— Будем. Если понадоблюсь, я здесь.
Макс кивнул и вышел, оставив доктора Карла Ивинса наедине с чашкой омерзительного кофе и последним выпуском дневника видений Ричарда Роу[1]. Они называли этого больного «Ричард Роу», потому что в больнице уже был «Джон Доу».
Здесь и впрямь был настоящий островок покоя, тем более, что отделение для буйных находилось всего в двух блоках отсюда, в конце коридора. Тишину нарушал только звук вентиляционной системы, ритмичный, как дыхание или шум прибоя. Доктор поднес к губам одноразовый стаканчик и поморщился. Хорошо еще, что кофе горячий, прямо из автомата. Единственное его достоинство.
Он раскрыл дневник и начал читать строчки, написанные четким, крупным почерком, таким же разборчивым, как печатный текст. Ни поправок, ни следов спешки, ни одной зачеркнутой буквы.
Я предвидел, что последние три хода массированных войск таскеров к виридиановому полю способны привести к тайной атаке в пределах пятидесяти оборотов. Не смогу обороняться сам, потому что ротация наступает через двадцать три оборота, когда я стану частью виридиана. Могу попытаться предупредить Урта, но это будет зряшной тратой сил, потому что суждение задним числом — единственная сила Урта.
Теперь направляюсь к синебару: сдвигаю четырех риперов на фронтир. Остается еще два хода к синебаровому полю, до очередной ротации, возможно, этого вполне достаточно, чтобы поставить риперов на место до слияния с виридианом.
Несмотря на обилие странных терминов, доктор Ивинс понимал, что такое «фронтир»[2]. Это серый треугольник в центре доски. Виридиан, синебар и лепис[3] — соответствующие секторы треугольной доски. Каждый, включая фронтир, в свою очередь, разделен на восемьдесят один равнобедренный треугольник. Но таскеры и риперы?!
Чтобы освежить память, доктор Ивинс отложил журнал и потянулся к истории болезни Роу, разбухшей едва ли не до четырех дюймов в толщину из-за вложенных в нее страниц дневника, который согласился вести утративший память бедняга, замечаний Ивинса и дополнительных рисунков и диаграмм, начерченных Роу в ответ на расспросы. Чертил он так же четко, как и писал. К сожалению. Потому что в изображениях абсолютно отчетливо проявлялась злоба таскеров. Бивни[4], давшие фигурке это название, загибались, как у слона или вепря, и дополнялись тигриными клыками. Кроме того, тварь обладала шестью ногами. Больше похожа на млекопитающее, чем на насекомое. Или что-то среднее между тем и другим?
Рипер[5] был еще более трудноопределим: квадратная голова со стертыми чертами и четыре серповидные лапы, вращающиеся в верхней части тела и заканчивающиеся то ли колесами, то ли изогнутыми щупальцами. Ивинс так и не понял, что это — механизм или живое существо.
Как большинство фигур, эти были донельзя схематизированы и выглядели чуть получше абстрактной скульптуры. По крайней мере, Ивинс надеялся, что изображения достаточно условны. Не хотел бы он жить во вселенной, где существуют создания, напоминающие риперов и таскеров.
Доктор вдруг опомнился и, вздрогнув, огляделся, смущенный тем обстоятельством, что он, психиатр, пусть и на секунду, принял чьи-то видения за реальность. Не то чтобы он совершенно не воспринимал всерьез дневник Роу. Случай весьма интересный. Ивинс с нетерпением ждал продолжения.
В бодрствующем состоянии Роу был обычным, ничем не примечательным «амнезьяком». Хотя не совсем обычным… Шести футов шести дюймов роста, с гривой золотисто-рыжих волос и волевым лицом. Был найден шагающим по Пичтри-стрит, в тысячедолларовом костюме и эксклюзивном галстуке, без всяких этикеток и лейблов от портного. Новехонький бумажник из кожи угря был пуст, если не считать таких же новых пяти стодолларовых банкнот. И все. Днем он оставался всего лишь одним из потерявших память пациентов. Зато по ночам превращался в параноика. Правда, Ивинс подозревал о существовании связи между его снами и амнезией.
— Как вы неоднократно утверждали, вас девять человек, иначе говоря, три команды играющих друг против друга на треугольной доске…
Ивинс взял за правило беседовать с больным после очередного чтения дневника, и Роу неизменно был готов, даже рад ответить на все вопросы.
Пациент поудобнее устроился в кресле. Лицо буквально сияет уверенностью, голос — звучный и глубокий, такой же впечатляющий, как внешность:
— Да, но помните, что иногда две команды временно объединяются против третьей. Правда, ненадолго. Потому что Игра Девяти всегда переменчива, я сказал бы, непостоянна. Каждый ход вносит сюда очередные изменения.
— Сюда?
— В то, что вы именуете реальностью, вселенной.
— Но где это «сюда»? Я имею в виду, где доска? В том, что вы называете «за кулисами»?
Роу невозмутимо улыбнулся.
— Я использовал метафору. Для простоты. Все находится за кулисами. Доска — единственное, что там есть. Остальное — это лишь поверхность; вся ваша жизнь — поверхностный слой, тоньше луковой шелухи, и все, что вы видите и о чем думаете, не более чем результат Игры.
Все та же старая песенка, хотя Ивинс продолжал упрямиться, как всегда, желая узнать о бреде пациента больше.
— Вы по-прежнему заявляете, будто мир — это то, что в представлении философов есть эпифеномен?[6]
— Ваш мир, — поправил Роу.
— Но не ваш?
— Только когда я, как вы объясняете, бодрствую и нахожусь в человеческом облике. Но не когда я один из Девяти.
— Когда вы спите…
— Если только ЭТО не сон. Как у Чанга Цзу.
— Да-да, — нетерпеливо отмахнулся Ивинс. — Тот китайский философ, которому приснилось, что он стал бабочкой, а потом, проснувшись, долго гадал, не бабочка ли он, которой приснилось, что он стал Чангом Цзу. Но в кого превращаетесь вы, когда теряете этот самый человеческий облик? Когда играете в Игру? И кто эти Девять?
— Я уже объяснял.
— Расскажите еще раз.
Роу нахмурился и заговорил, тщательно подбирая слова.
— Можете называть нас богами. Другого слова в вашем языке просто не найдется. Мы больше вас, куда больше, с лицами, светящимися так ярко, что глазам человека не выдержать этого блеска.
— Но как же вы различаете друг друга, если ваши лица сверкают? Откуда знаете, кто есть кто?
— Знаем.
— Вы женщины или мужчины?
— Ни то, ни другое. И то, и другое. Мы не делимся на эти категории.
Ивинс упорно продолжал, пытаясь услышать что-то новенькое или поймать Роу на противоречии, но пациент упрямо стоял на своем. Это самое раздражающее в параноиках: их бред на удивление устойчив и обладает некоей извращенной, не поддающейся никаким аргументам логикой.
Наконец он решил бросить Роу открытый вызов.
— Вы всегда говорите, что каждый ход в игре влияет на наш мир…
— Создает мир, — перебил великан.
— Хорошо, создает. Это означает, что вы способны предсказывать явления до того, как они происходят. По крайней мере, за небольшой срок до их осуществления. Итак, предскажите нечто такое, что я мог бы проверить.
— Хотите знать победителя завтрашних скачек? — рассмеялся Роу.
— Нет. Но это стало бы убедительным доказательством.
— Слишком тривиально, чтобы напрягаться.
— А я думал, вы за это ухватитесь.
— Куда больше внимания я уделяю другой форме ваших азартных игр. В вашем мире все довольно банально: некоторые вещи чуть больше, другие чуть меньше. Вы сказали, что ставите на акции и облигации.
— Не ставлю. Вкладываю деньги, — подсказал Ивинс, сгорая от желания услышать прогноз.
— В таком случае, следите за тем, что вы называете акциями предприятий высоких технологий. Избавьтесь от них не позже следующего вторника. Именно тогда выяснится, что все компании получили меньшие доходы, чем ожидалось, а это, в свою очередь, вызовет стойкое падение ценных бумаг на бирже.