— Но зачем? Какой в этом смысл? У свантов даже нет языка, который я могу выучить, а они не смогут выучить наш. Они ведь не в состоянии воспринять идею произнесения звуков ради звуков.
— Но ты отлично поработала с мамашей, обучая ее идеограммам, — возразил Мейллард. — Продолжай в том же духе, пока не обучишь ее базовому словарю «лингвы терры», а с ее помощью мы обучим еще нескольких свантов. И они станут нашими переводчиками — мы будем писать им то, что они должны сказать другим.
Пусть способ неуклюжий, зато надежный. И ничего иного мне в голову пока не приходит.
— Но со временем мы его усовершенствуем, — пообещала Айиша. — Разработаем вокодеры и визуализаторы. Пол, у тебя есть право реквизировать персонал из корабельного экипажа. Вызови меня — я останусь здесь и буду работать над этой проблемой.
Страсти на деревенской площади накалились. Оппозиция заметно теснила лорда-мэра и его команду.
— Советую быстро что-то предпринять, Пол, если не хочешь, чтобы пролилась кровь свантов, — тревожно посоветовал Гофредо. — Дай этим ребятам еще полчаса, и к нам заявятся гости с луками и копьями.
— Айиша, у тебя есть запись работающего насоса. Перенесите проигрыватель в джип, летите к деревне и включите над ней запись, — распорядился Мейллард. — И сделайте это немедленно. Анна, сходи за мамашей. Пусть она скажет всем, что отныне в полдень и еще на час-два после заката, когда с работой покончено, на деревенской площади будут даваться бесплатные насосные концерты.
Айиша вместе с помощником из младших корабельных офицеров и армейским лейтенантом торопливо вылетела к деревне. Все уставились на экран. Через пятнадцать минут над деревней показался джип. Описав круг, он снизился, и послышалось равномерное пыхтение насоса.
Вопли, верещание и рев умиротворяющего рога смолкли почти немедленно. Когда джип снизился до уровня крыш, противоборствующие группы быстро распались на составлявших их индивидуумов. Сванты сгруппировались в центре площади, присели на корточки, задрали головы и погрузились в восхитительные звуковые волны, омывающие их с небес.
— И что нам теперь — дважды в день посылать джип? — спросил Гофредо. — Над деревней все равно висит ищейка. Давайте встроим в нее динамик и таймер, пусть включает запись автоматически.
— А еще можно дать лорду-мэру запись и проигрыватель. Пусть он сам решает, когда им слушать, — предложил Дорвер. — И у нас одной заботой станет меньше.
— Нет! — гаркнул Марк столь неожиданно, что все вздрогнули.
— Знаете, чем это кончится? Никто не сможет выключить запись, ведь она их гипнотизирует или вгоняет в транс — называйте, как хотите. Они так и будут сидеть вокруг, умирая от голода, а когда истощится батарея, от жителей деревни останутся одни скелеты. Придется нам заниматься этим самим. Что поделаешь — таково уж Бремя Терранина.
— Это даст нам в руки и средство воздействия, — заметил Гофредо. — Если они станут себя очень хорошо вести, прибавим время поощрения, а если выкинут какую-нибудь штуку — выключим. И еще надо выяснить, что есть в голосе Лилиан такого, чего нет у всех нас, вычленить, сделать хорошую громкую запись и спрятать в арсенал вместе с мощным оружием. Знаете, когда мы отправимся в город на переговоры с местным царьком, у нас не возникнет никаких проблем.
— Но мы не должны злоупотреблять своим преимуществом, Луис, — серьезно проговорил Мейллард. — И имеем право использовать его только ради блага местного населения.
Он действительно говорил то, о чем думал. Только… Чтобы быть специалистом по истории технологии, надо знать и общую историю, а Марк отлично помнил, сколько раз высказывалось такое благое намерение. Некоторые из исторических личностей тоже произносили его искренне, но в конечном счете разница с лицемерами оказывалась невелика.
Фэйон и Анна уже с энтузиазмом обсуждали предстоящую работу.
— Сама не пойму, где тут кончается твоя специальность и начинается моя, — размышляла Анна. — Придется заняться этой проблемой вместе. Вот только как мы ее назовем? Во всяком случае как угодно, но только не слухом.
— Единственное, что мне приходит в голову — «неслуховое восприятие звуков», — сказал Фэйон. — Но уж больно неуклюжий термин.
— Марк, ты первый обо всем догадался, — напомнила Анна. — Что скажешь?
— «Неслуховое восприятие звуков»… Ничуть не хуже, чем «домашнее животное типа С». Надо просто сократить. И получится… Неслувозву… Или неслух.
Где ты пропадал? — с места в карьер обрушивается на меня она. — Дуралей ночью опять на пол кучу навалил. И Билли не показывается и даже не звонит. Ну ладно, рано или поздно он все равно объявится, и тогда головомойки ему уж точно не миновать. А ты, Марти, бери побыстрей швабру и наводи порядок. А то здесь так смердит, что все покупатели разбегутся.
Свое «Где ты пропадал?» она произнесла таким тоном, будто во всех бедах виноват один лишь я, и оттого я говорю обиженно:
— Извини, Сьюзан. Но разве ты не знаешь, как тяжело добраться до магазина по нашей говенной дороге?
Сьюзан ругательств на дух не переносит, но изредка, вот как, к примеру, сейчас, я бываю в дурном настроении и удержаться тогда нипочем не могу. Тем паче, что прав — дороги были неважнецкими еще во времена моего детства, а сейчас на них вовсе не протолкнешься. Это все из:за того, что поглазеть на инопланетянина ежедневно отправляются и туристы, и всякие «шишки» из правительства, и ученые, но, поверьте мне на слово, узенькие кривые дороги на Северном Побережье не приспособлены для такого наплыва автомобилей. Вот и сегодня, например, из-за пробки на автостраде № 25-А автобус тащился от Эхо-авеню до Миллер Плэйс Роуд больше получаса. А ехать-то было всего ничего — один квартал! Люди же все рвутся и рвутся через наш городишко, Вэйдин Рива, в Шорехам, хотя без специального документа полицейские пропустят тебя не дальше Врукхэвенских лабораторий, где за приличную сумму покажут всего лишь шоу об инопланетянине. А я из-за этого наглотался автомобильных выхлопов, так что голова разболелась, как никогда раньше, и потому сейчас был вконец выбит из колеи. Головная боль — мой заклятый враг, хуже простуды и лихорадки, а все потому, что вырастает она из самой сердцевины мозга и не покидает меня целыми сутками.
Сказав «по говенной дороге», я сразу же прикусываю язык, потому что знаю, продолжи я в том же духе, мне несдобровать. Вообще, хотя ростом Сьюзан не выше пяти футов и двух дюймов, а весом самую толику тяжелее ста фунтов, связываться с ней решаются немногие, и даже ее собственные дети не дерзят ей, а ведь старший, Барри, уже ходит в восьмой класс. Прежде, помнится, Барри играл со мной, но когда подрос, стал меня стесняться, что вполне понятно, поскольку подростки вечно стесняются всего на свете и порой даже себя самих.
Так вот, убираю я, значит, за Дуралеем, а он, бедолага, стоит, поджавши хвост, и тут в магазин входит тот парень. По его походке и прищуренным глазам, и вообще манере держаться я сразу догадываюсь, что он ученый. Оглядев мельком торговый зал, он морщится от запаха. Мы, конечно, используем и кондиционер, и освежители воздуха, и хвойные экстракты, но воняет здесь все равно изрядно. Хотя, на что он надеялся, отправляясь в зоомагазин?
— Не подскажешь, как найти Немецкие Деликатесы Оскара? — спрашивает он меня.
Я, продолжая орудовать шваброй, объясняю ему, что раньше так назывался магазинчик рядом с почтой, но сейчас его там уже нет, потому что он стал одним из отделов нового супермаркета, который недавно построили на шоссе № 25-А прямо на том месте, где прежде была персиковая ферма, но и той фермы на этом месте тоже нет, потому что владельцы продали ее и укатили во Флориду; сейчас из наших мест многие перебираются во Флориду, но это не для меня, ведь я привык жить здесь.
Понял меня ученый, наверное, лишь отчасти, потому что он ни с того ни с сего вдруг показывает на Дейзи и спрашивает:
— Это попугай?
А Дейзи суматошно мечется по своей клетке — она всегда волнуется, едва завидев швабру. Сьюзан считает, что это оттого, что Дейзи, когда она была еще только птенцом, наказывали шваброй, но такое вряд ли возможно; по-моему, даже у самого подлого негодяя не поднимется рука на крошечного попугая. А как, по-вашему, прав я или нет? Хотя, с другой стороны, на свете полно всяких уродов, вспомнить хотя бы Шмидтов и то, что они творили со своей дочерью-крошкой. Историю о них я прочитал в последнем «Ньюсдэйе» раз, наверное, десять, и от этого желудок у меня едва не вывернулся наизнанку, а руки стали такими потными и дрожали так сильно, что я весь вечер не мог ничего делать.
— Это попугай, — подтверждаю я.
— Я и не знал, что они так громко кричат, — удивляется посетитель.
— Они не кричат, а разговаривают, — возражаю я.
— От такого разговора хочется на стену лезть, — говорит он.
Я пожимаю плечами — мол, каждому свое.
— Если его крик — это разговор, то о чем он толкует? — интересуется посетитель.
Я понимаю, что попугаи ему нравятся, хоть он и сказал, что от крика Дейзи ему хочется лезть на стену. Люди обычно любят попугаев, и это, думаю, потому, что попугаи ведут себя скорее как собаки или кошки, чем как птицы.
— Дейзи не он, а она, — объясняю я, а сам протираю при этом пол. — И говорит она много всякого разом. Во-первых, что я опять пользуюсь шваброй. Сьюзан — хозяйка магазина — считает, что прежний владелец бил Дейзи шваброй, но это — всего лишь теория Сьюзан, а не моя. — Ученый улыбается, я, тоже улыбаясь, продолжаю: — Если вы спросите меня, то, по-моему, Дейзи просто интересуется тем, как устроена швабра. Попугаи вообще очень умные. У них самый высокий коэффициент умственного развития из всех птиц. Помнится, я об этом читал где-то. Наверное, даже в энциклопедии. Не спорю, вороны — тоже умные птицы, но попугаям они и в подметки не годятся. Хотя многие считают иначе, но это потому, что о воронах люди кое-что знают, а о попугаях — почти ничего. Если вас интересует мое мнение, мистер, то знайте, Дейзи любопытно, как я выкручиваю швабру. Я это заключил из того, что она всегда, когда я это делаю, склоняет голову и внимательно на меня смотрит.
Умница Дейзи наклоняет голову и внимательно смотрит на меня, будто специально показывает ученому парню, что я имею в виду. Да, попугаи — действительно птицы смышленые, до того смышленые, что порой мне кажется, что они понимают каждое произнесенное нами слово.
— Вам интересно, что еще она говорит? — продолжаю я. — Она хочет полетать и просит нас хотя бы на время выпустить ее из клетки, но сделать этого мы не можем, потому что в магазине посетители.
— Так она кусается? — спрашивает ученый, с интересом глядя на Дейзи.
— Нет, мистер, не кусается, — уверяю его я. — Она лишь самую малость клюется, но клюв у нее, как и у всех попугаев, сильный, и потому, если она вас все же тюкнет, то вполне может потечь кровь, а Сьюзан вовсе не хочется, чтобы вы подали на нее в суд. Сьюзан очень печется о своем магазине. Оно и понятно: ей надо оплачивать обучение детей в колледже.
— А что еще говорит Дейзи? — спрашивает ученый, снова улыбаясь. Он, конечно же, в душе потешается надо мной, но я не против, поскольку знаю, что не всякий, кто потешается надо мной, желает мне зла. Когда я был помоложе, мне часто доставалось, потому что я чувствительный, как радар. Ученый парень непрерывно щурится, да и левый глаз у него изредка подергивается, но это вовсе не значит, что он желает мне зла, а если бы желал, я бы об этом уже догадался.
— Дейзи говорит, что вы нездешний, — сообщаю я. — По ее словам, вы вообще не из нашего штата. У попугаев чуткие уши, и они точно подмечают, что и как вы говорите.
— Верно, — признает ученый, — Дейзи права. Я из Вашингтона, округ Колумбия.
— Вот это да! — удивляюсь я. — А вы, поди, один из тех, кто работает с инопланетянином?
Он кивает, но с таким кислым выражением, будто узнал, что ему предстоит в выходные работать, тогда как все остальные отправятся развлекаться на пляж.