— Теперь точно. — Игнат помедлил, прежде чем признаться. — Знаешь, я, наверное, напишу обо всем этом книгу.
— С цветными картинками? — улыбнулся я и напомнил: — Ты же про тоталитарные секты собирался писать.
— А разве это не секта? С главным сектоидом во главе.
— Пока что-то не заметно. Контролировать нас никто не пытается, в иерархическую пирамидку не выстраивает…
— И тем не менее, — сказал писатель. — Только объединения людей, возникающие стихийно, как правило, вокруг какой-либо идеи, с неявной системой управления, основанной на добровольном подчинении, имеют шанс просуществовать тысячелетия. Примером тому — большинство мировых религий.
— Религий?.. — улыбнулся я. — Надеешься написать новое «Откровение» в духе Иоанна Богослова? Какой-нибудь «Апокалипсис-2», записки уцелевшего? «Миссия мессии — замесить месиво», так, чтоб остальные потом две тысячи лет расхлебывали?
— Почему нет? Есть версия, что Иоанн вел свои записи с натуры.
Сам он говорит, что наблюдал за событиями, описанными в «Откровении», «пребывая в духе».
— Интересно, что бы он написал, пребывая не в духе. Я бы почитал.
— Ты вообще в курсе, что такое эсхатология?
— Наука о грехах? — подумав, предположил я.
— Не только. В глобальном смысле — о конце света. И начале нового.
— Ладно, — вздохнул я, глядя в черноту за расшторенным окном.
— Что-то и вправду уже темно, спать пора.
— До завтра, — попрощался вестник конца света. — Если оно, конечно, наступит.
Ну разве может после таких разговоров присниться что-нибудь хорошее?..
Вторым позвонил Пашка. В воскресенье, перед самым выходом. Сказал, что тоже собирается на проповедь и будет ждать меня где-нибудь без пятнадцати на «Парке», в центре зала.
— Почему в центре? — удивился я. — Ты разве не на колесах?
— Он еще спрашивает! — фыркнул Пашка. — Вброна ты дебелая! Не надо было каркать про трансмиссию!
«Ну вот, — подумал я. — Все вольные и невольные участники событий собираются в одном месте. Не хватает только звонка от распространителя календариков-закладок и его запинающегося голоса:
— Мы встретиться будем? Где везде? Нэ-э-э… Всегда? Не забывайтесь про билеты. Приглашающие.
— Сам договорился, сам и встречайся, — проворчала Маришка. С тех пор, как мы вышли из дома, я не дождался от нее ни одного ласкового слова.
— А ты? — спросил я.
— А я пока по улице прогуляюсь, в парке на скамейке посижу. Погода позволяет.
В этом она права. Первый апрельский денек и впрямь радовал подмороженные за зиму сердца москвичей. Солнце разогнало тучи, вскипели термометры за окнами, подсохли тротуары. Первый день настоящей весны пришелся на воскресенье. Красный день календаря.
Пашка встретил меня вопросом:
— Что у тебя с лицом?
— А что? — Я мгновенно напрягся и потрогал щеку ладонью. На ощупь — ничего особенного.
— Да оно же у тебя зеленое!
В первый момент я испытал паническое желание втянуть руки в рукава, а лыжную шапочку размотать до подбородка. Во второй — бросил взгляд на верный индикатор — собственную ладонь. В третий — вспомнил наконец, какой сегодня день.
— А у тебя, дальтоник, — запоздало парировал, — вся спина белая!
Пашка расхохотался, довольный удавшимся розыгрышем. Я начал обдумывать способы ужасной мести.
На входе в парк, примыкающий к Центральному Дому Энергетика, нас встретило объявление о выставке под открытым небом «Конденсаторы на рубеже веков». Первые два экспоната — гипсовая лейденская банка и гигантский соленоид — возвышались по обе стороны от присыпанной мелким щебнем аллеи.
Как раз под лейденской банкой мы и обнаружили Маришку. Она стояла, немного пригнувшись, за цилиндрическим основанием скульптуры и как будто от кого-то пряталась.
— Мари-иш! — окликнул я. Она резко обернулась и приложила палец к губам. — Что такое? — прошептал я, оказавшись рядом.
— Тихо! — Ее напряженные губы почти не двигались. — Здесь убийца!
— Многосерийный? — уточнил я.
— Пока не знаю. Он еще никого не убил.
— А у тебя, — заметил я, — вся спина белая. — И попытался отряхнуть мелкую гипсовую пудру с Маришкиного плаща.
— Хватит шутить! Я серьезно!
Ее состояние я оценил как предистерическое, поэтому не стал возражать, промямлил только:
— Я тоже, — но прикоснуться уже не пытался.
— Что за убийца? — вступил в беседу Пашка. — Тебе кто-нибудь угрожал?
— Да! То есть нет. Он только время спросил. А у самого часы на руке — здоровые такие, и сама рука — здоровая, красная. А потом я глаза на него подняла, а у него и лицо такое же — красное, и уши, и шея…
— И что ты?
— Ответила: без восемнадцати пять, спокойно встала и ушла. А он мое место занял.
— Вон тот? — спросил Пашка, выглянув из-за постамента. Я выглянул следом и обнаружил подозрительного мужика.
Он сидел на скамейке между гигантским соленоидом и каким-то накопителем, похожим на трехметровый элемент парового отопления. На земле, между вытянутыми ногами в кедах, стоял черный дипломат. На левой руке, заброшенной на спинку скамьи, фальшиво поблескивали позолоченные часы. Лицо и руки незнакомца были кирпично-крас-ными, и, боюсь, не жаркое апрельское солнце стало тому причиной.
Ветерок трепал редкие рыжие волосики, а глаза… Нет, глаза с такого расстояния не разглядеть.