаю надежду, что еще поработаю над новой вашей книгой, не менее впечатляющей, чем «Опро-кинутый мир».
Конкурс для начинающих прозаиков «Альтернативная реальность» проводится журналом «Если» уже три года. За это время трое победителей успели выпустить по книге, один из них завоевал в прошлом году премию «Лучший дебют». Увеличилось число рукописей, поступающих в редакцию, выше стал удельный вес удачных работ, поэтому сегодня, подводя итоги, мы публикуем произведения сразу двух конкурсантов — одессита В. Яценко и москвича К. Залесова. Немного не дотянули до победы, но вышли в финал москвичи Е. Прошкин и М. Чиженок, а также И. Исаев из Пскова и В. Марышев из Йошкар-Олы.
К сожалению, Московский клуб любителей фантастики, с которым мы открыли рубрику три года назад, сейчас переживает организационные трудности и реальной помощи не оказывает. Так что все рукописи ныне читают члены жюри, коих всего трое: редактор журнала и его заместители, которым приходится еще и выпускать номера «Если». Правда, мы надеемся, что члены Творческого Совета (см. первую колонку первой страницы), организованного в начале года для того, чтобы придать журналу новый импульс, окажут жюри помощь и в проведении конкурса. Видимо, настало время напомнить его условия.
1. Рассматриваются произведения только в жанре НФ.
2. В конкурсе участвуют авторы, не имеющие книжной публикации.
3. Принимаются рукописи объемом не более полутора авторских листов и не более двух произведений в «пакете».
4. На конкурс можно подавать только первый машинописный экземпляр либо принтерную распечатку, выполненную по стандартным параметрам (через два интервала, с выделением абзацев).
Добавим к этому, что рукописи следует присылать по адресу, указанному в журнале, а не заказным письмом на имя сотрудников редакции.
Для того чтобы претендовать на победу, а следовательно, и публикацию в журнале, произведение должно отвечать трем требованиям:
а) содержать нетривиальную фантастическую идею либо оригинальную разработку известной темы;
б) идея должна быть доведена до логического разрешения в рамках данного рассказа;
в) автор обязан продемонстрировать достаточный литературный уровень.