И Мартин не скупится на необычные, а часто и эпатажные подробности. Другое дело, что его задача, по крайней мере в научно-фантастических произведениях, не испугать, не вызвать тошнотворную реакцию, а показать внешне необычное, даже неприятное, а затем продемонстрировать, как под этим слоем скрывается нечто человеческое, требующее любви, понимания, сострадания.
Словом, если кого-то пугает Иное, лучше вообще не читать фантастики. Знакомое, привычное в избытке представлено в детективах, любовных мелодрамах, триллерах…
В качестве яркого примера можно привести одно из лучших и одновременно самых шокирующих произведений Мартина — повесть «Песня для Лиа» (1974), завоевавшую премию «Хьюго».
Ее герои — пара влюбленных телепатов, юноша Робб и девушка Лиа (Лианна). Правительство некоей планеты нанимает их для выполнения важной и тайной миссии: выяснить, почему все большее число земных колонистов обращается в местную религию, которая, по идее, должна вызывать у всякого нормального человека резкое отрицание. Инопланетный культ, как и все уважающие себя религиозные учения, глубоко укоренен в местной биологии, истории и культуре, но на взгляд постороннего и впрямь экзотичен — дальше некуда! — Сакральными существами в нем выступают огромные желеобразные слизняки-паразиты, присасывающиеся к черепу «новообращенного» и в буквальном смысле выпивающие из него все соки.
Однако Мартин не так прост: перед нами вовсе не история очередного Чужого из одноименного фильма. Ведь если взглянуть на ситуацию непредвзято, оправившись от первого шока, то странное паразитическое существо с забавным на наш слух именем «Гришка» (Greeshka) предлагает обращенным (Воссоединенным) не что иное, как… любовь! Всепоглощающую — на сей раз в буквальном смысле, — бескорыстную и всеохватную. Ко всему живому, а не только к избранному существу. И дарующую возлюбившему то самое Спасение, которое не случайно пишут с заглавной буквы. Это любовь, которая предлагает отдавать, разделить, пожертвовать, а не забирать и не удерживать силком… Кто считает, что не к этому же призывают все главные мировые религии, пусть первым бросит в Мартина камень.
Воссоединенные испытывают мучения лишь в восприятии стороннего наблюдателя. На самом деле они достигают в полном смысле божественного экстаза, возлюбив всех и вся во Вселенной, приобщившись к вечности и в каком-то смысле воспарив над обыденной материей, прозой жизни… Но многие ли из нас могут признать, что в своем земном и совсем нефантастическом существовании не относятся даже к любимому человеку с позиций «стороннего наблюдателя»? Многие ли из нас могут честно сказать, что стараются понять и принять его (ее) таким, каков он есть, а не пытаются подогнать к своим собственным ожиданиям и представлениям?
Героиня, обратившись в новую веру, осознает, насколько земляне, в сущности, одиноки и эгоистичны. В то же время Робб предпочитает любви «небесной» привычную, земную. Отсюда и проистекает настоящая драма, конфликт, та самая психологическая сшибка, которая высекает искры настоящей литературы. Только где же те критики, что так ратовали за нее?..
Проблемам «экзотических» религий, поискам истины, «старым песням о главном» — а на самом деле, новым испытаниям для хорошо знакомых человеческих качеств (среди коих и ксенофобия, и эгоизм, и желание обязательно «приватизировать» того, кого любишь) посвящены и другие произведения Мартина.
Это, например, рассказ «Тропой креста и дракона» (1979), также награжденный премией «Хьюго», и короткая повесть «Песчаные короли» (1979), принесшая автору дубль высших премий («Хьюго» и «Небьюлу»). Последнее произведение — это горькая притча о том, какими мы, сами того не подозревая, выглядим со стороны. «Домашние животные», роль которых на сей раз играют насекомые-телепаты, вначале почитали своего хозяина как бога, но, узнав поближе его жестокую и эгоистичную сущность, возненавидели, и тем не менее новое поколение «песчаных королей» воссоздало себя в образе Хозяина. Остается лишь вообразить, какой ужас за этим последует… А в короткой повести «Портреты его детей» (1985), принесшей автору еще одну премию «Небьюла», творения героя-писателя начинают жить самостоятельной жизнью, причем их отношение к «отцу» весьма далеко от «семейной» идиллии[6].
Как, наверное, уже понял читатель, чисто человеческие, а не «галактические» чувства, эмоции, поступки доминируют в произведениях Мартина. Только все это представлено, раскрыто и исследовано на фоне абсолютно нечеловеческих, фантастических обстоятельств и ситуаций, и неслучайно за писателем заслуженно закрепилась репутация одного из лучших новеллистов американской фантастики последних десятилетий.
Творчество Мартина-романиста вызывает больше вопросов. Того, на чем были построены его рассказы и повести, — яркий, парадоксальный образ, видение, неожиданный психологический поворот, — в романах оказалось недостаточно. Образы по-прежнему были яркими, но что с ними делать на протяжении долгого и развернутого повествования писатель, кажется, и сам не знал, оттого многие его книги порой откровенно провисают.
Таков, к примеру, созданный в соавторстве с Лизой Таттл роман «Гавань Ветров» (1981), переписанный из их же прекрасной романтической новеллы «Шторм в Гавани Ветров» (1975), хорошо известной нашим читателям. В повести завораживало само место действия — покрытая архипелагом океаническая планета, на которой постоянно дуют свирепые ветры, а потомки земных колонистов с успехом используют природную «тягу» и передвигаются с острова на остров с помощью искусственных крыльев. Любопытна была и культура «летунов», и их социальная организация… Однако когда эта картинка — люди, парящие в небе, как птицы, — была перенесена в роман, то авторы столкнулись с тем, что нужно было еще и выдумывать какую-то историю, и книга, на мой взгляд, получилась тягучей, натужной.
Еще более экзотический мир представлен в романе «Свет умирающий» (1977). Это дрейфующая в космосе планета, постоянно погруженная во тьму, — и столь же темны нравы и обычаи аборигенов. Лишь в момент прохождения вблизи очередной звезды жизнь как бы оживает: население планеты полностью отдается грандиозным торжествам, смахивающим на оргии в «последний день Помпеи». А затем случайно встреченное солнце отдаляется, превращается в одну из мириада звезд на черном небосклоне, праздник кончается, и мир снова погружается в спячку — долгую космическую ночь, конца которой не увидит, вероятно, никто… И ни яркие, колоритные детали фантастической квазифеодальной культуры, ни запутанная любовь двух главных героев не могут скрыть главного: сюжет романа явно буксует.
Как писал английский критик Джон Клют, «роман Мартина сам напоминает чудесный сон — но сон, наполненный жизнью, исступленно бьющей под только кажущейся неподвижной поверхностью сюжета… Однако по необъяснимой причине эта огромная энергия все время как бы придерживается автором втуне…»
Начиная с 1980-х годов, Джордж Мартин стал постепенно отдаляться от научной фантастики, в которой, казалось, его ждало такое блестящее будущее. Он опубликовал несколько интересных, чисто «жанровых» рассказов и повестей — например, цикл об «инженере от экологии», вышедший под одной обложкой в сборнике «Путешествие Тафа» (1986), но писателем явно овладели иные соблазны.
Еще в бытность увлечения science fiction Мартин постоянно сопоставлял ее с образами и ситуациями, принадлежащими пограничным жанрам — триллеру и хоррору. В таком стиле написана одна из самых знаменитых повестей Мартина «Летящие в ночи» (1980), экранизированная в 1987 году. Здесь причудливо перемешаны звездолеты, полночные кошмары, экстрасенсорные способности героев, обезумевшие компьютеры и прочие приметы трех жанров.
А далее Мартин все более отдаляется от НФ. Спустя два года после «Летящих в ночи» он публикует роман о вампирах, «Горячечный бред» (1982), а еще спустя пять лет — повесть «Человек в форме груши». Опубликованный в 1987 году журнальный вариант повести принес автору Премию имени Брэма Стокера.
Кроме того, в романе «Рэг Армагеддон» (1983) Мартин отдал дань еще одному увлечению молодости, объединив общую атмосферу «ужастика» с реалиями и агрессивной энергией молодежной рок-культуры. И наконец, стоит упомянуть его интенсивную работу на телевидении и в кино: он написал сценарий к заново воскрешенному телесериалу «Сумеречная зона» (1985–1987), работал над художественным фильмом «Красавица и чудовище»…
Из начинаний Мартина этого периода можно отметить серию антологий «Новые имена», собранную из произведений начинающих авторов. Однако больше всего времени и творческих сил писатель отдает стихии, захватившей его в 1987 году: созданной им «межавторской» серии «Wild Cards»[7]. Он бессменно вел ее все последнее десятилетие: собирал и редактировал антологии, сам писал рассказы и даже один роман — «Рука мертвеца», в общем, жил в выдуманном им самим мире.
«Wild Cards» — это история параллельной Вселенной, где занесенный на Землю инопланетный вирус в 1946 году уничтожил 10 процентов населения Нью-Йорка, а остальные 90 — мутировали. И лишь немногие из выживших превратились в экстрасенсов-суперменов — Тузов (или Асов, поскольку оба слова по-английски обозначаются одним словом — Асе), приключения которых и составляют сюжеты отдельных произведений. Если честно, то это уже не столько литература, сколько увлекательная игра, сродни компьютерным «стрелялкам» и «квестам», и Мартин, кажется, испытывает неподдельный экстаз от своей новой роли Game Master’a.
Джон Клют, сравнивая Мартина с другой яркой звездой 1970-х — Робертом Силвербергом, отмечал: «Оба схожи в том, что способны точно направить свое перо на что-то, захватившее их воображение, после чего отыскать единственно нужные слова, чтобы вернуть нас к реальности. А в чем они расходятся, так это в количестве написанного: Мартин никогда не поражал своей сверхпродуктивностью — скорее, наоборот… Виной всему — телевидение. Начиная с 1980-х годов, он написал множество удачных сценариев, получил немалую прибыль и теперь лишь от случая к случаю позволяет себе отвлекаться на научную фантастику и фэнтези». И заканчивает Клют статью пассажем, весьма смахивающим на траурную речь, полную сдержанной печали: «Мы благодарны ему за его блестящий менеджмент с серией «Wild Cards», но продолжаем скорбеть по поводу того, что он навсегда покинул научную фантастику».
Впрочем, навсегда ли?
Сейчас писатель живет в городе Санта-Фе (штат Нью-Мексико), где его соседом все последние годы до своей смерти был Роджер Желязны. Связи с миром science fiction и фэнтези Мартин не порывал: постоянно мелькал на различных конах, понемногу пописывал (в том числе и фантастику) в журналы и антологии. Да и два его недавних романа из новой серии «Песнь пламени и льда» — «Игра тронов» (1996) и «Битва королей» (1997) (с первым российские читатели недавно имели возможность познакомиться в серии издательства ACT) — достаточная порука тому, что отпевать Джорджа Мартина миру фантастики рановато.
Он всегда был удачлив. И, подобно другому знаменитому барду, конечно, вернется. И, конечно, споет — не пройдет и полгода…
________________________________________________________________________
БИБЛИОГРАФИЯ ДЖОРДЖА МАРТИНА
(Книжные издания, фантастика и фэнтези)
1. Сб. «Песня для Лиа» (A Song for Lya, 1976).
2. Сб. «Песни звезд и тенет» (Songs of Stars and Shadows, 1977).
3. «Свет умирающий» (Dying of the Light, 1977).
4. Сб. «Песчаные короли» (Sandkings, 1981).
5. С Л. Таттл — «Гавань ветров» (Windhaven, 1981).
6. «Горячечный бред» (Fevre Dream, 1982)
7. «Рэг Армагеддон» (The Armageddon Rag, 1983).
8. Сб. «Песни, которые поют мертвецы» (Songs the Dead Men Sing, 1983).
9. Сб. «Летящие в ночи» (Nightflyers, 1985).
10. Сб. «Путешествие Тафа» (Tuf Voyaging, 1986).
11. Сб. «Портреты его детей» (Portraits of His Children, 1987).
12. «Рука мертвеца» (Dead Man's Hand, 1990).
13. «Человек в форме груши» (The Pear-Shaped Man, 1991).
14. «Игра тронов» (A Game of Thrones, 1996).
15. «Битва королей» (A Clash of Kings, 1997).
И вдруг, пока я брел вниз головой по телефонным проводам, глядя под ноги, на плоское, холодное, кое-где присыпанное колючими яркими звездами небо, меня осенило: стоит на миг поддаться слабости, сделать маленький шажок вбок — и все. И я вечно буду падать вверх, к недостижимым высотам ночи. Тут в меня словно бес вселился, и я перешел на бег.
Ах, как пели провода под моими ногами! Ах, как они качались и выгибались надо мной, пока я мчался сломя голову! Мимо кафе-закусочной «Рикки», и в гору, в гору, в гору. Мимо старой шоколадной фабрики и комбината «Ай-Ди-Ай», где делают рекламные дисплеи. Мимо контор «охотников за головами», мимо «А. Дж. Лакорс: Электромоторы-Регуляторы-Запчасти». Выше и выше, по склону, который становится все круче, вдоль извивающейся, как змея, вереницы коттеджей, что карабкается к самому Риджу. Дважды я обгонял пешеходов, скрючившихся и закутанных, пригнувших головы, но не побежденных — шут знает, какие таинственные дела выгнали их из дома в такую погоду. Они-то меня не замечали, само собой. Где уж им, пешеходам. Впереди уже показалась ферма, где выращивают антенны — честно, целое поле антенн. И Семь Сестер, разукрашенные красными огоньками, как новогодними гирляндами, приросшие к земле, словно сталактиты. «Куда бежим, малыш?» — проворковала одна из башен — кажется, Гегемона — скрипучим, хриплым от помех голосом.
— Отстань, — процедил я, не замедляя бег, и все семь башен захихикали.
По шоссе, бормоча, ползли машины. Эта местность, хотя люди постарались заселить ее и вообще привести в порядок, изобиловала оврагами, с которыми ничего нельзя было поделать. Вот и здесь, сразу за обочиной, начинался непригодный для строительства крутой скалистый склон — царство деревьев и мусора. Коробочки от макдональдсовских гамбургеров и белые целлофановые пакеты махали вслед проезжающим автомобилям. Я прибавил ходу и начал выкладываться по-настоящему.
Примерно в квартале от Риджа я поскользнулся и чуть не упал. Еле успел ухватиться за столб. Огорошенный собственной беспечностью, я повис над бездной. Голова кружилась. Нервы шалили. Земля, чугунным щитом нависшая над моей головой, была черней, чем сама чернота, и все же я чувствовал: она, точно охотничья собака, принявшая стойку, готова в любой момент наскочить на меня, раздавить в лепешку, размазать в ноль. Я с ужасом уставился на нее.
Кто-то выкрикнул мое имя.
Я обернулся. Прозрачная голубая фигурка приникла к телеантенне на крыше маленького кирпичного коттеджа. Ага, Вдова Чарли. Рукой, мерцающей серебристым огнем, она указала в дальний конец Рипке-стрит. Я крутанулся вокруг столба — посмотреть, кто там.