Бриджит покосилась на Дикси и шепнула:
— Посмотреть на воздух?
Живопись была прекрасна, мы так и сказали, но Барри не успокаивался. Черч, по его словам, был величайшим художником во всей американской истории и одним из лучших в мире во все времена.
— Я бы его поставил в один ряд с Ван-Дейком и Каналетто! — восклицал мой сосед по комнате.
— Каналетто? — переспросила Дикси. — Это тот, кто рисовал виды Венеции?
— Какое у него небо! — экстатически бормотал Барри. Он выглядел, как сластолюбец, охмелевший от наслаждений.
— Некоторые любят картины с собачками или голыми женщинами, — заметил я. — Барри любит свет и воздух.
После музея мы пообедали, но сначала Барри объяснил, какое блюдо заслуживает внимания, а какое — сущая гадость. Заставил нас пить никому не известное эквадорское пиво. Для Барри весь мир делился на великолепные вещи и на гадкие вещи. Благодаря этому его жизнь сильно упрощалась, если не считать одного: его приятели почему-то были не в состоянии общаться между собой.
На матче он сравнивал защитника команды нашего колледжа с одной звездой футбола, а нападающего — с другой. Концерт после первой половины матча сравнил с выступлением джаза штата Огайо. И перед концом третьего тайма стало ясно, как день, что Барри вот-вот смертельно надоест Дикси. Мы с Бриджит шепотом договорились удрать от них при первой же возможности — Дикси, наверное, сумеет отговориться тем, что ей надо успеть на автобус, и тоже удерет. А Барри проведет вечер, как обычно: сидя в нашей комнате и изучая книжку «Президентские выборы 1996 года».
В иных случаях Барри читал мне лекции на самые разные темы: об американской литературе (лучший поэт — Эдвин Арлингтон Робинсон, лучший романист — Джеймс Томас Фаррелл)[13], о животном мире (единственное стоящее домашнее животное — золотистый ретривер), об одежде (во всем, кроме как в пиджаке цвета морской волны и широких серых брюках, мужчина напрашивается на неприятности) и даже насчет хобби — он собирал знаки различия русской царской армии. Когда я сказал, что мой папаша коллекционировал колючую проволоку, он несколько дней со мной не разговаривал.
Барри являл собой прямо-таки кладезь информации. В университете был арбитром по части хорошего вкуса. Все знали, у кого надо просить совета.
Но у него никто ничего не спрашивал. Мы его люто ненавидели. Я сменил жилье еще до конца осеннего семестра. Озлобленный и всеми отверженный Барри Ринц устроился старшим воспитателем в среднюю школу. Именно такая работа была ему нужна — мало кому так везет в жизни.
Так вот, не знай я этого парня досконально, я бы мог поверить, что на самом-то деле он был разведчиком наапов.
Пробыв на земле год, наапы преподнесли нам подарок — межзвездный транспорт. Он оказался на удивление недорогим. Наапы описали нам свои тяговые двигатели — дешевые и безопасные. Обучили своим методам навигации, указали на прямые пути, открытые ими в космосе. У нас это называли искривлениями пространства, хотя в физическом смысле «пути» не имеют ничего общего с теорией Эйнштейна или искривленным пространством — и вообще ни с чем в таком роде. Мало кто понимал объяснения наапов, но это ничего не меняло. Они сами не понимали, что такое «прямые пути», использовали их, и все. Все это было подано Земле на тарелочке, как индейка в День благодарения, так что мы обошлись без долгих и сложных научных экспериментов и перепрыгнули прямо к коммерческой эксплуатации. Заводы Мицубиси в Ла-Пасе начали строить по чертежам наапов три роскошных лайнера, способных добраться до любой планеты нашей галактики — на тысячу туристов каждый. И хотя человек еще не ступил на луны Юпитера, несколько туристических агентств уже принимали заказы на грандиозное турне по десятку ближних населенных планет.
Да-да, оказалось, что космос полон жизни, в нем множество гуманоидов на планетах, обращающихся вокруг звезд солнечного типа. «Мы десятилетиями пытались установить связь с внеземными цивилизациями! — жаловался один советский ученый. — Почему они не отвечают?» Его коллега наап сочувственно пожал плечами и ответил: «В галактике все пытаются установить связь. Для них ваши послания были чем-то вроде рекламы, рассылаемой по почте». Сначала мы ощутили себя униженными, но быстро утешились: когда войдем в межзвездное сообщество, к нам отнесутся более серьезно. И наапы сделали это возможным.
Мы были очень благодарны наапам, но из-за этого жить рядом с ними не стало легче. К концу моего второго президентского срока Плин явился с советами насчет дальнейшей карьеры.
— Книгу не пишите, — сказал он (а я уже успел написать двести страниц «Воспоминаний…»). — Если хотите быть авторитетным политиком — прекрасно, но держитесь в тени и ждите, когда вас пригласят.
— А чем же мне заняться сейчас? — спросил я.
— Найдите себе что-нибудь новенькое. Почему бы не освоить торговлю по электронной почте? Будете работать, не выходя из дома. Либо проявите активность в церковной или гражданской благотворительности. Найдите себе новое хобби — выращивайте алтей или коллекционируйте военные знаки различия.
— Плин, — попросил я, — оставьте меня в покое.
Казалось, он был уязвлен.
— Да, конечно, если вам так угодно, — пробормотал он, и я пожалел о своих резких словах.
По всей стране, по всему миру у всех были такие же неприятности с наапами. Похоже, они прибыли в таком множестве, что у каждого землянина имелся свой наап, чтобы давать ему нескончаемые советы. Подобного напряжения не было с 1992 года, когда на конкурсе «Мисс Вселенная» титул вообще не присудили большинством голосом. Поэтому я не был особенно удивлен, когда после 28 дней путешествия среди звезд наш первый базовый корабль вернулся, имея на борту всего 276 пассажиров из тысячи. Остальные 724 туриста остались на разных цветущих, восхитительных, гостеприимных планетах. Все населенные планеты были похожи в одном: там проживали очаровательные, милые, умные существа, оставившие свои родные миры после того, как их планеты открыли для себя наапы. Разные расы мирно и гармонично жили рядом в новых просторных городах, специально возведенных для иммигрантов. Возможно, эти инопланетяне некогда перенесли внутренние междоусобицы и вспышки ненависти, столь хорошо знакомые людям, но теперь об этом не могло быть и речи. Теперь они собрались со всех концов галактики и жили в согласии, объединенные единым стремлением — никогда больше не видеть наапов.
Через год после старта первого межзвездного корабля население Земли уменьшилось на 0,5 процента. Через два года — почти на четверть. Наапы были слишком сердечны, благорасположены и назойливы для того, чтобы им можно было сопротивляться. И они становились все более утомительными. Вместо того, чтобы скандалить с ними, люди собирали вещички и улетали к звездам. Кругом было множество по-настоящему приятных планет; путешествие стоило не слишком дорого, а возможности открывались неограниченные. Люди, угнетенные земной реальностью, могли обрести новую жизнь, обрести себя на планетах, о существовании которых мы и не знали до появления наапов.
Земные города теперь не были грязными муравейниками, забитыми нищими людьми. Немногие оставшиеся жители могли выбирать себе хорошие дома и квартиры. Домовладельцам поневоле пришлось снизить квартплату и содержать дома в наилучшем виде, чтобы привлечь съемщиков.
Голод кончился, когда число потребителей пищи решительно снизилось по отношению к числу производителей. В течение десяти лет население Земли уменьшилось наполовину и продолжало уменьшаться.
Бедность тоже начала исчезать — по своим причинам. Теперь работы хватало на всех. Когда стало ясно, что наапы не будут занимать рабочие места, люди могли спокойно выбирать себе дело.
Очень скоро исчезли дискриминация и предвзятость. Все объединились в стремлении поддерживать производство вопреки огромной эмиграции. Всем стала доступна хорошая жизнь, и любые обиды исчезли. А кроме того, вся враждебность, сохранившаяся в людях, теперь была обращена на пришельцев.
Наапы против этого не возражали. Они просто выполняли обещанное.
Я теперь мэр и почтмейстер маленького городка Нью-Далласа на Тире, четвертой планете звезды, которая значится в нашем старом каталоге под номером Струве-2398. Инопланетяне разных рас называют звезду именем, которое можно перевести, как «Божья шишка». Все здешние жители добры и милосердны, только вот на дух не выносят наапов.
Да нет, вы не поняли: по всей галактике наапов считают посланцами мира. Их миссия — путешествовать с планеты на планету, принося общее согласие, процветание и истинную цивилизованность. В галактике нет разумной расы, которая не любила бы наапов. Все мы осознаем, каковы их свершения и как много они для нас сделали.
Но если наапы начнут селиться в нашем квартале, мы немедля сложим чемоданы и двинемся куда-нибудь еще.
Удивительно, но проблема Первого Контакта, весьма популярная в фантастике «Золотого века» и остающаяся таковой в современной зарубежной НФ, напрочь исчезла со страниц произведений отечественных авторов. Как и многие другие темы, казалось бы, дающие писателям большой простор для полета фантазии. Не скудеет ли наша литература, отказываясь от них как от «ветхозаветного хлама»? И что предлагает взамен? И почему все-таки это происходит?.. Свою точку зрения высказывает популяризатор науки, давний автор и читатель нашего журнала.
Мне довелось несколько раз выступить на страницах журнала «Если» с научно-популярными очерками[14], в которых на примере фантастических произведений я попытался рассказать о преломлении некоторых идей современной физики в художественной литературе. Не являясь критиком, я тем не менее с интересом следил за полемическими и публицистическими материалами журнала, посвященными судьбе фантастики в нашей стране. В статьях и выступлениях авторов журнала часто задавался вопрос: куда идет русская фантастика, развивается ли она или деградирует? Оптимисты радостно указывали на раздолье книг в магазинах, перечисляли авторов, добившихся немалых успехов, а пессимисты уныло тыкали пальцем в те же книги, которые якобы месяцами не распродаются, называли фамилии тех же авторов, выбрасывающих на рынок роман за романом с неутомимостью траншеекопателя… Особняком стоят публикации, в которых явственно проступает тоска по доброй старой НФ времен Золотого века советской фантастики (длившегося, кстати, всего полтора десятка лет — в лучшем случае!). Судя по содержанию некоторых заметок, можно догадаться, что есть влиятельные издатели, которые полагают, что фантастика — это в первую очередь литература о новых идеях, тогда как все остальные ингредиенты художественности — фабула, психологизм, достоверность и т. п. — всего лишь необходимые, но не достаточные условия зачисления текста в разряд фантастики. С такой точкой зрения можно спорить или соглашаться, но в одном ревнители НФ правы — в нашей фантастике есть все: острый сюжет, характерные герои, буйство фантазии и остроумие вымысла, но нет той первозданности чувств, присущих классической НФ. Создается впечатление, что, стремясь стать полноценной, «взрослой» литературой, фантастика утрачивает свои специфические качества, не позволявшие ей раствориться в общем потоке художественных текстов.
В этой связи весьма характерна эволюция так называемых «вечных тем» фантастики — космические путешествия, перемещения во времени, проблема контакта… Кстати, последняя тема в современной российской фантастике трансформировалась в нечто, лишь отдаленно напоминающее свою прародительницу. В памяти как-то не отложились значительные произведения, посвященные проблеме контакта. Возможно, это закономерное явление. Сейчас произведения наподобие «Каллисто» Г. Мартынова вызвали бы удивление. А ведь в пору расцвета нашей фантастики эту тему не обошел практически ни один мастер НФ. У американцев этого добра тоже хватало с избытком, один только Саймак чего стоит! Кстати, в те времена считалось даже хорошим тоном противопоставлять американское видение проблемы советскому. В качестве примера критики и фантастоведы любили упоминать рассказы «Первый контакт» М. Лейнстера и «Сердце Змеи» И. Ефремова. Сейчас, правда, эти произведения воспринимаются весьма своеобразно. Если в первом рассказе настороженность, грозящая взаимным истреблением, сменяется надеждой на взаимопонимание, то во втором декларируется воинствующий антропоцентризм — «чужим», чей метаболизм основан на фторе (а в остальном они подобны людям), предлагается изменить его на углеродный, дабы они не мучились своей неполноценностью. Персонажи Лейнстера рассказывают анекдоты, хотя в любой момент могут уничтожить друг друга, герои Ефремова серьезно озабочены непохожестью прекрасных и дружелюбных «фторных» существ.
В принципе, и тогда тема контакта в лучших своих образцах являлась всего лишь отражением проблемы взаимопонимания соперничающих сверхдержав! Научный аспект постижения иного разума — эта линия у нас развивалась поначалу самостоятельно. А потом все смешалось, и в итоге она протянулась от сугубо научной «Второй экспедиции на Странную планету» В. Савченко до исключительно социального «Пикника на обочине» А. и Б. Стругацких.
В последнее десятилетие сама идея контакта вроде бы мало кого волнует, проблема обитаемости Вселенной из разряда «горячих» тем перешла в «запасник». А если авторы и обращаются к ней, то возникает либо мрачный «Телефон для глухих» А. Столярова, либо развеселый рассказ «Отдай мою посадочную ногу» Е. и Л. Лукиных. Произведение в духе романа «Ветер времени» Ч. Оливера сейчас, наверное, с порога будет отвергнуто издателем — устарело! Вот если у пришельцев возникнут сексуальные контакты с землянами, да еще они попутно истребят особо циничным способом несколько сотен миллионов людей — тогда это предмет для разговора книгопродавца с фантастом. И поэтому в современных романах люди охотно вступают в боевой контакт с пришельцами, гордо и смело несут бремя человека в густонаселенной Вселенной, решают личные проблемы и сублимируют свои комплексы на фоне галактических катаклизмов…
Из ряда публикаций можно сделать вывод, что в этом нет ничего плохого. Действительно, художественная литература пишется для людей и о людях. Человек — вот предмет и объект художественности. А фантастический элемент становится всего лишь антуражем для того, чтобы изобразить человека во всей его прелести или мерзости. В конце концов, нельзя вечно ютиться в окопах переднего края науки и услужливо беллетризировать ее достижения. Гротеск, гипербола, условность — вот составляющие современной российской фантастики, а в какие практические формы это будет отлито, имеет ли значение? Подумаешь, исчезли так называемые «новые идеи», зато фантастика сделала большой шаг вперед, потеснив традиционную литературу на ее же поле.
Шаг вперед?
Много лет назад Г. Гуревич в своей книге «Беседы о научной фантастике» на ясных и конкретных примерах показал историю развития и трансформации «фантастики-как-приема» в «фантастику-как-тему». Действительно, невероятная идея в качестве самодостаточного сюжетного хода превратила фантастику в некое самостоятельное подразделение художественной прозы. Теперь же она снова возвращается в лоно матушки-литературы, словно блудное дитя, стыдливо отрекаясь от прошлых поисков и заблуждений. Линия водораздела весьма характерна, все мало-мальски приличные произведения последних лет используют фантастику в качестве приема для заострения злободневных проблем. А их хватает с лихвой! Так, может быть, все эти вечные темы фантастики прошли отмеренный историей литературы срок и их место в музее художественных раритетов?
На первый взгляд, так оно и есть. Но с другой стороны, как оценить тот факт, что американцы продолжают работать в этом направлении с упорством неофитов? Каждый год у них выходят авторские книги и антологии, посвященные, кстати, и все той же теме контакта, и число их не уменьшается. О кинематографе и говорить не приходится, последнее десятилетие прошло под знаком встречи с «иными». Я не могу согласиться с точкой зрения Э. Геворкяна[15], выводящего «твердую» НФ как прямую функцию научно-технического прогресса, хотя эмоциональная составляющая фантастики 60-х годов действительно повлияла на выбор профессии молодых людей моего поколения. Такие произведения, как «Миша Перышкин и антимир» С. Гансовского, «Суэма» А. Днепрова, «Гриада» А. Колпакова, «Внуки наших внуков» Ю. и С. Сафроновых, и другие подобные не стояли в первом ряду советской фантастики, но именно ими тогда зачитывались школьники начальных классов, которые, лишь повзрослев, открыли для себя С. Лема, А. и Б. Стругацких, Р. Брэдбери… Проблемы контакта, паранормальных явлений, космологии, кибернетики, биологии в фантастике тех лет казались не только захватывающими дух, но и вполне доступными пониманию юных умов. И, может, не преувеличивают некоторые публицисты, ищущие причины современной активности американской НФ в специальных (или социальных?) заказах НАСА или там АНБ?
Впрочем, подобного рода версий можно выдвинуть превеликое множество.
Скорее всего, дела обстоят значительно проще.
Любое литературное произведение востребовано читателем лишь в меру его, читателя, потребности. А когда означенная потребность отсутствует, то хоть ты тресни, а купить книгу не уговоришь. В этом смысле прав С. Переслегин, выявивший тенденции перерастания кризиса перепроизводства в кризис перепотребления[16]. Действительно, нельзя бесконечно топтаться вокруг одних и тех же тем, читатель все же требует разнообразия. Но мы должны признать, что мутации сюжетов рано или поздно приводят либо к холодной и циничной комбинаторике, аранжированной нехитрыми авантюрными ходами, либо же к самовыводу автора из поля функционирования фантастики. Весьма поучительны в этом плане попытки пресловутой «Четвертой волны», говоря словами их представителей, «вернуть фантастику в литературу». В итоге от этой «волны» остались считанные единицы, продолжающие работать в фантастике, а «литература» даже не заметила их героических попыток.
Вечные темы НФ в чистом виде — своего рода динозавры. Они поражали наше воображение, поскольку отличались новизной. Однако энтропийные процессы, увы, необоримы, а стало быть — ничто не вечно. Возвращаться к таким темам, как, например, проблема контакта на уровне сюжетов 40 — 70-х годов, в принципе, можно, но разве что ценой потери контакта с читательской аудиторией. Конечно, на Западе время от времени появляются объемные книги наподобие прекрасного романа В. Винджа «Пламя над бездной», но у нас они воспринимаются, как динозавры на автомобильной стоянке.
Впрочем, у нас динозавры вымерли, торжествует юркий примат. Наши критики могут радостно подводить итоги книжных продаж, могут дажё убедительно рассуждать о том, в каких регионах фантастика чахнет, а в каких, напротив, цветет. Суть дела не меняется — традиционная научная фантастика, о которой неоднократно говорилось в журнале «Если», находится в глубочайшей коме. Но почему тогда у американцев все это продолжает выходить и читаться?
Можно предположить, что у них фантастику потребляет определенный возрастной контингент, и каждый раз, когда сменяется генерация читателей, ее заново знакомят все с теми же вечными темами, поскольку обращаться к старым именам и книгам у них как-то не принято — за редким исключением. Впрочем, и у нас вроде бы к тому идет, а ко всему еще число «старых» любителей фантастики стремительно сократилось в силу внелитературных причин. А новое поколение читателей (да и, судя по рецензиям, авторов) в массе своей с трудом воспринимают серьезную литературу, ценя в первую очередь «прикол», а не идею.
Но что если правы именно они?
Как уже не раз говорилось на страницах журнала, в силу остросюжетности своей фантастика воспринимается обыденным сознанием в ряду дамских романов, исторической и приключенческой прозы, детективов и триллеров. Поэтому стоит ей хоть немного сделать шаг в сторону, как она теряет контакт с читателем. Но неужели, акцентируя занимательность, нескучность, «фантастика-как-тема» исторически была обречена на вымирание после того, как она выполнила свою миссию — популяризировала достижения науки? Не хочется в это верить. Правда, нельзя отрицать тот факт, что «фантастика-как-прием» расцвела пышно, и потому, купив в магазине очередную книгу, мы часто сталкиваемся с юмористическим, приключенческим или историческим романом, чья истинная сущность хорошо замаскирована фантастической атрибутикой.