— Но…
— Никаких «но»! — поморщился Николай Андреевич. — Давайте-ка лучше чай пить. Дуняша, подавайте.
— Но…
— А ежели вы, милостивый государь, будете настаивать на своих невежественных бреднях, я еще подумаю: отдавать ли за вас Аннушку… Чуда вам захотелось? Душа мается? Так ведь мир наш как раз полон чудес! Его Императорское Величество подписали проект строительства водяной электрической станции на Днепре, это ли вам не чудо?! Вот на что вам, молодежи, следует направить свою фантазию и энергетику… Или уж на крайний случай хотя бы увлечься книжками этого калужского старика Циолковского. Бредни, конечно, но фантазию будоражат.
— Папа, — вмешалась Аннушка. — А не допускаешь ли ты мысли, что в Митином рассказе есть толика правды?
— А я и не думаю, что он лжет. Но я ученый и привык доверять только фактам, а не сновидениям. И во всем, что тут услышал, я вижу только одну загадку: как трем разным людям могло присниться одно и то же? Однако современная психология располагает сведениями и о более удивительных явлениях. Так стоит ли драматизировать?..
— А как быть с этим? — Дмитрий достал из внутреннего кармана пиджака фотографию с портретом Фабио Да Ладжози.
Николай Андреевич взял снимок, подслеповато прищурился, надел пенсне и вгляделся в изображение.
— Хороший портрет, — сказал он. — Славно исполнен. Жаль, если вы его испортили… Сдается мне, что вся эта ваша трансформация картины в засекреченный текст — не более, чем фокус, непонятно с какой целью произведенный над вами экстравагантной американкой.
Дмитрий хотел было возмутиться, но вспомнил об угрозе Николая Андреевича и перевел взгляд на Аннушку. И неожиданно обнаружил, что та готова вот-вот заплакать.
— Что ты, милая? — коснулся он ее руки.
— Мне… — сморгнула она слезу, — мне жалко ту меня, которая так и не дождалась своего Митю…
— Ах-ха-ха! — ударил себя ладонями по коленкам Николай Андреевич так, что пенсне соскочило у него с носа и повисло на ниточке. — Вот они, барышни! Им только намекни, они и рады нюни распустить. Нет, дочка, — продолжал он успокоительно и одновременно строго, — нет на свете того неприглядного мира, который обрисовал нам тут наш фантазер-путешественник. Нет и не будет! Ибо, если мы будем следовать заповедям Господним, то и Он не оставит нас.
Э. Геворкян в статье «Последний Бастион» («Если» № 2, 2000 г.) сделал любопытное предположение: в недалеком будущем возникнет «клановая», «узкоцеховая» НФ, получат собственную НФ генетики, геологи, военные и т. п. Московский критик и профессиональный историк Д. Володихин попытался выяснить, что же такое историческая фантастика и в чем ее принципиальное отличие от других направлений НФ.
Поначалу я предположил: исторической фантастикой стоит называть те работы фантастов, в которых есть точное воспроизведение какого-нибудь пласта исторической реальности.
Но потом понял, что определение, построенное на словах «точное воспроизведение реальности», саму эту реальность не отражает. По большому счету, на протяжении всей краткой, но бурной истории постсоветской фантастики вышло только два заметных произведения, которые могут претендовать на «точное воспроизведение» от начала и до конца. Это роман Андрея Валентинова «Дезертир» (1997) и трилогия Андрея Мартьянова — «Вестники времен» (1998), «Творцы апокрифов» (1999, в соавторстве с М. Кижиной), «Низвергатели легенд» (2000).
В первом случае автор опирается на очень солидное знание эпохи Великой Французской революции, представляет, как одевались в те времена, как готовили кофе, по какому календарю жили и где в революционном Париже располагались те или иные правительственные учреждения. А. Валентинов, сам профессиональный историк, добросовестно освоил специальную историческую литературу «по широкому фронту». Но можно говорить и о философском влиянии: чувствуется, что писателю близка позиция блистательного консервативного историка и философа Томаса Карлейля.
В случае с Андреем Мартьяновым все значительно проще. Фактологической основой трилогии стала научно-популярная книга И. В. Можейко (он же Кир Булычев) — «1185 год». На нее, как на стержень, нанизываются добавки из прочей литературы о европейском средневековье. Работа И. Можейко — это умная и профессиональная популяризация исторических знаний, к тому же оригинальная по форме и, понятно, великолепно написанная. Соответственно, и производная от нее вышла недурная… если закрыть глаза на художественный уровень последователя (особенно второй и третьей книг).
Видимо, не сложилось еще особого жанра исторической фантастики. В этой сфере не существует единого комплекса книг, где соблюдались бы сюжетные, структурные, стилистические каноны, где был бы некий единый метод изложения — иными словами, все то, что называется жанром. На сегодняшний день об исторической фантастике имеет смысл говорить только как о хаосе весьма разнородных литературных произведений, где массированно используется исторический антураж (действительный, а не фэнтезийный). Возможно, на этой почве когда-нибудь и вызреет некая жанровая общность, но до этого далеко.
Когда автор этих заметок попытался собрать историческую фантастику, выросшую из отечественного материала (древнерусской, старомосковской, петербургско-имперской и советской истории), у него ничего не вышло. Парадоксально: в 90-х годах никого не заинтересовало классическое русское средневековье, галантный XVIII век и даже громокипящее XIX столетие. На одном конце хронологической шкалы в судьбе России — славяно-киевская эпоха, породившая океан фэнтези. У этого океана очень хорошо вычерчено побережье: не позднее середины XI столетия, когда правил Ярослав Мудрый.
На другом конце — Серебряный век, революции, войны двадцатого столетия. Советскую и предсоветскую эпохи «эксплуатировали» много и со вкусом.
Посередине же — колоссальный пробел.
Не нужны оказались фантастам времена Александра Невского и Дмитрия Донского, обошлось без опричной тьмы Ивана Грозного и кровавого пира Смуты, оставлены в стороне кипение петровских десятилетий, изящная пора «веселой царицы Елисавет», а с ними вместе и «век золотой Екатерины».
Казалось бы, какое обилие человеческих трагедий, какой пестрый мир отваги, жестокости, святости и предательства, какое богатство политических сюжетов! Ан нет, не надобно. Почему?
Отвечая на этот вопрос, легче всего начать с того, что оказалось востребованным.
Что касается славяно-киевской фэнтези, то она в большинстве случаев может быть названа «исторической фантастикой» лишь с изрядной натяжкой, поскольку фантазии авторов чаще всего преобладают над исторической реальностью. Правда, в конце 90-х произошел сдвиг в сторону «историзма», фактологической точности. На форзацах романов появились карты, где довольно точно показано расположение восточнославянских племен и древнерусских городов (например, серия «Княжий пир», основанная «Центрполиграфом»), видны скрытые цитаты из исторических источников. Сейчас уже почти позабыты истоки славяно-киевской фэнтези. Многим представляется, что она родилась после 1991 года наподобие взрыва сверхновой. Это заблуждение. Корни жанра уходят значительно глубже — они в так называемой «русской богатырской повести»
XVIII века. В этом жанре плодотворно работали Лев-шин, Попов. Уже в советские времена повести и рассказы о волхвах, витязях, князьях и богатырях появлялись на страницах молодогвардейских ежегодных сборников «Фантастика». Классический для славянокиевской фэнтези роман С. Плеханова «Заблудившийся всадник» вышел в 1989 году. И знание исторических реалий Киевской Руси у Плеханова было на порядок выше любого из современных авторов. Двенадцать — пятнадцать лет назад «Молодая гвардия», надо полагать, пыталась сформулировать целую философию национального неоязычества, подводя под нее серьезную историческую базу. Заметим: весь огромный период древнерусской истории с середины IX века до смерти Ярослава Мудрого умещается в несколько десятков страниц летописи, несколько страниц иностранных источников, не очень обильный археологический, мифологический, этнографический материал и считанные единицы архитектурных памятников, дошедших до наших дней. Все подвиги и походы князей киевских, все язычество с Перунами и Мокошами, все градостроительство и вся государственная деятельность отражены на ничтожном пространстве реальных исторических источников. «Молодогвардейцы» вычерпывали подчистую все или почти все. Лет семь после них те же самые сюжеты, подходы, концепции эксплуатировались по нисходящей: вместо живого источника авторы стали черпать материалы из монографий Б. А. Рыбакова, знаменитого романа «Русь изначальная» В. Иванова и какой-то убогой популярщины.
Во второй половине 90-х к славяно-киевской фэнтези стали относиться серьезнее. Огромная часть современного лагеря патриотов ставит на «национальную идею», при этом отрицая страшненький национализм, основывающийся на чистоте «крови», то есть на голой принадлежности к русскому этносу. Следующий шаг, по логике, — укрепить и облагородить идею «крови», разбавив ее идеей исторической культуры, или «почвы». А «почва» породила только две исторические культуры — язычество и христианство. Христианство в настоящий момент находится в поле мощнейшей полемики; принять или отвергнуть христианство в наши дни — значит принять или отвергнуть множество знаковых элементов истории, нравственности, да и той же политики. Иными словами, сделать очень ответственный выбор. Язычество до последних лет почти не замечали: ну, есть чудинка такая на Руси, не относиться же к нему серьезно. А для национального самоутверждения вроде бы даже приятно: арии мы, да и культура у нас была ого-го! Все попы проклятые порушили, да еще иноземцы. Вот неоязычество и набралось сил — проросло молодогвардейское зернышко, посеянное задолго до 91-го… А поднялся росточек на хорошо удобренной почве страшно ущемленных национальных чувств и вековечной благоглупости «не будем преувеличивать»…
Язычество пало в раннем средневековье. С XI столетия у него уже не было ни малейших шансов. До Батыева нашествия в середине XIII века, быть может, стоит говорить о некотором соперничестве двух религиозных традиций, а после него — исключительно о языческих вкраплениях в христианское мировоззрение, христианскую культуру, христианский социум. Поэтому и писать об огромном периоде с XI–XIII до XIX столетия неудобно. Встает та же самая проблема выбора: если принять нашу историю тех столетий со всеми ее триумфами и кошмарами такой, какова она есть, значит, принять и христианство (речь не идет о крещении, имеется в виду ценностная система) и еще очень много связанных с ним вещей… А если отвергнуть, то и отказываться придется от многого. Отношение к этим эпохам — как индикатор, моментально показывает, кто ты такой, с кем сидишь на одной скамейке. Возможно, поэтому и не пишут: страшновато…
Не исключено, что автор этих строк несколько преувеличил. Может быть, просто нет среди современных фантастов порядочных знатоков русской старины. Работа с историческим антуражем требует больших дополнительных усилий. Кир Булычев еще в 80-х играючи справлялся с такими задачами («Похищение чародея», «Царицын ключ»), но у него — подготовка профессионального историка.
Еще одна большая группа фантастических произведений, в которых используется исторический антураж, относится к так называемой «альтернативной», «параллельной» или криптоистории. Различие незначительное. Вот несколько моделей параллельно-альтернативной истории: мировой исторический процесс шел-шел и вдруг раздвоился или растроился… или «на самом деле все было не так», или «а что было бы, если бы…» (у историков-профессионалов это называется контрфактическим моделированием), или мировых исторических процессов с незапамятных времен было вообще два (три, пять, кто больше?). Забавно: несколько шарлатанов вроде А. Фоменко и М. Аджиева тоже претендуют на самоназвание «альтернативная история», хотя они занимаются отнюдь не фантастикой, а обряжением исторических знаний в шутовские наряды на потеху непритязательной публике.
В российской фантастике 90-х крипто-альтернативно-параллельная история главным образом паслась на тучных нивах XX века и в меньшей степени XIX-го. К ней можно отнести знаменитую эпопею Кира Булычева «Река Хронос», роман Василия Звягинцева «Одиссей покидает Итаку» (а также несколько менее удачных продолжений), роман Л. Вершинина «Первый год Республики» и его же повесть «Сага воды и огня», два романа А. Лазарчука и М. Успенского («Посмотри в глаза чудовищ», «Гиперборейская чума»), скандальную повесть С. Абрамова «Тихий ангел пролетел». В меньшей степени сюда относятся роман В. Рыбакова «Гравилет «Цесаревич», дилогия Г. Л. Олди «Маг в законе», а также повесть Е. и Л. Лукиных «Миссионеры». В еще меньшей степени — «Человек напротив» того же В. Рыбакова. И разумеется, нельзя не назвать Андрея Валентинова — бесспорного лидера отечественной «альтернативной истории».
Из приведенного списка легко увидеть: наше время само водило рукой фантастов. Добрая половина его, так или иначе, связана с главным переломом в российской истории последнего столетия — Октябрем 1917 года. Когда представления об этих годах, принятые в советское время, оказались анахронизмом, фантасты попытались ответить на два вопроса (и, пожалуй, преуспели в этом больше самих историков): что это было на самом деле (Кир Булычев, А. Лазарчук, М. Успенский, В. Звягинцев, В. Рыбаков) и как повернулась бы судьба страны, не случись того, что случилось? Иногда два больших историософских вопроса перекашивало этаким задором — перемонтировать биографию России, как пленку с боевиком. Особенно грешил этим В. Звягинцев. Но если бы некая виртуальная конференция выставляла оценки за теоретическую смелость, то фантастам досталось бы намного больше баллов, нежели историкам. Никакой связной концепции, отвечающей на первый или на второй вопросы, в современной исторической науке не существует. А у фантастов — несколько вполне цельных концепций… Они оказались оперативнее.
Что касается других социальных катаклизмов, прежде всего Великой Отечественной войны и превращения СССР в РФ, то им уделено куда меньше внимания. Наверное, боязно… все-таки боязно… Тронь войну — и рискуешь получить клеймо мерзавца на всю оставшуюся жизнь. Та боль еще не пережита и не отболела. Видимо, рано еще совать палец в эту рану: пойдет кровь… Так, по мнению многих, С. Абрамов сильно поторопился, и это самое мягкое, что можно сказать… По поводу перестройки риск не меньший. Ведь это — сунуться в политику. А значит, не избежать пинков со всех сторон.
Зачем понадобился фантастам исторический антураж? Когда и для чего они его применяют?
Чаще всего цель фантаста, решившего поработать с историческим материалом, может быть названа либо философской, либо публицистической, либо дидактической. С последним все просто: А. и Б. Стругацкие когда-то назвали «дидактической» фантастику Жюля Верна и Хола Клемента: те обстоятельно знакомили читателя с законами физики или новинками техники, а увлекательный сюжет служил литературной подпоркой для просветительской работы. К такого рода литературе следует отнести сериал А. Мартьянова. Основное содержание его романов — все то же самое просветительство, но только в отношении средневековой европейской истории. Как у Клемента физика подавила фантастику, так и у Мартьянова история не оставила от фантастики мокрого места.
Публицистикой занимался прежде всего В. Рыбаков в «Гравилете…». Роман представляет собой размышления о судьбе России на историческом материале. О несложившейся судьбе… То же можно сказать и о повести С. Абрамова, правда, значительно более экстравагантной по манере исполнения. В обоих случаях по тексту щедро рассыпаны авторские отступления на «глобальные» темы: о политике, экономике, культуре в макрокатегориях. Как ни странно, озорная книга А. Лазарчука и М. Успенского «Посмотри в глаза чудовищ» причалила в том же порту. Этот роман называли образцом криптоистории, но, видимо, он в большей степени публицистика, слегка обряженная в одежды гуманитарной НФ. Мировой исторический процесс представлен как результат деятельности эзотерических сообществ темных и светлых оттенков. Получилось нечто среднее между «Маятником Фуко» Умберто Эко и традиционалистскими сочинениями Александра Дугина. Сакральная политология, геополитическое религиоведение… Во всех трех случаях и история, и фантастика придавлены авторскими концепциями. Они исправно тянут пехотную лямку, а мимо них проходят блестящие гвардейские колонны авторских тезисов…
«Миссионеры» Л. и Е. Лукиных и «Первый год Республики» Л. Вершинина тяготеют к третьей группе. В обоих случаях авторы иллюстрировали парадоксы исторического развития, прозвучавшие, скорее, как его законы, как его внутренняя философия. Здесь история и фантастика не «толкаются», сосуществуя вполне гармонично. У Г. Л. Олди историческая канва едва намечена. В романе «Маг в законе» приметы Российской империи XIX столетия понадобились для того, чтобы создать образ тоталитарной громады, нависающей над носителями свободы. Андрей Валентинов предлагает читателям образ жизни, условно названный «дезертирским». Герой бежит из мира жестокости, ненависти и крови, отказывая в своей шпаге и своем опыте противоборствующим сторонам. Если у Олди фантастические элементы преобладают над исторической реальностью, то у Валентинова они едва видны и могут быть безболезненно изъяты из повествования.
Нередко историческая беллетристика становится фантастикой, поскольку у автора есть знакомства в мире издателей фантастики: он хочет продать роман подороже и увидеть его изданным порядочным тиражом. Иными словами, один род литературы успешно мимикрирует под другой. В других случаях фантастике дарит воздушные поцелуи политика — как, например, обстоит дело со славяно-киевской фэнтези.
Сейчас кое-что из этих симулякров может быть прибыльным, но в дальнейшем способно оказать гибельное воздействие на судьбу фантастики. Если у массового читателя возникнет впечатление, что под маркой фантастического романа можно приобрести Бог весть что, этот сектор книжного рынка размоется. И, естественно, ужмется. Выводы сделать нетрудно…
Видимо, последняя, философская, ветвь «исторической фантастики», самая пестрая и непредсказуемая, разрешающая любую мыслимую пропорцию фактов и фантазии, перспективнее прочих. По сути, она представляет собой историософию, выраженную всем арсеналом изящной словесности. Если суждено когда-нибудь сложиться самостоятельному жанру на основе «исторической фантастики», то путь к нему начинается в этих местах. □
В обзоре, посвященном читательским откликам и пожеланиям («Фантариум», «Если» № 6, 2000), мы пообещали нашим читателям, что время от времени будем рассказывать о незаслуженно забытых именах и книгах российской и зарубежной фантастики. Сегодня вас ждет этюд об одном из родоначальников жанра «альтернативная история».
Точно неизвестно, кому из фантастов первому пришла в голову безумная идея изложить реальные исторические события в сослагательном наклонении. Большинство исследователей НФ ищут истоки «альтернативной истории» в англо-американской литературе. Между тем элементы жанра обнаруживаются уже в повести Осипа Сенковского «Ученое путешествие на Медвежий остров», появившейся еще в начале XIX века. Впрочем, в данном случае приходится говорить об «эмбриональном» состоянии популярного ныне направления.
Это может показаться странным, но фантасты вообще очень долго не рисковали ставить вопрос ребром: «А что было бы, если?..» Возможно, потому, что туманное Будущее привлекало сочинителей фантазий куда больше, чем не менее туманное Прошлое. Если же фантасты и отправляли своих героев по реке Времени назад, то, грубо говоря, с крайне ограниченным кругом художественных задач: оправдать использование сочинителем машины времени или доказать, например, что пришельцы из космоса уже когда-то посещали нашу планету. В ранней фантастике Прошлое нередко оказывалось еще и одним из вариантов Утопии — пассеистической (т. е. устремленной не в будущее, а как раз наоборот); в устоях минувших веков некоторые утописты видели идеальное государство будущего.
Так или иначе, фантасты не стремились серьезно осмыслить (не говоря уже о том, чтобы переосмыслить) события давно минувших дней, дабы обнаружить там истоки актуальных проблем современности. Исторические реалии, хоть и приправленные художественным вымыслом, не подвергались серьезной «препарации». Как было уже сказано, затруднительно в истории мировой фантастики отыскать пионера «альтернативной истории». Но вот с датой рождения жанра в российской литературе разногласий, вероятно, не будет. Это произошло в 1917 году, когда московский «Журнал приключений» опубликовал повесть Михаила Первухина «Вторая жизнь Наполеона». Что было бы, если бы Наполеону удалось сбежать с острова Святой Елены — места последней его ссылки? По сюжету, ему не только удается покинуть остров, но и существенно повлиять на дальнейшее развитие мировой истории, создав новую могущественную империю в Африке.
Вряд ли случайно «Вторая жизнь Наполеона» появилась на свет именно в 1917 году, когда заново переписывалась история отдельно взятой страны.
Имя писателя и журналиста Михаила Константиновича Первухина (1870–1928) после 1917 года было вычеркнуто из русской литературы. Сегодня оно известно разве что литературоведам и знатокам фантастики. А между тем это был один из самых одаренных фантастов начала XX века, автор свыше 20 НФ-произведений.
М. Первухин родился в Харькове, здесь же закончил реальное училище и девять следующих лет отдал службе в Управлении Курско-Севастопольской железной дороги. Но в 1900 году из-за осложнений со здоровьем он был вынужден перебраться в Крым. Здесь и началась его литературная деятельность. Он организовал газету «Крымский курьер», которую возглавлял до 1906 года, и издал первый свой сборник рассказов «У самого берега Синего моря» (1900). В 1906 году он покидает Россию и в поисках лечения уезжает жить в Италию, однако не прекращая активного сотрудничества с российской прессой. В Италии он начинает писать научно-фантастические рассказы и повести, которые с 1910 года регулярно появляются (часто под псевдонимами М. Волохов, К. Алазанцев, М. Де-Мар) на страницах «Вокруг света», «На суше и на море», «Мир приключений», «Природа и люди» — основных изданий, публиковавших в те годы фантастическую и приключенческую прозу.
Тематика ранних рассказов и повестей Первухина вполне традиционна для фантастики той поры: лучи смерти, путешествие на автомобиле к Северному полюсу, загадочные обитатели морских глубин, необычные изобретения. И все-таки эти произведения резко выделялись на общем фантастическом фоне уже в силу литературной одаренности автора.