Лингвист летел по коридору, не помня себя от страха, больно ударяясь о стены. Паника и невесомость усугубляли его неповоротливость. Он в отчаянии оглядывался, надеясь, что подруга вот-вот появится, и одновременно боясь, что увидит вместе нее что-то ужасное…
На сей раз шлюз открывался издевательски медленно. Пока лингвист ждал, паника немного улеглась. Когда люк наконец закрылся, отрезав его от салона, лингвист облегченно перевел дух и почувствовал себя в безопасности. Теперь он не понимал, чего, собственно, испугался…
Потом его накрыло волной стыда: он сбежал, бросив подругу на произвол судьбы! Что же вселило в него такой ужас? Пустой салон? Звуки, издаваемые репродуктором? А ведь из этого следовал единственный вывод: биолог еще жив и где-то мучается, транслируя свою агонию на весь корабль…
Решение было принято: лингвист прервал цикл воздушного шлюза и включил его в обратном направлении. Воздух с шумом ринулся обратно в камеру.
Он уныло покачал головой. Коллега никогда не простит ему малодушия. Но он хотя бы частично вернет ее доверие, вернувшись и попросив прощения.
Стоило ему снова покинуть шлюз, как страх вновь охватил его: какая нечисть, выползшая из салона, может ждать его в коридорах «Летящего в ночи»? Он, как мог, старался заглушить отвратительное предчувствие.
Подруга уже ждала его. Черты ее лица были поразительно спокойны: он не заметил ни гнева, ни презрения. Он кинулся к ней, надеясь вымолить прощение.
— Сам не знаю, что на меня наш…
Она с томной грацией занесла над ним руку с зажатым в кулаке кухонным ножом. Только тогда он увидел обугленную дыру в ее груди.
— Твоя мать? — изумленно вскричала Меланта Джирл, беспомощно повиснув в пустоте над кораблем.
— Она слышит каждое наше слово, — подтвердил Ройд. — Но теперь это уже неважно. Ваш друг совершил ужасную, непростительную глупость. Теперь она полна решимости расправиться со всеми пассажирами.
— Она? Что вы несете? — спросил пораженный де Бранен. — Не станете же вы утверждать, что ваша мать еще жива? Вы сами говорили, что она умерла еще до вашего рождения!
— Говорил, — подтвердил Ройд. — Это чистая правда.
— Наверное, — сказала Меланта. — Только не вся.
Ройд утвердительно кивнул.
— Да, мать мертва, но ее призрак жив. Он — душа моего «Летящего в ночи». — Капитан мрачно усмехнулся. — Хотя правильнее было бы сказать ее «Летящего в ночи». Утверждать, что кораблем управляю я, было бы сильным преувеличением.
— Мои волкрины не в пример реальнее ваших призраков, Ройд, — пробормотал де Бранен.
— Я тоже не верю в призраков, — поддержала его Меланта Джирл, хмурясь.
— Дело не в термине, — уступил Ройд. — Тот, который употребляю я, не хуже любого другого. Суть в том, что моя мать — или то, что от нее осталось, — живет в «Летящем в ночи» и убивает вас по одному, как уже убивала раньше.
— Не вижу в ваших словах не малейшего смысла! — возмутился де Бранен.
— Дайте капитану объяснить, — велела Меланта.
— «Летящий в ночи» — очень совершенный корабль, — продолжил Ройд. — Полная автоматизация, автономные системы, саморегенерация… Иначе не могло быть: ведь мать не хотела иметь экипаж. Как я уже говорил, корабль построили на Ньюхолме. Я там не бывал, но, насколько известно, они достигли небывалых технологических высот. Боюсь, на Авалоне не смогли бы создать ничего подобного. Планеты, способные на такие свершения, наперечет…
— Ближе к делу, капитан.
— Хорошо. Все дело в компьютерах. Это настоящее чудо! Невиданный прорыв.
— Вы хотите сказать, что «Летящий в ночи» представляет собой искусственный разум?
— Нет, — возразил Ройд, — не совсем. Но очень близко к этому. Мать запечатлела в нем свою личность: ввела в главный кристалл собственные воспоминания, желания, причуды, любовь, ненависть. Теперь понимаете, почему она доверила этому компьютеру мое воспитание? Она знала, что он вырастит меня точно так же, как это сделала бы она сама, если б у нее хватило терпения. Но этим особенности программ не ограничиваются…
— Как насчет того, чтобы внести в программы изменения? — молвил Кароли.
— Я ли не пытался это сделать! — вскричал Ройд в отчаянии. — Но я в этом не силен, а программное обеспечение и сама машина чрезвычайно сложны. Не меньше трех раз я не оставлял от нее ровным счетом ничего, но она опять возрождалась. Это фантомная программа, мне ее не отследить: появляется и исчезает, когда ей вздумается. Чем не призрак? Память матери и сама личность настолько переплетены с программами, управляющими кораблем, что для того, чтобы ее уничтожить, пришлось бы стереть всю систему с потрохами. Это сделало бы меня совершенно беспомощным. Дальнейшее перепрограммирование оказалось бы для меня невозможным, а без компьютеров корабль умрет: перестанут работать силовые установки, выйдут из строя системы жизнеобеспечения… Мне придется покинуть «Летящий в ночи», что равносильно смерти.
— Надо было обо всем нас предупредить, друг мой, — сказал де Бранен. — У нас на Авалоне хватает кибернетиков, некоторые из них — выдающиеся умы. Вам бы обязательно помогли. Для вас нашли бы настоящих экспертов.
— Поймите, Кароли, я уже имел дело с экспертами! Дважды я приглашал на борт специалистов по сложнейшим системам. Первый сказал мне то, что я только что пересказал вам: единственный способ — полностью стереть все программы. Вторая стажировалась на Ньюхол-ме и была близка к решению проблемы, но мать с ней расправилась.
— Ты по-прежнему о чем-то умалчиваешь, — не унималась Меланта Джирл. — Я еще понимаю, когда кибернетический призрак способен открывать и запирать воздушные шлюзы и устраивать ловушки. Но как объяснить первое из наших несчастий — гибель бедняги-телепата?
— Это произошло по моей вине. Одиночество заставило меня совершить непростительную ошибку. Я решил, что смогу уберечь вас от неприятностей, даже если в компанию затесался телепат. Бывало, я перевозил пассажиров без осложнений: непрерывно наблюдая за ними, я успевал предостерегать их от опасных действий. Если мать пыталась вмешаться, я создавал для нее непреодолимые помехи, находясь у пульта. Так происходило не всегда, но чаще всего. До вас она убила пятерых, причем первых троих еще тогда, когда я был совсем мал. Именно тогда я и узнал о ней… В той команде тоже был телепат.
Однако все это меня не оправдывает. Свой жаждой жизни я обрек вас на смерть. Я переоценил собственные возможности и недооценил ее страх перед разоблачением. Почувствовав угрозу, она разит наповал. Телепаты для нее — главная опасность. Ведь они ее чувствуют, они твердят о каком-то темном, зловещем присутствии — ледяном, враждебном, бесчеловечном…
— Именно так он и говорил, — подтвердил Кароли де Бранен. — Он не сомневался, что на борту присутствует некто, чужой.
— Все правильно: телепат, привыкший к сознанию, заключенному в органику, воспринимает ее как нечто совершенно чуждое. Ведь ее разум не похож на человеческий. Не могу сказать точно, чем он является на самом деле, но в общих чертах это сложная кристаллическая сетка памяти, безумное переплетение взаимопроникающих программ, сочетание электричества и духа. То есть совершенно инообычное явление!
— Ты по-прежнему не объясняешь, каким образом компьютерная программа сумела превратить в гранату человеческую голову, — терпеливо напомнила Ройду Меланта.
— Ты когда-нибудь держала в руках «шепчущий алмаз»? — спросил ее капитан.
Она кивнула. В свое время у нее был свой «алмаз» — темный кристалл, заряженный воспоминаниями об исключительно удачном эпизоде разделенной телесной страсти. Зарядив свой «алмаз» на Авалоне, она наслаждалась им целый год: достаточно было до него дотронуться, чтобы ощутить могучий приступ желания и неги. Увы, со временем заряд ослаб, и в конце концов она потеряла свой кристалл.
— В таком случае ты знаешь о сохранении псионического заряда, — заключил Ройд. — В основе моей компьютерной системы находится резонирующий кристалл. Думаю, мать зарядила его перед смертью.
— Такое под силу только подготовленному специалисту, — напомнила Меланта.
— Вы ведь не спрашивали меня о мотивах, Кароли, — сказал Ройд.
— Ты тоже не догадалась задать этот вопрос, Меланта. Почему моя мать возненавидела род людской? Она родилась с особым даром. На Авалоне она могла бы получить первую категорию, выучиться, пройти практику и проверку, завоевать признание. Благодаря такому таланту ее носили бы на руках. Наверное, она стала бы знаменитостью. Она бы превзошла могуществом остальных обладателей первой категории. Но максимум силы она обрела только после смерти, соединившись с космическим кораблем в единое целое.
Не знаю, покажется ли вам мое объяснение убедительным… Она родилась не на Авалоне. На ее родной планете этот дар расценивался как проклятие, нечто темное, чуждое, опасное. Ее принялись лечить. Применяли медикаменты, электрошок, гипноз… В итоге любая ее попытка пустить в ход свой дар приводила к приступу острого недомогания. Сам талант навсегда остался при ней, однако была утрачена способность эффективно применять его, сознательно им управлять. Он стал ее неотъемлемой, но подавленной частью, источником боли и стыда. После пяти лет стационарного «лечения» мать чуть не лишилась рассудка. Неудивительно, что она возненавидела человечество!
— В чем же заключался ее талант? Она была телепаткой?
— Наверное, да, но в самой неразвитой, зародышевой стадии. Я читал, что все телепаты обладают в дополнение к благоприобретенным еще и врожденными способностями. Однако мать не могла угадывать мысли. Она умела поставить себя на место другого, однако варварское «лечение» причудливым образом исказило эту ее способность: чужие чувства буквально вызывали у нее тошноту. Но истинная ее сила, которая не была истреблена, несмотря на пять лет усилий, именуется телекинезом.
— Неудивительно, что она ненавидела гравитацию! — воскликнула Меланта. — То ли дело — телекинез в условиях невесомости!
— Совершенно верно, — согласился Ройд. — Гравитация на «Летящем в ночи» — мучение для меня, и она же ограничивает возможности матери.
За этим высказыванием последовало молчание. Все смотрели на темный цилиндр в помещении силовой установки. Наконец раздался обреченный голос Кароли де Бранена:
— Лингвисты не вернулись.