— Я знала об этом, — сказала Лина. — Просто я не хотела этого делать.
— А сейчас — хочешь?
— И сейчас не хочу.
— Врешь! Жаль, что ты не видишь себя со стороны. Как пантера перед прыжком — красивое животное, ничего не скажешь.
— Господи, какая же ты дрянь, — сказала Лина, уже не скрывая отвращения. — Будь ты проклят во веки вечные. Давай, стреляй. Давай, чего ждешь?
— Так скучно, — Виктор опустил пистолет. — Хочешь честную дуэль? Я считаю до трех, ты прыгаешь, я стреляю. Кто быстрее?
— Что ж тут честного? Пистолет против голых рук.
— Ты сама по себе оружие, девочка. Не забывай об этом. Можешь свернуть мне шею, как цыпленку.
— Иди к черту, — Лина плюнула под ноги. — Играешь со мной до последнего. Противно все это. Стреляй, не буду я прыгать.
— Как хочешь, — Виктор поднялся на ноги, снова поднял пистолет, демонстративно щелкнул затвором. — Считаю. Раз, два…
Лина сорвалась с места и понеслась вперед. Время застыло, растянулось в бесконечные секунды — как в киношном «сло-мо»[14]. Она преодолела пространство до стола в два прыжка, уже вытянула руки… Пистолет выстрелил с оглушительным грохотом — раз, второй, третий. Лина не почувствовала пуль, что прошили ее тело. Она увидела, как Виктор скользит в сторону, уходя с траектории атаки. Ударилась о стол, перелетела через него и рухнула на пол.
Виктор наклонился над ней.
— Ты так и не научилась тормозить, девочка, — сказал он.
Лина попыталась ответить, но ледяные губы не слушались. Волна запоздалой боли прокатилась по всему телу. Свет померк. Лина в последний раз дернула ногами и затихла.
— Конец первого этапа, — провозгласил Виктор Д. — Можно пить шампанское!
Виктор смахнул аппаратуру с каталки на пол, поднял Лину, положил ее на каталку, отодрал застежки-липучки, стянул с девушки куртку. Три дырки, черт! Одна — в плече, две — в грудной клетке справа. Проникающее ранение, гемоторакс, само собой. Слава Богу, в сердце не попал. Он все еще неплохой стрелок. Пока жива, но если не принять мер, умрет минут через десять, никакая регенерация не поможет.
Быстрее, быстрее! Виктор мчался по коридору, толкая перед собой каталку. Все, кажется, предусмотрел, и вот на тебе — девчонка изувечена больше, чем требовалось. А она еще нужна — всего лишь на два дня, но два очень важных дня._
Он ворвался в операционную, схватил Лину, грубо, не церемонясь, кинул на стол ее бесчувственное тело, зажег лампы, сдернул с девушки остатки одежды. Хороша девочка. Была хороша… Так, так. Первым делом, конечно, интубация, трубка в трахею, чтоб не задохнулась. Отлично! Герметично заклеим дыры свистящего воздухом пробитого легкого. Готово. Пули достанем потом, если понадобится… понадобится вряд ли, дезинтегратору все равно, что перерабатывать. Инъекции кардиостимуляторов, релаксантов, бронхолитиков, гепарина и всего остального, что положено. Сделано. Теперь, само собой, — большую, утроенную дозу нейролептика. Пусть девочка поспит как следует… не дай Бог ей очухаться — все на Слоне разнесет…
Виктор обвел глазами мониторы. Жизненные функции Лины улучшались на глазах. До нормы, понятно, еще далеко, но жить будет. Вот они, стансовские гены-генчики. Чудо в каждой клетке организма, сокровище, которому нет цены.
— Я тоже буду таким, — вслух сказал Виктор Д. — Я буду еще лучше, чем она! Я буду лучшим в этом мире!
Эйфория захлестнула его сердце горячей волной. Давно он не испытывал столь истинной, столь чистой, столь заслуженной радости.
Он подошел к клавиатуре и ввел программу. Массивные захваты из зеленого пластика нависли над операционным столом, опустились вниз и прижали девушку к столу, повторив очертания ее тела.
Только так. Даже если девочка придет в сознание, если утилита детоксикации разрушит нейролептик в крови раньше запланированного срока, никуда она не уйдет. Полежит здесь, подождет его, Виктора, потому что для того, чтобы сдвинуть эти фиксаторы, нужно усилие в несколько тонн.
А он, Виктор, пойдет. Потому что ему пора обедать. Он пообедает, послушает хорошую музыку, выпьет шампанского — отпразднует очередную победу в компании лучшего из друзей — себя самого. Потом отдохнет, поспит пару часиков. И лишь потом вернется к прерванным делам.
Теперь он может позволить себе не нервничать и не спешить. Потому что никто не стоит с ножом у него за спиной. Ему наконец-то тепло и уютно.
Виктор потянулся, зевнул и отправился на кухню — давать автомату заказ.
Форель, запеченная с французским сыром — длинные розовые полоски в обрамлении шпината, сельдерея и кусочков лимона, на краешке блюда — аккуратная горка дижонской горчицы. Салат Nicoise — печеные сладкие перцы, зеленый салат, яйца, перченая скумбрия, оливковое масло. Бутылка брюта Gosset Grand Reserve в ведерке со льдом. Неплохой обед… Пражский симфонический в полном составе застыл на сцене — замороженная голограмма, ждущая призыва к действию. Виктор не спеша достал бутылку, обтер ее салфеткой, негромко хлопнул пробкой. Налил шампанское в фужер, пригубил. Прекрасно, прекрасно, маэстро Микулаш! Ваше здоровье, маэстро! Виктор сел на стул, расправил на коленях салфетку. Взял в правую руку нож, в левую вилку. И взмахнул ножом, как дирижерской палочкой.
Тихо вздохнули скрипки. Проснулся альт, повел свою нежную линию. Басы вздрогнули и эхом отразились от стен. Виктор отрезал кусочек форели, отправил в рот и зажмурился от удовольствия.
Большой триумф у него еще впереди. Но и малый, негромкий триумф, осознание добросовестно выполненной работы, стоит многого. Очень многого.
Виктор вдруг подумал о том, что не помнит, когда ему было так радостно, так хорошо, как сейчас. Может быть, потому, что всегда его окружали люди, с которыми приходилось говорить, общаться, врать и выслушивать их вранье, которые зависели от него и от которых, бывало, зависел он. Виктор мучался, ощущая чужие враждебные ауры, никогда не мог по-настоящему расслабиться, предаться отдыху и спокойствию.
Теперь он был один, по-настоящему один — впервые за многие годы.
Странная горечь… Дурное тухлое послевкусие на корне языка. Черт, что такое? Испорченная рыба? Такого не может быть, просто не может, кухонный агрегат не пропустит. Агрегат Виктора стоит дороже, чем три итальянских ресторана, вместе взятых.
Виктор открыл глаза и подавился. На тарелке вместо форели корчились белые плоские черви, каждый длиной в ладонь.
Виктор вскочил на ноги, с грохотом уронив стул. Проморгался. Черви исчезли, снова появилась обычная рыба.
Виктор зло швырнул на стол вилку и нож, глянул на валяющийся стул, схватил его за ножки и со звоном снес со стола всю посуду. Бешено сдернул скатерть, попытался разорвать ее единым движением, не получилось. Прочная ткань, крепкий лен.
Есть ему больше не хотелось.
Дьявол! Испортили весь обед! Они у него еще попляшут!
Кто «они»? Какая разница? Если наличествует вина, найдется и виноватый.
Он снова резко осознал свое одиночество — на этот раз без удовольствия, с неприятным перебоем в сердце. Чертов ниггер мертв, лежит с развороченной головой. Девчонка в коме. Некому даже треснуть по загривку, чтоб успокоиться.
Оркестр вошел в фортиссимо — слишком громкое, режущее уши, бьющее по натянутым, как струны, нервам. Виктор цапнул пульт, нажал кнопку, сцена опустела. Он вздохнул с облегчением.
Спокойнее, спокойнее. Глисты в тарелке — вульгарная галлюцинация. Сам виноват. Довел себя работой до нервного истощения, удивительно еще, что не чудятся фиолетовые черти и красные слоны.
Виктор побрел к бассейну, на ходу сдирая одежду. Охладиться немножко, поплавать всласть. Взбодрить затекшие мышцы. Это всегда помогало.
Он прыгнул, сильно оттолкнувшись от борта, торпедой вошел в прозрачнейшую воду. Работая ногами, двинулся вниз, ко дну. И едва не захлебнулся от отвращения.
Все дно бассейна было усеяно извивающимися длинными тельцами бледных глистов.
Виктор вылетел из бассейна как ошпаренный, помчался прочь — голый, мокрый. Споткнулся, упал, проехал по полу животом, ободрал локти, поднялся снова… Добежал до двери и остановился, сжимая кулаки. Он чувствовал себя униженным; единственное, что смягчало кипящую злость — то, что никто не видел его позора.
— Здорово! — сказал голос у правого уха. — Здорово, правда? Молодец, старикан. Умеешь, если захочешь.
Виктор обернулся, тело его автоматически заняло боксерскую стойку. Пусто. Никого.
Вот они, приплыли. Глюки во всей своей красе. Похоже, без лекарств не обойтись.
— Чего таращишься? — снова прозвучал голос, на этот раз с оттенком ехидной иронии. — Хочешь увидеть меня?