— Санджи… — Ее пальцы скользнули по коже, от виска к уголку его рта. — Я никогда не видела тебя без очков.
В следующую секунду они уже целовались. Он чувствовал ее мягкие губы, слышал прерывистое дыхание. Через минуту он осознал, что Марлисса плачет. Его лицо стало мокрым от ее слез. Он удивленно дотронулся до слезы на ее щеке.
— Я думала, что ты никогда их не снимешь. — Она хихикнула, неожиданно тонко для своего низкого голоса. — О, Санджи, я с радостью выйду за тебя!
И они снова целовались, долго, безмолвно. Санджи почувствовал, как внизу под ними плещутся волны, разбиваясь о сваи и едва заметно покачивая скамейку. Над заливом кричали чайки. Он крепко обнял Марлиссу; обоих трясло от волнения, от переполнявших невероятных эмоций. Санджи понял, что навсегда запомнит этот момент.
Трудно было определить, сколько они так просидели, когда Марлисса выпрямилась и отстранилась от него. Она вытерла лицо.
— Хочу привести себя в порядок. Не возражаешь? Здесь за углом есть ресторанчик, я быстро.
— Конечно же, иди, — сказал он, и даже эти простые слова показались ему особенными, потому что теперь он говорил с женщиной, которая согласилась. Все стало другим: воздух, звуки, жизнь. — Я буду ждать, — зачем-то добавил он.
Она поцеловала его в щеку, улыбнулась и пошла по направлению к зданию. Ее каблучки стучали по деревянным доскам настила.
Санджи откинулся на спинку скамейки и вытянул ноги. Вздохнул. Ему было хорошо.
Затем он заметил небольшой бокс, закрепленный примерно на середине осветительной мачты, стоявшей чуть дальше в глубине дока: полицейский прибор, инфракрасная камера, ведущая наблюдение только по ночам.
Он огляделся.
Это место просто кишело приборами для наблюдения. Доступными приборами. Он скользнул рукой в карман, погладил очки. И оживил Консьержа.
Он расширил область поиска, переходя от прибора к прибору. Вот фасад здания, за которым находится его скамейка. Вот торец. Дверь в ресторан. Санджи отмотал запись видеокамеры на пару минут и увидел Марлиссу, входящую в эту дверь. Он подстроил робота, расширяя область поиска. Марлисса зашла в туалет. Сушилка для рук потребляла энергию.
Ему стало интересно, о чем она думает. Жалеет ли, что согласилась выйти за него? Будет ли любить его всегда? Чтобы ответить на эти вопросы, понадобится огромный объем данных. Придется активно собирать информацию.
Когда она вышла, он вернул очки в карман, но оставил включенным Консьержа.
И поискового робота, которому теперь предстояло работать всегда.
Мое знакомство с профессором Челленджером началось с убийства, а завершилось одним из самых странных подвигов столетия. Сей молодой человек отличался крайним занудством, гордыней и раздражающей самоуверенностью — несмотря на отсутствие жизненного опыта. Однако должен признать, что он не из робкого десятка. И хотя мою душу француза ранит такое признание, храбрости англичан все же следует отдать должное.
Последние дни лета 1890 года были настоящей душегубкой. Мой любимый город Тулуза, столь приятный весной, превратился в раскаленную печь, когда на него обрушилось августовское солнце. Кирпичи весь день впитывали в себя жар и отдавали его после заката. Облака мух с басовитым жужжанием вились над лошадиными «яблоками», которыми щедро усеивали мостовые животные, запряженные в телеги и экипажи. И, что хуже всего, именно летом музей привлекает разодетых в лучшие воскресные наряды бездельников, которые толпами собираются в парках — прогуляться и пообщаться. Если я закрывал единственное в моем кабинете окно, — а он расположен как раз над Палеонтологической галереей, — то через несколько минут кабинет превращался в турецкую баню. Если же я его открывал, то детские вопли мешали сосредоточиться.
Однако сегодня я без труда отключился от назойливого шума, потому что перечитывал письмо, которое несколько минут назад принес наш уборщик Шарль, попросив разрешения оставить для своей коллекции марку с портретом королевы Виктории.
Мон шер Фредерик!
Сообщенная вами новость столь поразительна и невероятна, что я счел бы ее дурно состряпанным розыгрышем, если бы она исходила от кого угодно, кроме вас. Однако вас я знаю достаточно хорошо, чтобы верить вам безоговорочно.
Поэтому, как вы и просили, я выезжаю к вам. Как только закончу сборы и напишу эти несколько строк, я немедленно отправлюсь в путь, предвкушая удовольствие от новой встречи.
Помните ли вы Сассекс[4]? К сожалению, наш общий друг весьма занят (он дал мне понять, что некая леди чрезвычайно нуждается в его услугах), однако я взял на себя смелость пригласить с собой молодого человека — вашего коллегу, работающего в той же области и страстно желающего познакомиться со знаменитым профессором Пикаром.
Если французские поезда оправдают свою репутацию, то письмо, которое вы сейчас читаете, лишь ненамного опередит нас.
Искренне ваш, Артур Конан Дойл.
Я отложил письмо, услышав шаги в коридоре. В полуоткрытую дверь моего кабинета постучал запыхавшийся Шарль — бедняга прибежал, несмотря на жару:
— Они здесь, месье профессор! Это невероятно!
Он шагнул в сторону, пропуская Дойла. Тот по-прежнему щеголял армейской выправкой старого вояки, однако нисколько не постарел, несмотря на маленькие круглые очки, которых он прежде не носил. Поднявшись ему навстречу, я вовремя вспомнил о его неприязни к искренним галльским объятиям и просто протянул ему руку. Он тепло ее пожал и сразу же вытащил меня в коридор.
— Как я и опасался, Фредерик, мой молодой друг впал в транс, увидев вашу коллекцию. Ему недостает манер, однако прошу вас считать, что причина тому — исключительно его научные инстинкты. Я уверен, что вы, будучи ученым, сумеете его простить.
Как раз напротив кабинета я держу в стеклянной витрине одну из жемчужин своей коллекции: почти полный скелет неандертальца, найденный в мустьерской пещере[5] неподалеку от Бруникеля. Сейчас перед витриной на корточках сидел мужчина, внимательно изучая швы тазового пояса. Услышав наши голоса, он выпрямился и обернулся. Я невольно вздрогнул.
Распрямившись, он оказался гораздо массивнее меня или Дойла, а мы оба далеко не хрупкого телосложения. Пышная иссиня-черная борода скрывала его лицо до самых бровей, почти столь же кустистых. Размера головы почти хватало, чтобы зрительно уменьшить огромные уши до нормальных пропорций, однако мне все время казалось, что они, подобно слоновьим, вот-вот начнут развеваться от малейшего ветерка. Цвет ушей выдавал сангвинический темперамент и склонность к внезапным вспышкам ярости.
Бледные глаза Челленджера, подобные скальпелям, препарировали меня с той же легкостью, с какой, несомненно, разобрались в анатомических особенностях несчастного скелета.
Скелета, с которым он имел поразительнейшее сходство!
Что ж, это объясняло изумление старого Шарля. Создавалось впечатление, будто отдаленный потомок обитателя витрины внезапно решил нанести визит своему прапрадедушке. Та же форма черепа, та же могучая спина, которой позавидовал бы борец, та же обезьянья стойка, весьма напоминающая позу гориллы перед прыжком. Палеонтологу такие совпадения просто бросались в глаза.
— Замечательный образец, — гулко пробасил молодой человек по-французски. — Однако я обязан возразить: хотя реконструкция некоторых безымянных костей и выполнена со знанием дела, тем не менее…
— Фредерик, — безжалостно оборвал его Дойл, — позвольте представить вам молодого Челленджера, только что вернувшегося из Монголии с восхитительными теориями по поводу происхождения калмыков. Джордж, это профессор Пикар, любезно пригласивший нас посетить его музей.
— Вы в самом деле из Монголии? Тогда вы обязательно должны рассказать мне обо всем, когда у нас найдется время, — сказал я, пожимая Челленджеру руку. Ответное пожатие заставило меня слегка поморщиться.
— И все равно, эти безымянные кости… — начал было он, однако Дойлу, очевидно, было хорошо известно, как с ним справляться.
— Потом, Джордж, — снова прервал он Челленджера. — Полагаю, нам сейчас нельзя терять время, и я хочу выслушать то, о чем желает поведать профессор Пикар.
Решив, что не стоит мучить гостей в теплице, в которую превратился мой кабинет, я повел их вниз, в подвальную лабораторию. Вход в нее располагался как раз под скелетом голубого кита.
Дойл уселся. Челленджер, тряхнув головой, отклонил мое предложение расположиться в кресле и подошел к дальней стене — полюбоваться прикрепленным к ней зубом аллозавра. Я уставился на его спину, поджав губы. Ему еще нет и тридцати, а у него уже проявляются все признаки нашей профессии! И в том, что касается дурных манер, он уже сейчас может дать фору коллегам, которые в десять раз опытнее его.
Неважно! Мне требовался Дойл, хоть я и сожалел об отсутствии нашего общего друга, как он его называл, и чьи выдающаяся наблюдательность и сила дедукции оказались бы сейчас чрезвычайно полезными.
— Речь идет об убийстве, — заявил я. — Палеолитическом убийстве…
Челленджер вздрогнул, но не обернулся. Дойл ободряюще улыбнулся:
— Насколько я помню ваше первое письмо, ваш помощник…
— Мишель Деснойе. Чуть старше тридцати. Он учился в Париже у Кювье, был с Вассерманом в Амазонии во время второй экспедиции 1888 года. На мой взгляд, он отличался слишком богатым воображением, зато имел безупречную репутацию… и манеры! — Последние слова предназначались спине моего молодого коллеги, но впечатлили его не больше, чем блошиный укус — носорога. — Он был убит примерно три недели назад, ночью, на другом берегу Гаронны, неподалеку от «Божьего приюта».
— Амурная история?
— Сомневаюсь. Цветами он интересовался больше, чем женщинами. Полагаю, у него была дама сердца, но…
— Какими именно цветами? — вопросил Челленджер, неожиданно оборачиваясь.