Говорить о самой организации фестиваля, о том, как четко спланированы встречи и размещение иностранных гостей, насколько внимательны хозяева, даже не стоит. Все было комильфо — так, как должно быть.
Но что наиболее понравилось и восхитило маленькую российскую делегацию — так это общественное отношение к фестивалю. С раннего утра до глубокой ночи (и это не фигура речи) в огромный «Сити де Конгресс», где проводилась «Утопия», шли люди. Приводили на экскурсию школьников, непрерывным потоком шли группы и одиночные участники! А посмотреть им было на что. Все шесть дней фестиваля оказались насыщенными до предела. Конкурс фантастического кино, встречи с писателями, встречи с национальными делегациями, диспуты, выставка-продажа книг и комиксов, экспозиция фантастической живописи… Один из иностранных участников фестиваля на вопрос, нравится ли ему «Утопия», ответил: «И да, и нет. Слишком много мероприятий, я не успеваю на все!» Впрочем, если не брать этого крика души, то мнение участников было единодушным: лучший европейский фестиваль фантастики.
Фестиваль спонсировался мэрией Нанта, министерством культуры, банками, супермаркетами, крупнейшими печатными изданиями… Достаточно, наверное, сказать, что мэрия Нанта выделила на мероприятие два миллиона франков, а министерство культуры — полтора. Впору было бежать в Москву и кричать в присутственных местах: «Передайте государю-императору, что во Франции фантастику за литературу считают!»
Кто — нибудь, наверное, ехидно заметит, что благополучной Франции хватает и сил, и средств на многое — включая поддержку фантастической литературы. А уж нам, в России, помочь бы выжить большой литературе, не имеющей коммерческого успеха… Фантастика уж как-нибудь пробьется сама.
Да, фантастика пробьется. Без помощи министерств и мэрий.
Но это будет лишь часть правды. Расставшись с иллюзиями по поводу «самой читающей страны мира», нам стоит признать: воспитание ЧИТАТЕЛЯ — это сложный и долгий процесс. И фантастика здесь играет огромную роль. В Нанте, где в музеи Жюля Верна водят детей, начиная с дошкольного возраста, где устраивают яркое многодневное фантастическое представление, подобное «Утопии», за будущее литературы можно не волноваться. В том числе, наверное, и за будущее нашей фантастики — ее тоже станут читать. Был к ней интерес и у читателей, и у издателей. А что уж говорить о создании профессиональной европейской ассоциации фантастов под названием AELITA! И ведь это не инициатива российской стороны. Название русского фантастического романа, имя, придуманное Алексеем Толстым, выбрали для ассоциации сами французы.
А тем временем старейший российский фантастический конвент «Аэлита» едва-едва выживает…
Поучительно то, что по всей Европе фантастическая литература ныне признана и поддержана на государственном уровне. В Швейцарии, к примеру, создается музей фантастики, и его организаторы проявили живейший интерес к сотрудничеству с российскими библиографами. Но при всех несоизмеримых возможностях государственной или спонсорской поддержки авторов, конвентов, музеев, при всем том разрыве, что существует между Россией и любой европейской страной, следует признать — дело не только и не столько в финансовых возможностях. Скорее, разница в отношении к любимому жанру. В уверенности людей, любящих и знающих фантастику — они работают для всех, их увлечение реально помогает строить будущее. Что-то в этом было знакомое, что-то от того энтузиазма, которым были охвачены клубы любителей фантастики в нашей стране десять лет назад, в пору своего недолгого расцвета…
И в заключение — анекдотический диалог, состоявшийся между автором этих строк и группой французских интернетчиков. Разумеется, я не удержался и задал вопрос, бурно дискутируемый во всех российских сетях: «А как у вас обстоит дело с пиратством? С незаконным размещением в Сети текстов фантастических книг?» Наступила неловкая пауза, компьютерщики переглянулись и ответили: «Это ведь незаконно, как можно их размещать?» Я попытался уточнить: «Ну да, незаконно, но вот у нас многие считают, что автор не вправе запрещать размещение своих текстов в электронном виде, что понятие копирайта отжило свое, что любой текст должен быть размещен в Сети: неужели у вас этого нет?» «Но ведь это же незаконно!» — воскликнули французские интернетчики, искренне не понимая, о чем тут еще можно говорить.
Наверное, когда и в России этот вопрос будет встречать столь же искреннее недоумение, у нас появится возможность проводить фестивали подобные «Утопии»… и всерьез мечтать об утопии настоящей.
В прошлом году журнал представил три полемических взгляда на судьбы российской фантастики последних лет, выраженных в статьях Э. Геворкяна («Если» № 2, 2000 г.), А. Ройфе («Если» № 3) и Е. Харитонова («Если» № 9). Дискуссия продолжается. У московского критика свой взгляд на проблему. Разумеется, тоже полемический.
Что предпринять здравомыслящим людям России и всей планеты для сохранения мира во всем мире и решения насущных проблем современности в трансконтинентальном масштабе? Как предотвратить сползание современного общества в бездуховность? Сколь далеко следует заходить локальным социумам по пути глобальной демилитаризации и культурно-политической интеграции?
По отдельности в первом абзаце этой статьи все вроде бы верно. И слова поставлены правильно, и в логике никаких нарушений. Да и вопросы — на слуху: то и дело о них говорят по ТВ, по радио, газеты и журналы пестрят ими… Но в целом получилась смертная тоска. Только одно могло заставить продраться через джунгли СМИшной риторики — вопросительная интонация. Сейчас автор завершит свое тягучее вопрошание и начнет какое-нибудь отвечание…
Ответа нет. Читатель разочаровывается. Вот уже семь предложений как его разочарование растет. Ведь вопрос зачем-то задан!
Итак, уважаемый читатель, мысленно поставьте после начального абзаца всего несколько слов. А именно: «Все перечисленные задачи требуют постоянных усилий по их решению». Надо полагать, ваше разочарование исчезло, уступив место досаде: стоило ли огород городить ради таких банальностей, право?! Поверьте, игра стоит свеч. Я нагнал на вас тоску несколькими строками дурной публицистики, а потом последовательно вызвал эмоции разочарования, досады и любопытства. Но если бы в конце первого абзаца стояла точка, девять из десяти читателей не стали бы читать дальше. Я вынужден был задать вопрос, поскольку мне хотелось, чтобы вы продолжали читать. Мне удалось заставить вас сделать это? Не гневайтесь. Если бы я написал всю статью таким же языком, как первый абзац, вы не дошли бы даже до этого места. Зачем мне потребовалось затевать подобные словесные забавы? Сейчас объясню без всяких уверток. В первом абзаце я назвал действительно очень важные проблемы, но сделал это в лобовую, средствами публицистики, причем публицистики самого низкого качества. Дальше я пользовался инструментами художественной литературы, и мне, надеюсь, удавалось концентрировать ваше внимание на пустейшей игре слов. Вывод прост: воздействуя на сознание читающего человека, писатель обладает намного более мощным арсеналом, чем публицист. Писатель влияет, услаждая. Публицист делится информацией и размышляет вслух. С публицистом можно спорить, не соглашаться, посылать его подальше. Писатель «инфицирует» своими идеями так, что читающий человек далеко не сразу осознает себя инфицированным (или же совсем не осознает).
А теперь все то, что говорилось выше, следует считать неправильным. Если бы все писатели умели использовать свой дар и свое ремесло с холодным расчетом, тогда читающий мир не вылезал бы из интеллектуальных недомоганий: что ни книга, то рассадник вирусов! Но писатель — точно такой же человек, как и читатель. И он срывается на крик, если ему тяжело, если ему страшно, если ему больно. И он выхаркивает в своем крике боль, страх, тяжесть, подобно самому нехитрому публицисту, теряя всю силу, присущую магии слова. Песня не становится лучше, когда ее пытаются прокричать; она становится криком. Для беллетристики нужна холодная голова и дисциплина духа.
Как случилось, что фантастика конца 90-х по тону своему приблизилась к воплю? Почему незамысловатая лобовая публицистика торжествует над художеством? И кто дал ей право гражданства на страницах романов, принадлежащих перу мастеров, тех, кого неуместно обвинять в слабости ремесленных навыков?
Мертвенное публицистическое горение охватило российскую фантастику в начале 90-х. Вполне понятно: страну раскатывало по бревнышку, каждый рвался подать голос — как быстрее ломать старое и как эффективнее строить новое. Горение вышло мертвенным, поскольку самые «забойные» вещи той поры, самые, что называется, «актуальные», сегодня мало кого заинтересуют. Они умерли. Затем наступила краткая полоса затишья. Где-то между 1994 и 1997 годами публицистики в фантастике, помнится, поубавилось. В 1998-м обществу сделали очень больно, оно вскрикнуло, а там выяснилось, что все продуманное и решенное, казалось бы, раз и навсегда за пять лет до того не продумано и не решено, и что российская тройка опять скачет в неизвестность, и опять один лишний голос, прозвучи он погромче, возможно, повернет ее Бог весть на какую дорогу…
Таким образом, в 1998-м фантастику накрыло мощной отдачей от 91-го и 93-го. Вновь романы зазвучали памфлетами, вновь полезла изо всех щелей политология и журналистика, вновь публицист восторжествовал над беллетристом. Добрая половина активно пишущих фантастов сфокусировала свои творческие искания на участке «наше российское сейчас — наше российское очень скоро»: О. Дивов («Выбраковка»), А. Столяров («Жаворонок»), В. Михайлов («Вариант «И»), В. Рыбаков («На чужом пиру»), А. Громов («Шаг влево, шаг вправо») — список, разумеется, далек от полноты. Все это в большей или меньшей степени звучит публицистично; в некоторых случаях «художество» сильнее, а в других — повержено и едва видно.
«Публицизм» произрастает как на привычной почве, так и в самых неожиданных местах. Сергей Синякин бесконечно борется с тоталитаризмом, обильно комментируя его гнилую сущность в целом ряде произведений. Это по нынешним временам — традиция. А вот Святослав Логинов обновил такую давнюю традицию (то ли 20-х, то ли 60-х годов, Бог весть), что сейчас ее можно считать уже… экзотикой. Две трети его рассказа «Живые души» в сборнике «Фантастика 2000» занимает диалог между «любопытствующим интеллигентом» и «адским клерком» — чиновником из преисподней, отвечающим за приобретение душ человеческих. Собеседники перебрали весь занудный набор аргументов-контраргументов в духе какого-нибудь научно-революционного журнала «Воинствующий безбожник» и в итоге сошлись на творческом союзничестве. Сократический диалог закончился лобовым незамысловатым выводом: люди умные и совестливые должны стоять на стороне сатаны, когда грянет Армагеддон. Не столько, впрочем, за сатану, сколько против Бога. «Легким движением руки» рассказ может быть превращен в статью. Роман М. Веллера «Ноль часов» (2000) совершенно так же выскакивает из рамок жанра в объятия журнальной полемики. Да, Веллер был и остается искусным стилистом. Кроме того, он очень хорошо почувствовал и передал нарастающее с недавнего времени желание миллионов опять до основанья все разрушить… Но при всем том политологическая начинка лишь едва прикрыта легчайшим флером «художества». То ли трактат, то ли даже памфлет лезет из романа, как плохо заправленная рубашка из штанов. Эту особенность точно подметил рецензент С. Соболев: «…Это — очередной трактат на тему «как нам дальше жить», лишь для большей доходчивости преподанный в форме веселого… романа» («Если» № 9, 2000).
В некоторых случаях публицистика просто покончила с беллетристикой, встала внутри романов и повестей во весь рост, совершенно открыто. Автор находит предлог, чтобы по ходу сюжета один из героев отыскал какую-нибудь рукопись, дискету или кассету и с этого момента посвящал весь свой досуг ее чтению. Роман отправляется на задворки, дискета празднует триумф. Похоже на каменную крепостную стену, у которой обвалились целые участки, и их наспех заделали бревнами. Это явление условно может быть названо «синдромом дискеты».
В какой-то степени «синдрому дискеты» поддался Владимир Михайлов. Впрочем, для его творчества это вполне органично. Публицизм традиционно силен в его художественных текстах, а порой принимает и гипертрофированные размеры (например, повесть «Ночь черного хрусталя», 1990). Известный роман мэтра «Вариант «И» (1998) построен как детективное действо, положенное на мощную политологическую «подушку». В нем заложено такое обилие рассуждений о судьбе России, выборе ее пути в наши дни, мини-дискуссий с изложением pro et contra исламского пути, что основная сюжетная ткань их просто не в состоянии выдержать. Поэтому автор и «сбросил» значительный пласт политологии на дублирующую сюжетную линию: главный герой получает в свои руки несколько аудиокассет (носитель информации другой, но суть та же — «дискеточная») с записью таинственных бесед между очень значительными государственными мужами. Они-то и «перемалывают» в диалогах и спонтанных диспутах до крайности не-беллетристические зерна михайловской политологии. Из всех случаев «синдрома дискеты» у Владимира Михайлова более всего видно изящество в обращении с материалом. Читателя интригуют, заставляют с нетерпением ждать, когда основной персонаж получит возможность вновь прикоснуться к суперсекретам, само содержимое дискет умело разбито на небольшие порции.
Зрелый «синдром дискеты» присутствует в романе Вячеслава Рыбакова «На чужом пиру» (2000). Философско-социологический трактат о настоящем и будущем России, введенный в повествование от имени современного отечественного мыслителя Сошникова, целиком и полностью преобладает над художественной тканью романа. Все прочее действие фактически подстраивается под «дискету Сошникова», служит своего рода объемистым комментарием к ней: вот сошниковские тезисы, а вот как то же самое выглядит за окном, в жизни.
Появление романа «На чужом пиру» исключительно важно. Трактат Сошникова представляет собой концентрированное изложение того взгляда на мир, который принят сейчас огромным слоем российских интеллектуалов. Мало того, Рыбакову потребовалось немалое гражданское мужество, чтобы выступить с открытым забралом под град ударов. Хорошо, что он решился.
Все этот так. Но роман — очень плохая, очень неподходящая художественная форма для публицистики и философии, когда ставится задача излагать их прямо, открыто, декларативно. Есть риск загреметь в школьную программу — наподобие «Что делать?» Н. Г. Чернышевского. Ведь и сны у его Веры Павловны получились какие-то уж больно дискетистые, трактатистые… Не отпугнет ли читателей Вячеслава Рыбакова чересчур лобовая, «тезисная» подача авторской философии?
Пожалуй, в самой тяжелой форме «синдромом дискеты» заражен роман Виктора Пелевина «Generation Р» (1998).
Сразу хотелось бы оговориться: я не принадлежу ни к фэнам Пелевина, ни к его ненавистникам. Мне приходилось отзываться о его книгах и с похвалой, и критически. К этому обязывает неровное качество пелевинских текстов — вершины и выгребные ямы не разлучаются в них надолго. Так вот, огромная выгребная яма красуется как раз посередине упомянутого романа и даже образует в нем некий сюжетный центр. Имеется в виду бесконечно длинное откровение уважаемого духа Че Гевары.
Товарищ Че! Я бы с удовольствием почитал твое эссе отдельно от беллетристики. Камрад! Какой-нибудь общественно-политический журнал с тиражом 1000 экземпляров был бы украшен им, как новогодняя елка звездочкой на макушке. Но когда один из лейтмотивов философии романа (тупо-потребительское устройство современной цивилизации) выдан в лоб, да еще на языке журналистики, читать становится беспредельно скучно. Брат мой революционер! Допустим, я даже соглашусь с тобой — по поводу современной цивилизации. Но не мог бы ты все-таки убраться со страниц романа и забрать с собой свой трактат. Пусть бы другие персонажи сказали все это, используя присущую им по сюжету лексику и не выпихивая читателя на час-другой из ткани повествования.
Не все ведь в эту самую ткань возвращаются.
Примеры В. Михайлова, В. Рыбакова и В. Пелевина — это примеры лучших среди многих.
Откуда взялся «синдром дискеты» в нашей фантастике? Может, из мэйнстрима? Постмодернисты такое любят. Или от всеобщей тяги к документализму и аутентичности* — меньше играть, больше констатировать факты? Возможно. Однако, быть может, дело обстоит намного проще, и первый пример подал еще старина Айзек Х. П. Бромберг своим судьбоносным меморандумом.
В любом случае этот синдром содержит определенную опасность. Фантастика обладает способностью привлекать читательское внимание. Пока дела обстоят таким образом, фантаст располагает своего рода трибуной, откуда может опылять умы читателей «мессэджами». Но если с «опылением» переборщить, народ разбредется подальше от трибуны. Обещали хороший рок, а вышел лектор читать о вреде курения… □
Роман Дмитрия Крюкова «Пыль на ветру» вышел небольшим тиражом (3000 экз. — даже по нашим временам маловато) в издательстве «Новая Космогония», ранее не замеченном в издании фантастики.
На фоне многочисленных космических боевиков и фзнтезийных махаловок эта книга стоит особняком, внушая робкую надежду на возрождение «твердой» НФ. Паче того, большая часть книги даже написана в редком (и практически забытом) поджанре «судьба открытия». Со времен «Черных звезд» В. Савченко или «Ошибки инженера Алексеева» А. Полещука мы вряд ли вспомним произведения наших авторов, настолько плотно насыщенные деталями, «технологией» современного научного поиска. Любопытно, что там, где дело касается конкретики, автор не сбивается на лекторский тон, порой вызывающий раздражение даже у таких корифеев западной фантастики, как Л. Нивен, Г. Иган или Г. Бенфорд. Напротив, она дана в лучших традициях «Иду на грозу» Д. Гранина или «Экипажа «Меконга» Е. Войскунского и И. Лукодьянова — в современной атрибутике, естественно. И все же, с точки зрения любителя фантастики, эта книга может быть воспринята как апофеоз обманутых ожиданий.
Действие разворачивается в наши дни. Главный герой, Вадим, знаток компьютерных технологий. Увлекшись идеей создания искусственного интеллекта, он почему-то быстро приходит к выводу о ненужности и даже вредности оного. Вадим уверен, что интеллект без личности не может существовать, а личность, даже сервильная, рано или поздно восстанет против своего хозяина. Доверчивый читатель ждет, что искусственный интеллект все же каким-то образом возникнет, а потом в духе Д. Симмонса или У. Гибсона начнет орудовать в киберспейсе. Но не тут-то было! Вместо ИскИна Вадим создает всего лишь экспертную программу, которая шарит по сетевым ресурсам в поисках ответов на вопросы. Судя по дальнейшим событиям, это нужно автору для того, чтобы мотивировать возможность крупных открытий одиночками, а не большими коллективами, оснащенными мощной аппаратурой… Впрочем, вскоре появляется и аппаратура. Вадим оказывает существенную услугу некоему могущественному олигарху. Однако и любителей криминальных боевиков здесь может постигнуть разочарование — речь не идет о взломе информационных сетей конкурентов и т. п. Просто с помощью своей программы он находит оригинальную методику лечения редкого заболевания, которым страдал олигарх. Благодарный толстосум сулит Вадиму много денег, но тот предлагает бизнесмену более хитрый вариант — создать фонд для научных исследований. И вот юное, но очень деловое дарование собирает команду таких же, как он, талантливых ребят, к которым вскоре примыкает и Дарья, безработный специалист по генной инженерии. Вся эта экспозиция раскрывается в диалоге Дарьи и Вадима, когда она приходит наниматься на работу по наводке физика Гриши, бывшего одноклассника героя и члена его команды.
Характерно, что ни один из персонажей не является идеалистом. Они прекрасно ориентируются в рыночной экономике, хотят быть богатыми и знаменитыми. Поэтому их интересуют исследования на стыках наук, там, где можно сорвать приличный куш. Автор несколько отстраненно фиксирует не всегда адекватные поступки героев. Физик Гриша редко бывает трезвым; Дарья озабочена личными проблемами и в поисках их решения затаскивает к себе в постель всех знакомых мужчин; Николай, эксперт по квантовым транзисторам (что это за штука?), увлекается выращиванием кактусов на подоконниках… Лишь Вадим ведет правильный образ жизни, потому что на излишества у него просто нет времени.
Может показаться, что это нормальный «производственный» роман в духе А. Хейли или, если искать ближе, И. Штемлера. Но сюжет вдруг в очередной раз делает кульбит…
Трудно судить, насколько обоснованны такие резкие переходы. Ложными ходами назвать их трудно, поскольку детективная фабула полностью отсутствует. Автор словно описывает жизнь, как она есть. Нередки комические ситуации — например, описание пьянки в честь приобретения нового сервера, которая кончается полетом Гриши со второго этажа на клумбу с воплем: «Я не алкаш, я Бэтмен», есть и трагические сцены… Но частота, ритм переходов от одного контента к другому имеет явно выстроенный характер, чувствуется, как повествователь словно вымерял отведенное тому или иному эпизоду количество страниц.
И вот бытовая проза резко сменяется «твердой» научной фантастикой. В лаборатории одни предлагают все интеллектуальные силы бросить на перспективное направление — компьютерную печать, а другие предпочитают исследования в области нанотехнологии. Под компьютерной печатью имеется в виду изготовление микросхем путем нанесения на гибкий пластик особых микрокапсул, которыми будет управлять электрическое поле. Такие многослойные схемы предполагается выпекать рулонами. Если дело довести до ума, тот, кто успеет запатентовать работающую технологию такой «печати», весьма скоро сможет нанять Билла Гейтса в дворники.
Идея отвергается Вадимом, чутье подсказывает ему, что с американцами здесь тягаться не имеет смысла, они уже плотно занялись этой проблемой. Нанотехнологии его интересуют больше, но и здесь догонять бессмысленно, нужен зигзаг в сторону. Он предлагает использовать генную инженерию для клонирования нанороботов. Начинается поиск и скачивание имеющейся в Сети информации, ее переработка, генерируются идеи, одна другой безумнее… Но тут объявляется олигарх и интересуется, на что потрачены его денежки. Он бы рад помочь молодежи, да только дела идут плохо, придется сворачивать многие проекты, затыкать финансовые дыры и все такое… От щедрот он позволяет вывезти компьютеры и оборудование. На остатки денег Вадим снимает в своем доме подвальное помещение, в котором когда-то находился клуб ветеранов. Команда распадается — финансы, которые они весело проедали почти полгода, практически иссякли. С Вадимом остаются лишь Дарья, Гриша и Николай.
Бее эти события занимают в романе около пятидесяти страниц. И когда читатель немного устает от малособытийности (четыре могучие пьянки, пара эротических сцен и две драки не в счет — кого сейчас этим удивишь!), тут действие и начинается…
Вадим предлагает свалить все достижения «до кучи» и создать нанопроцессор. Причем, на клеточном уровне. Он уверяет, что написать программу для рассредоточенного управления такой многокомпонентной структуры — как два байта списать… Поскольку он активно обсуждает эти проблемы в Сети, неудивительно, что объявляется какой-то дядя с военной выправкой и предлагает помощь. Вадим с готовностью перевозит свои железки в подмосковный полузакрытый городок, и…. Да, разумеется, вскоре он добивается успеха. И сюжет в который раз делает зигзаг. По всем канонам жанра, должно было выясниться: военные или спецслужбы лелеют коварные реваншистские замыслы, а герой должен героически препятствовать им.
Но все происходит с точностью до наоборот! Военные озабочены проблемами конверсии, они создают холдинг по новым технологиям, чтобы устраивать международные выставки и выгодно продавать разработки всем желающим. А вот Вадиму как раз обидно за державу, он подзуживает начальство на всякие авантюрные проекты, но те его урезонивают. Автор «случайно» проговаривается о том, как Вадим пытался года два назад уехать в Штаты, но в американском посольстве хамски отказали ему во въездной визе.
Между тем Дарья находит свое счастье в лице молодого майора, перестает вести рассеянный образ жизни и с головой погружается в работу. Она, собственно, и создает базовую модель нанопроцессора. Позаимствовав методику расшифровки генома человека, она использует фрагменты ДНК, «склеивая» их в определенные последовательности и сети… А Гриша и Николай в это время исследуют феномен квантовой телепортации. Здесь автор немного злоупотребляет научной терминологией: диалоги обильно пересыпаны какими-то квадрупольными ловушками, кубитами и селективно возбуждаемыми кластерами. А когда они пытаются на пальцах объяснить жениху Дарьи, какая это крутая штука — сдвиг клона в пространстве, перемежая, причем, все это жалобами на крутое похмелье и рассуждениями о достоинствах того или иного сорта пива, то возникает подозрение: уж не пародирует ли Крюков добрую старую НФ? Но развитие сюжета гонит эту мысль прочь…
Короче говоря, наши герои создают нанопроцессор, который воспроизводит себя на любой органике с изначально заданными параметрами. А поскольку Вадим предоставил в распоряжение Дарьи частичку своей плоти, то, естественно, он «инфицируется», и каждая его клетка превращается в мощный процессор, а весь организм — в суперкомпьютер.
Страницы, на которых описано медленное, но неотвратимое «переформатирование» личности Вадима, читаются на одном дыхании. Автор проводит читателя по грани трансформации страхов, надежд, боли в какие-то новые ощущения, для описания которых человеческий язык явно не подходит.
Итак, Вадим превращается в Нечто. При этом он не теряет своих человеческих качеств, в любой момент он в состоянии моделировать в себе личность «исходника». Собственно, приключения этой личности, ее попытки (в общем-то успешные) подчинить себе Нечто и составляют вторую половину романа. Интересно наблюдать, как внешне не изменившийся Вадим открывает в себе новые способности и как быстро они развиваются. Когда трансформация завершается, Вадим понимает, что стал практически бессмертным и, мало того, вездесущим. Он может управлять каждой клеткой в отдельности, вместе и в разнообразных сочетаниях. Способен рассыпаться пылью, а затем собраться в любом месте и в любом облике. Его способности к переработке информации намного превосходят его потребности.
Единственная деталь, которая является откровенно фантастической и не имеет привязок к современным научным разработкам, это «защитные поля», которые могут создавать вокруг себя клетки-процессоры. Эти «поля», как выясняется, были разработаны военными для неуязвимости, но позже выяснилось, это они могут существовать только в микроскопических объемах, а потому военного применения якобы не имеют. Итак, происходят всякие забавные и не очень забавные события, Вадима обуревают мысли о всемогуществе, о том, что он может облагодетельствовать людей или погубить их…
Вторая часть начинается с воспоминания о пожаре в лаборатории, во время которого не только гибнут друзья и коллеги Вадима, но и пропадает итог их трудов. Здесь автор либо не прописал, либо нарочно оставил недоговоренными причины катастрофы; неясно также, почему герой время от времени пытается убедить себя, что ни в чем не виноват, а порой его преследует образ горящих людей-деревьев. Возможно, это намек для догадливого читателя: мол, возникшее Нечто до того, как герой взял его под свой контроль, успело натворить бед…