За годы литературного труда У. Ле Гуин написала немало теоретических или публицистических работ, посвященных фантастике. Многие из них широко цитируются. Но одну статью, опубликованную автором еще в 1974 году, критики дружно обходят молчанием, хотя сама сказочница неоднократно возвращалась к идеям, изложенным в ней. Эту статью мы и предлагаем вниманию читателей.
Меня часто просят: «Расскажите что-нибудь о фэнтези»… Один мой друг в ответ на подобную просьбу сказал: «Хорошо. Я расскажу вам нечто фантастическое. Десять лет назад я пришел в читальный зал библиотеки такого-то города и попросил «Хоббита». Библиотекарша ответила: «Мы держим эту книгу только во взрослом зале, поскольку не считаем, что эскапизм хорош для детей».
Мы с другом и посмеялись, и содрогнулись, и совместно пришли к выводу, что за последние десять лет многое изменилось. Такого рода нравственную цензуру сейчас в детских библиотеках встретишь редко. Но если детские библиотеки стали оазисами в пустыне, это еще не означает, что сама пустыня исчезла. Все еще есть люди, разделяющие точку зрения этой библиотекарши, простодушно выразившей глубоко укорененное в американском характере нравственное неодобрение фантазии, неодобрение столь мощное и зачастую столь агрессивное, что причиной и основой его можно считать только страх.
Итак: почему же американцы боятся драконов?
Прежде чем пытаться ответить на вопрос, следует заметить, что драконов боятся не только американцы. Подозреваю: почти все народы, обладающие высокоразвитыми технологиями, в той или иной степени настроены против фэнтези. В некоторых национальных литературах, как. и в нашей, в последние несколько столетий нет традиции взрослой фэнтези — например, во французской. Но в немецкой литературе много фэнтези, как и в английской. В Англии ее любят, и там она лучше, чем где-либо еще. Поэтому страх перед драконами не просто западный или технологический феномен. Но мне бы не хотелось вдаваться в серьезные исторические проблемы; я собираюсь говорить о современных американцах, о единственном народе, знакомом мне настолько, чтобы размышлять о нем.
Задавшись вопросом, почему американцы боятся драконов, я начала понимать, что очень многие настроены не только против фэнтези, но и вообще против художественной литературы. У нас традиция рассматривать любые плоды творческого воображения либо как нечто подозрительное, либо как нечто недостойное.
«Романы читает моя жена. У меня нет на это времени».
«Подростком я читал эту научно-фантастическую чепуху, но сейчас, конечно, в руки не возьму».
«Сказки — это для детей. Я живу в реальном мире».
Кто так говорит? Кто отвергает «Войну и мир», «Машину времени», «Сон в летнюю ночь» столь решительно и самоуверенно? Боюсь, что это «простой человек», трудолюбивый тридцати-сорокалетний американец — основа и опора нашей страны.
Такое полное отрицание художественной литературы связано с несколькими присущими американцам чертами: нашим пуританством, нашей трудовой этикой, нашей склонностью искать во всем выгоду и даже сексуальными нравами.
«Война и мир» или «Властелин колец» читают не ради конкретной пользы, а ради удовольствия. А если полагать это чтением в целях «образования» или «самоусовершенствования», то в пуританской системе ценностей его нельзя расценить иначе, как потакание своим желаниям или эскапизм. «Ради удовольствия» — для пуританина это не ценность, а напротив, грех.
Равным образом в системе ценностей дельцов, если действие не приносит немедленной, ощутимой выгоды, ему вообще нет оправдания. Получается, что единственно, кому извинительно читать Толстого или Толкина, это учителю английского, поскольку ему за это платят. Но наш делец может позволить себе прочитать время от времени бестселлер — не потому, что книга ему нравится, но из-за того, что она бестселлер, что означает успех, то есть деньги. Для подверженного своеобразной мистике разума менялы это оправдывает существование книги, а читая бестселлер, он может в какой-то мере разделять власть и силу успеха. Кстати, что это, если не магия?
Последний компонент, сексуальный, более сложен. Надеюсь, меня не сочтут сексисткой, если я скажу, что в нашей культуре, по моему мнению, отрицательное отношение к художественной литературе характерно в основном для мужчин. Американские мальчики и мужчины, как правило, вынуждены подчеркивать свою мужественность, отказываясь от некоторых черт, от некоторых человеческих благ и возможностей, которые наша культура определяет как «женские» или «детские». И одна из этих черт или возможностей — способность человека к воображению, причем способность сущностная.
Дойдя до этих пор, я полезла в словарь.
«Краткий оксфордский словарь» сообщает:
Воображение.1. Создание мысленного представления о том, что в настоящий момент не доступно органам чувств. 2. Мысленное представление о действиях или событиях, которые не существуют.
Прекрасно, значит я с полным правом могу оставить слова: «сущностная способность человека». Но следует сузить определение, чтобы оно соответствовало нашей теперешней теме. Под воображением, следовательно, я понимаю свободную игру ума, как интеллектуальную, так и чувственную. Под «игрой» — восстановление, воссоздание, образование комбинаций известного, в результате чего возникает нечто новое. Под «свободной» я понимаю то, что действие совершается без стремления к немедленной выгоде — спонтанно. Это не означает, однако, что за свободной игрой ума не стоит некая задача; более того, задача может оказаться вполне серьезной. Детские творческие игры, несомненно, являют собой упражнения в действиях и эмоциях взрослой жизни; ребенок, который не играет, не станет зрелым человеком. Что же касается свободной игры взрослого ума, ее плодом может стать «Война и мир» или теория относительности.
Быть свободным вовсе не значит быть недисциплинированным. Дисциплина воображения на деле, может стать основным методом как искусства, так и науки. Наше пуританское убеждение, что дисциплина есть подавление или наказание, приводит к неверному толкованию. Дисциплинировать что-либо — в правильном понимании этого слова — означает не подавлять, а воспитывать: поощрять рост, и действие, и плодоношение, будь то персиковое дерево или человеческий разум.
Я думаю, что огромное большинство американцев обучено обратному. Их выучили подавлять свое воображение, отказываться от него как от чего-то детского или женоподобного, нерентабельного и, возможно, грешного.
Они научились бояться воображения, но их никогда не учили его дисциплинировать.
Впрочем, сомневаюсь, что воображение может быть подавлено. Если его с корнем вырвать у ребенка, из ребенка вырастет овощ. Но если воображение отвергать и презирать, оно одичает и ослабнет, деформируется. В лучшем случае человек с таким воображением станет просто эгоцентричным мечтателем, в худшем — будет принимать желаемое за действительное, а это весьма опасное занятие, если предаваться ему всерьез. В прежние, истинно пуританские времена единственным разрешенным чтением была Библия. Теперь при нашем мирском пуританстве человек, отказывающийся читать романы, потому что это не мужское занятие или потому что они не правдивы, скорее всего, станет смотреть кровавые детективы-триллеры по телевидению, или перелистывать банальные вестерны и спортивные журналы, или увлечется порнографией, начиная с «Плейбоя» и кончая совсем уж низкопробными образчиками той же продукции. Его заставляет это делать истощенное, жаждущее пищи воображение. Но он может логически обосновать свой выбор, утверждая, что это чтение реалистическое — ведь секс действительно есть, и на свете живут преступники и баскетболисты, а раньше жили ковбои. Попутно он заметит, что такое чтение — для мужчин.
То, что эти жанры лишены какого бы то ни было своеобразия, совершенно бесплодны, скорее послужит такому человеку поддержкой, чем покажется недостатком. Если бы они были подлинно реалистичными, то есть подлинно выдуманными, образными, он бы их боялся. Поддельный реализм — это эскапистское чтение нашего времени. Ну а самое эскапистское чтение, шедевр совершенной нереалистичности — ежедневные отчеты биржевого рынка.
Что можно сказать о жене такого человека? Вероятно, ей не обязательно подавлять собственное воображение, чтобы играть ту роль в жизни, которая ей предназначается, но она тоже не обучена дисциплинировать свое воображение. Ей дозволяется читать романы и даже фантастику. Но без тренировки и без поддержки ее воображение чаще всего довольствуется весьма скудной пищей, которую для замены подлинно художественных творений беспрерывно и в больших количествах поставляют потогонные «художественные» предприятия общества: это мыльные оперы, дамские романы, сентиментальные исторические романы и прочая ерунда, вызывающая большие сомнения в пользе воображения.
В чем же тогда польза воображения?
Мне кажется, происходит ужасная вещь: трудолюбивый, честный, уважаемый гражданин, вполне взрослый и даже образованный человек боится драконов, страшится хоббитов и до смерти пугается фей. Это забавно, но в то же время внушает страх. Что-то здесь не так. Я не знаю, что можно с этим поделать, кроме как постараться дать честный ответ на вопрос такого человека, хотя этот вопрос часто задается самым агрессивным и высокомерным тоном: «Какая польза от всего этого? Драконы, и хоббиты, и маленькие зеленые человечки — какой от них толк?»
Самый правдивый ответ, к сожалению, этот человек даже не станет слушать. Просто не услышит. А самый правдивый ответ таков: «Польза в том, чтобы дать вам радость и наслаждение».
«У меня на это нет времени», — отвечает он, заглатывая таблетку от язвы и торопясь на поле для гольфа.
Тогда попробуем достаточно близкий к правдивому ответ. Скорее всего, он будет принят ненамного лучше, но звучит так: «Польза художественной литературы в том, что она помогает вам лучше понять ваш мир, ваших товарищей, ваши собственные чувства и собственную судьбу».
Боюсь, он возразит: «В прошлом году я получил прибавку к зарплате, я в состоянии дать своей семье все самое лучшее, у нас два автомобиля и цветной телевизор последней модели. Я и так все понимаю в этом мире!»
И он прав, неоспоримо прав — если это то, чего он хочет, и все, чего он хочет.
Читая о препятствиях, которые преодолевает хоббит, чтобы бросить зловещее волшебное кольцо в жерло придуманного автором вулкана, вы приобретаете то, что имеет мало общего с вашим социальным статусом, или материальным благополучием, или доходами. На самом деле если связь и существует, то негативная. Есть обратное соотношение между фантазией и деньгами. Это закон, известный экономистам как «закон Ле Гуин». Если вам нужен разительный пример закона Ле Гуин, попробуйте подвезти кого-нибудь из «голосующих» на дороге людей, у которых нет ничего, кроме рюкзака, гитары, пышной шапки волос, улыбки и поднятого большого пальца. Вы обнаружите, что эти бродяги читали «Властелина колец» — некоторые из них знают книгу практически наизусть. Теперь возьмем Аристотеля Онассиса или Жана Пола Гетти: можете себе представить, что у этих людей в любом возрасте, при любых обстоятельствах было что-то общее с хоббитом?
Выведем мой пример за рамки экономики: вы когда-нибудь замечали, как мрачно мистер Онассис, и мистер Гетти, и все остальные миллионеры выглядят на фотографиях? У них странный, измученный взгляд, словно они голодны, словно они жаждут чего-то, словно они что-то потеряли и пытаются понять, куда это делось и что это было.
Может быть, собственное детство?
Теперь несколько моих собственных слов в защиту воображения, в частности, в защиту художественной литературы и, еще более в частности, в защиту волшебной сказки, легенды, фэнтези, научной фантастики и остальных маргиналий. Я убеждена, что зрелость — не перерастание, а рост; что взрослый — не умерший ребенок, а ребенок выживший. Я убеждена, что все лучшие способности взрослого человека существуют в ребенке и что если эти способности поощрять в юности, то они прекрасно и мудро проявляются во взрослом человеке, но, если их подавлять и отвергать в ребенке, они останавливаются и человек вырастает калекой. И наконец, я убеждена, что одна из наиболее человеческих и человечных способностей — сила воображения; так что наша приятная обязанность как библиотекарей, как учителей, или родителей, или писателей, или просто взрослых — поощрять эту способность к воображению в наших детях, поощрять ее расти свободно, расцветать вечнозеленым лавром, давая ей лучшую, самую лучшую и чистую пищу, какую она только может усвоить. И никогда, ни при каких обстоятельствах не подавлять ее, не насмехаться над ней, не намекать, что она присуща только детям, недостойна мужчины, не истинна.
Разумеется, фантазия истинна. Она не реальна, но истинна. Дети знают это. Взрослые тоже знают — и именно потому боятся фантазии. Они знают, что ее истинность противоречит и даже угрожает всему, что фальшиво, поддельно, что не приносит конкретной пользы в той жизни, в которую они дали себя втянуть. Они боятся драконов, потому что боятся свободы.
Я убеждена, что мы должны доверять нашим детям. Нормальные дети не смешивают реальность и фантазию — они смешивают их в гораздо меньшей степени, чем мы, взрослые (как один великий фантаст показал в сказке «Новое платье короля»). Дети прекрасно знают, что единороги не существуют, но они также знают, что книги о единорогах — если это хорошие книги — истинны. Слишком часто это больше, чем знают их мамы и папы, поскольку, отвергая свое детство, взрослые отрицают половину собственных знаний, и остается только печальный и бесплодный факт: «Единороги не существуют». И этот факт никого никуда не приведет (кроме как в истории, написанной другим великим фантастом, «Единорог в саду»,<sup>1</sup> где убежденность героя в нереальности единорогов приводит его прямо в сумасшедший дом). Именно с помощью таких фраз, как: «Жил-был дракон» или «Жил-был в норе под землей хоббит», — с помощью таких прекрасных несуществующих фактов мы, фантастические человеческие существа, сможем прийти своим особым образом к истине.
По просьбе читателей мы возобновляем рубрику «Вернисаж», исчезнувшую со страниц «Если» в связи с тем, что редакции после известных событий прошлого года пришлось отказаться от цветной вкладки. Отсутствие изобразительного ряда для «Видеодрома» нам показалось не столь катастрофичным (фильмы обладают сюжетом), но «вслепую» описывать картины или лишать цвета иллюстрации — занятие неблагодарное. Однако читатели продолжали требовать очерков о художниках, заявляя, что готовы смириться с утратой визуального ряда… Все же работы художника в цвете вы сможете увидеть — на второй странице обложки журнала.
Тот факт, что современные английские художники-фантасты составляют достойную конкуренцию бьющим их числом американцам, читатели журнала, полагаю, в курсе. А уж по самобытности и близости именно к искусству британцы «ан масс» дадут солидную фору своим заокеанским коллегам, которые откровенно ставят на более надежное коммерческое «чистописание».
Как честно поведал критик Питер Ледебор, автор предисловия ко второму альбому англичанина Мэтьюза («Последний корабль домой»), «что меня больше всего восхитило и поразило — это приглашение с головой окунуться в мир, который люди моей академической профессии обычно игнорируют. В чудный мир, где знакомые персонажи далекого прошлого и фольклорных легенд бронируют себе каюты на звездном крейсере «Энтерпрайз», направляющемся в одну дальнюю галактику, но затем неожиданно «сходят на берег», очутившись в какой-нибудь Месопотамии 1215 года! Позже я открыл для себя такие понятия, как научная фантастика, литература меча и волшебства и прочие жанры того же ряда. И хотя Родни, несомненно, представляет собой пусть и скромную, но все же звездочку на этом небосклоне, мне кажется — он все-таки в мире фантастики гость, а не постоянный обитатель. Он бродит по нему, как турист, заказавший себе место на корабле, который вот-вот отчалит в поисках новых — иных — миров»…
Точнее не скажешь. Родни Мэтьюз сегодня один из самых известных и почитаемых художников-иллюстраторов в мире научной фантастики и фэнтези. Но сам при этом как-то умудряется оставаться на почтенном расстоянии от традиций, принятых норм и клише этого жанра.
Он заглядывает на Terra Fantastica и перерисовывает в свой рабочий блокнот кое-какие из ее чудес и диковин. А затем, вернувшись в свой собственный мир, рисует страну, где побывал, лишь иногда бросая взгляд в блокнот и вдохновляясь тем, что там видит…
Родился художник в 1945 году. В самой что ни на есть английской country, которую менее всего хочется перевести, как «сельская местность». Хотя формально это так и есть: местечко под названием Полтон в графстве Сомерсет на город — даже городишко — никак не тянет. Но это специфическая английская деревня: там утренние газеты приносят исключительно к завтраку, улицы заасфальтированы, газоны подстрижены, и в местном «сельпо» обидятся, если вы усомнитесь в их способности удовлетворить самый привередливый заказ «селян». В английской country таких слов, как «грязь», «нищета» или «распутица», не помнят, вероятно, со времен Кромвеля и Реставрации… Словом, все, кто когда-либо смотрел телесериал про мисс Марпл, поймут, что имеется в виду.
Вокруг мальчика было царство живой природы, почти не тронутой цивилизацией, а отец баловался живописью и пытался передать свое увлечение сыну. Поэтому путь Родни Мэтьюза в художники начинается в раннем детстве: за альбом с рисунками птиц он был без конкурса принят в Художественный колледж Западной Англии сразу по окончании школы. А закончив его, вернулся в родные места и не покидал их до 1985 года (если не считать эпизодических поездок на выставки и в Лондон за заказами). После чего перебрался с семьей в еще более благословенное для творчества место — северную часть Уэльса. Он и сейчас живет там, оборудовав под жилище старую ферму на вершине холма. Поблизости расположен национальный заповедник Сноудониа, поэтому единственное, что изредка нарушает покой художника, — так это какая-нибудь случайно забредшая в его сонное царства овца…
Даже если не сообщать всех этих биографических подробностей, достаточно увидеть несколько работ художника, чтобы понять: это дитя дикой, сельской природы, а не урбанистических стекло-железобетонных «джунглей».
Работодатели заметили Мэтьюза еще в бытность того студентом: он быстро наладил связи с ведущими рекламными агентствами, а для пущей верности на пару с другом основал свое собственное — Plastic Dog Graphics. И уже в начале 1970-х сделал себе имя как специалист по постерам, календарям, книжной иллюстрации, оформлению музыкальных альбомов. Кажется, через эти же «мастерские» прошли решительно все известные художники-фантасты…
Среди тех, кто оказал на Мэтьюза наибольшее влияние, безусловно, соотечественники: Льюис Кэрролл, Мервин Пик, которые занимались не только литературой, но и графикой, а также знаменитый иллюстратор сказок и книг для детей Артур Рэкхем. Первые двое куда большей славы добились в фантастической литературе, и было бы странно, если бы мимо нее прошел их ученик!
Он и занялся фантастикой. Только, в отличие от многих коллег, Мэтьюз даже не пытался подделываться под царящие а этом жанре вкусы и пристрастия, а все переворачивал по-своему. Что бы ни иллюстрировал, он всегда оставался самим собой. Поэтому, увидев хоть одну его фантастическую иллюстрацию (неважно, к уэллсовской «Войне миров» или к эпопее Толкина, к Льюису Кэрроллу, к «Затерянному миру» Артура Конан Дойла, Жюль Верну или «Дюне» Херберта), дальше его уже ни с кем не спутаешь.
Можно, конечно, поставить художнику в упрек, что все его картины получаются как бы на одно лицо — при том, что перечисленные авторы явно, а иногда и резко отличны друг от друга! Но он вряд ли будет отпираться. Во-первых, это само по себе не так плохо — «лицо Мэтьюза» (у Ван-Гога тоже все картины узнаваемы сразу же), а во-вторых… Родни Мэтьюз даже не иллюстратор, а настоящий художник. И рисует свой собственный фантастический мир, обжитый его воображением и ему одному близкий. Все же указанные авторы литературных произведений в данном случае играют роль первичного импульса, подталкивающего фантазию в нужном направлении.