— В ресторан небось на гастроли не вызовут, — со вздохом сказал Василий, явно думая о другом.
— А!.. — с отвращением откликнулся Леонид Витальевич (тоже весь в каких-то иных мыслях). — Ресторан! Нашел, о чем вздыхать! Зеркала там хорошие, ничего не скажу, а состав — шантрапа! Так отразят, что мама родная не узнает… Но, конечно, работенка у них — не позавидуешь, — помявшись, вынужден был добавить он. — Посетители-то приходят, уходят… За день, бывало, рыл десять скорчишь… одно другого краше…
Умолкли. Радужные блики скользили по стене павильона все медленней — всплеск активности на бирже, очевидно, миновал свой пик и шел на убыль.
— После гражданской войны безработица сильная была, — ни с того ни с сего сообщил вдруг Василий со сдержанной грустью. — Стекла-то много побили… Устроился я в подпольный дом свиданий. А куда денешься — в чем-то отражаться надо! Зеркало в номере… Вот ты не поверишь, Леня: рябое, волнистое, да еще и вогнутое чуток. Так я в нем не то что десятерых — рыл по двадцать в день делал, если не больше. Мастер на все рожи! Вся, считай, клиентура моя была.
— Погоди-погоди… — оторопело прервал его Арчеда. — Клиентура — это в смысле… Ты что же, получается, сразу двух отражал?
— В таком зеркале? Запросто! Тем более — в постели! Что там отражать? Так, бывало, переплетутся — уже и сами не знают, где у них чего… — Снова затосковал, пригорюнился. — Эх… Неужели опять на биржу, а? Только-только устроились, жизнь стала налаживаться…
С недобрыми предчувствиями все четыре персоналии покосились на тускло-радужный шар.
— Странно, ей-Богу… — сказал Арчеда, спеша увести разговор подальше от болезненной темы. — А у меня вот после гражданской с трудоустройством даже и проблем не возникало… Вся интеллигенция в западные зеркала схлынула, мест — навалом.
— А сам чего же?
— Что мне там делать? Нет уж! Здесь отразился — здесь и останусь.
Следует заметить, что для персоналии сменить национальность обычно труда не составляет. В принципе, ничто не мешает вчерашнему отражению африканского негра возникнуть завтра в одном из зеркал Санкт-Петербурга белым человеком. Но это, скорее, будет исключение. На бирже давно все схвачено, и в чужую тусовку влезть не так-то просто. Кроме того, распорядители предпочитают принимать на работу тех, кто уже хорошо знаком с отечественной мимикой, жестикуляцией и шевелением губ. Быть русским в нашей с вами реальности — это, как известно, судьба, а по ту сторону зеркала — не более чем амплуа.
— А может, и зря мы с вами дергаемся, — раздумчиво проговорил дядя Семен. — Если бы Иришка эта захотела (в смысле — персоналия ее), она бы нас еще три месяца назад вычислила. Сразу, как только зеркало повесили. Вот вбили мы себе в голову, что мания у нее…
— Ты в этом сомневаешься? — буркнул Арчеда.
— Сомневаюсь, Леня, теперь уже сомневаюсь. Знаешь, что, мне кажется, ей было надо? На Васькино отражение посмотреть!
— Зачем?
— А ты прикинь самое простое: отомстила баба — и успокоилась. Решила жить дальше. Подалась на биржу. А там ей говорят: «Слышь, девонька! Да у тебя вон левая бровь поплыла. Это что за товарный вид такой? Нет, уж ты пойди сперва марафет наведи». А как его наведешь, если оригинал твой полгода назад помер? Значит, что? Значит, надо найти Ваську, посмотреть на него, вспомнить, какая он сволочь, зарядиться старой ненавистью, а потом — можно уже и на биржу.
— Хм… — Леонид Витальевич и Василий прикинули. Такой расклад им нравился гораздо больше.
— А давайте-ка по порядку! — оживившись, предложил Арчеда. — То зеркало, в котором она явилась Ваське, он разбил, так? Посещать другие зеркала в нынешнем своем виде она не имеет права. Иначе ее тут же выставят отсюда… м-м… на природу… и обратно уже не примут ни при каких обстоятельствах.
— А кто выставлять будет? — с интересом спросил* Егор.
Старшие отражения вроде как поперхнулись.
— Тихо ты! — шикнул Василий. — Разговорился!
Егорка моргал.
— Нет, ну правда, — понизив голос, с недоумением продолжил он.
— Ментовки здесь нет…
— Помолчи, — сурово повелел дядя Семен и, почему-то оглядевшись, тоже понизил голос: — Есть, Егорка, есть. Просто невидимая и никак не называется.
— Не понял! — простодушно признался Егор. — А откуда ты тогда знаешь, что есть?
Тяжелое лицо ветерана помрачнело, набрякло. Не иначе, что-то припомнил.
— Потому что видел, как это бывает, — глухо промолвил он, помолчав. — Не приведи Господь! Отчинит персоналия что-нибудь этакое… серьезное. И — пиши пропало. Пять минут на то, чтобы попрощаться, а потом подхватывает ее — вроде как сквозняком — и выносит к лешему через биржу из Зазеркалья. Иди вон в озере лягушек отражай… Так-то вот, Егорушка.
Несколько секунд юное отражение сидело неподвижно. На лице — испуг.
— А… если она… в смысле, персоналия… сама не знала, что этого нельзя?
— Ну как это не знала! Тебя ж, когда в зеркало принимали, сразу обо всем предупредили, верно? Что можно, что нельзя. Вот и с остальными так же.
— А чего ж ты меня вчера… — Егор ошеломленно оглянулся на павильон. — В пустую коробку… да еще сквозь стену!
— Сравнил! Это запрет административный. Ну влез ты в пустой павильон! Делов-то! Кто тебя там с той стороны увидит? Ну, нарушил, ну, так что ж теперь?.. Распорядитель поругает — и только. А вот в отразиловку самовольно вломиться, да еще и в образе покойника — это ты уже, считай, высший запрет преступил. Высший! Чувствуешь разницу?
Егорка встал. Физиономия его была задумчива. Постоял — и направился к серой коробке павильона.
— Э, ты куда? — окликнул его дядя Семен.
— Сам же говоришь: поругает — и только, — не оборачиваясь, отозвался тот.
Оказавшись в пограничном Зазеркалье, заглянул под стол, но отражения осколка там, естественно, уже не было. Надо полагать, вчера Василий в припадке трудолюбия выкинул его вместе с прочим мусором. Жаль…
Не обращая внимания на возмущенное шушуканье обслуги, Егор покинул павильон и, покопавшись в сваленной у входа груде неодушевленки, обнаружил искомое. Стеклянный ятаган заметно помутнел, однако выбирать было не из чего. Вернулся в отражение комнаты, хотел задернуть штору, но штора отсутствовала. Должно быть, отмокала в ванной. Тогда он просто пододвинул стул и, сев спиной к зеркалу, уставился в осколок. Потом вспомнил, что при этом еще нужно ругаться, и негромко ругнулся.
Честно сказать, Егорушка не столько хотел подманить таким образом своего по жизни двойника, сколько надеялся снова увидеть женское лицо из Зазеркалья-2.
Зачем? А черт его знает, зачем! То ли окончательно убедиться: она или не она, — то ли просто так, из нездорового любопытства.
В осколке смутно отражалась его собственная физиономия и ничьей другой становиться не желала.
Наличие в Зазеркалье ментовки, пусть даже незримой и безымянной, не на шутку встревожило Егора. Ментов он не любил уже в силу своего происхождения, и поэтому загадочная, гонимая персоналия Ирины Полупаловой стала ему теперь ближе и симпатичнее.
А ведь получается, что если бледненькое рыжеватое отражение покойной выставят из Зазеркалья-1, то одновременно из Зазеркалья-2 выставят отражение его отражения, а из Зазеркалья-З — отражение его отражения его отражения… и так далее. Интересно, куда? В предыдущее Зазеркалье?.. Нет. Во-первых, какой тогда смысл выставлять, а во-вторых, они же все, эти миры, друг от друга изолированы! Дядя Семен вроде врать не станет… Проще уж предположить, что отражения естественного порядка тоже как бы слоистые. А то неувязка выходит: в зеркалах их — до чертовой матери, а в воде — всего одно?
Так и свихнуться недолго… Егор опустил осколок и оглядел чистые, освобожденные от паутины углы. Там по-прежнему злобно перешептывались.
— Слышь, ребята, — искательно обратился он к сердитым невидимкам. — А стеклышко подновить никак нельзя?
Шушуканье смолкло. Обслуга всегда чувствует себя польщенной, когда с ней говорят на равных и тем более о чем-то просят. Невидимая рука (или что там у них?) изъяла из Егоркиных пальцев зеркальный ятаганчик, повертела, покувыркала.
— Нет, ничего тут не сделаешь, — прозвучал наконец приговор. — Пара дней — совсем потускнеет. А там и вовсе растает.
— Специалисты вы хреновы! — с досадой бросил он, отбирая осколок.
— А там, между прочим, — прозвучал откуда-то с потолка ликующий голосок, — распорядитель вернулся. Ох, и влетит сейчас кому-то!