— Сходи за водой.
Маленькая бейя встала, не отрывая взгляда черных глаз от пламени, и взяла бутылку.
— Быстро, — приказал Лако.
— Быстро, — сказала Эвелин. — Раньше бейи.
— Вы вскрыли гробницу, когда бейя пошла к Санду?
— Не открывай ее. Прости. Не знала.
— Не знала чего, Эвелин?
Бейя все еще не тронулась с места — глядела, как завороженная, на пламя лампы; рот ее был приоткрыт, виднелись блестящие черные зубы. Я посмотрел на толстую пластиковую бутылку, которую она держала в грязных ручках. Трубочка была вся изжевана — ее изуродовала Эвелин, когда пила воду..
— Быстро, — произнесла Эвелин в гипнотической тишине, и маленькая бейя посмотрела на гамак, словно только что очнулась, затем выбежала из комнаты с бутылкой из-под колы в руке. — Быстро. Какой сегодня день? Должны спасти сокровище. Он убьет ее.
— Кто, Эвелин? Кто убьет? Кого убьет?
— Мы не должны были входить внутрь, — проговорила она и вздохнула со звуком, похожим на скрип песка под ногой. — Берегись. Проклятие королей.
— Эвелин повторяет то, что написано на дверной печати, — сказал
Лако, выпрямляясь. — Они спускались в гробницу. Надеюсь, ты это записал?
— Нет. — Я нажал кнопку «стереть». — Она все еще под воздействием дилаудида. Когда начнет говорить осмысленно, запишу.
— Комиссия решит в пользу Санда, — сказал Лако. — Хауард клялся, что они не входили в гробницу, а ждали Санда.
— Какая разница? — возразил я. — Эвелин погибнет и не сможет свидетельствовать на слушаниях комиссии. Да и нас не будет, если Санд со своими солдатами окажется здесь раньше, чем придет корабль, так что какая, к дьяволу, разница? И сокровищ тоже не окажется, когда сюда доберется Комиссия… зачем же записывать?
— Но если в гробнице все-таки что-то присутствовало? Если это вирус?
— Ерунда, — отмахнулся я. — Санд их отравил. Если это вирус, почему не заболела бейя? Ведь она находилась с ними в гробнице, правда?
— Быстро! — произнес кто-то, и мне на мгновение показалось, что говорит Эвелин. Но это оказалась бейя. Она вбежала в комнату, расплескивая воду из бутылки.
— Что случилось? — спросил Лако. — Прибыл корабль?
Бейя схватила его за руку.
— Быстро! — выпалила она снова и потащила его за собой по длинному залу, забитому контейнерами.
— Быстро, — как эхо, повторила Эвелин.
Я подошел и наклонился над гамаком. Во тьме почти не было видно ее лица; это облегчало задачу. Заставив себя разжать кулаки, я сказал:
— Это Джек, Эвелин. Я, Джек.
— Джек, — повторила она.
Звуки были почти неразличимы, хотя Лако прицепил микрофон к пластиковой ткани у самой шеи Эвелин. Она быстро слабела и снова начала хрипеть. Ей был необходим укол морфия. Тогда станет легче дышать, но если дать морфий сразу после дилаудида, она вырубится.
— Я передал записку Санду, — сказал я, наклоняясь, чтобы расслышать ответ. — Эвелин, что было в записке?
— Джек, — выговорила она. — Какой сегодня день?
Пришлось задуматься. Казалось, я пробыл здесь несколько лет.
— Среда.
— Завтра, — произнесла она. Закрыла глаза и облегченно вытянулась.
Я не собирался ничего из нее выуживать. Надел пластиковые перчатки, открыл коробку с принадлежностями для инъекций. Морфий отключит Эвелин через несколько минут, она освободится от боли и, может быть, придет в себя.
Ее рука свешивалась с койки. Я придвинул лампу поближе и стал искать место для укола. Всю руку покрывала сеть белых наростов, похожих на пчелиные соты; некоторые выступали над кожей сантиметра на два. С тех пор как я впервые увидел Эвелин, наросты стали мягче и толще. Тогда они были тонкими и острыми, словно бритва. Не могло быть и речи о том, чтобы отыскать вену, но я заметил, как от тепла керосиновой лампы небольшой участок кожи на предплечье стал податливей, пятигранные соты почти исчезли, и мне удалось ввести иглу.
Я дважды тыкал иглой, наконец в ямку вокруг места укола потекла кровь. Несколько капель упало на пол. Я огляделся, но вытереть кровь было нечем — еще утром Лако использовал остатки ваты. Пришлось воспользоваться страничкой из блокнота.
Вернулась бейя — нырнула мне под локоть, держа кусок пластиковой ткани. Я сложил бумажку, бросил на пластик. Бейя осторожно, чтобы не касаться крови, свернула ткань, соорудив подобие пакета. Я молча наблюдал за ней.
— Джек, — выговорила Эвелин, — ее убили.
— Убили? — переспросил я, выключив запись. — Кого убили, Эвелин?
— Принцессу. Ее убили. Из-за сокровищ.
Сказывалось действие морфия. Речь стала внятной, но Эвелин явно несла чушь. Никто не убивал принцессу, она умерла десять тысяч лет назад. Я нагнулся пониже.
— Эвелин, что было в записке, которую ты мне дала, чтобы я отнес Санду?
Свет включился. Она прикрыла лицо рукой, словно хотела спрятаться.
— Убили бейю Санда. Должны были. Чтобы спасти сокровища.
Я взглянул на маленькую бейю. Она все еще держала пластиковый сверток, вертела туда-сюда. Руки ее казались грязными.
— Никто не убивал бейю, — возразил я. — Вот она.
Эвелин уже не слышала меня. Рука, закрывавшая лицо, расслабилась и соскользнула на грудь. Там, где рука прижималась ко лбу и щеке, на восковой коже остались глубокие отпечатки. Пятигранные соты на пальцах разгладились, и стало заметно, до чего она исхудала — кожа обтягивала косточки.
Эвелин открыла глаза и отчетливо произнесла:
— Джек… — В ее голосе сквозила такая безнадежность, что я выключил переводчик. — Слишком поздно…
За моей спиной появился Лако, поднял полог и требовательно спросил: