У этой книги Шеффилда странная судьба (и это отмечает даже сам ее создатель). В 1986 году в свет вышел роман этого американского фантаста «Охота на Нимрода». Книга явилась своеобразной данью уважения другому фантасту — Альфреду Бестеру. Потому что явно под влиянием книг Бестера создавал автор «Охоты на Нимрода» свои картины декадентского, изломанного, вырождающегося общества Земли. Пятью годами позже Шеффилд получил предложение о переиздании книги. Причем издатель добродушно посоветовал автору «переделать что-либо или детализировать». Что Шеффилд с охотой исполнил. В итоге получился совершенно новый роман — «Единение разумов». И хотя духовное влияние Бестера присутствует и здесь, тем не менее в ней куда заметнее прослеживаются отголоски предшествующего творчества самого Шеффилда, автора, в своем творчестве неоднократно поднимавшего вопросы отношений между разумными видами и поиска путей их возможного развития.
Главным «возмутителем спокойствия» на космических просторах в романе Шеффилда, конечно, тоже является человеческая раса. Человечество в «Единении разумов» стремится к широчайшей звездной экспансии, в отличие от трех остальных разумных рас — насекомоподобных пайп-рилл, растительных Энджелов и крылатых тинкеров. При этом люди попытались эту экспансию сделать более активной, создав очередное супероружие: почти разумных боевых роботов, названных по имени их изобретателя «созданиями Морган». Однако «создания» эти вдруг сошли с ума, принявшись уничтожать своих творцов. И хотя охота за единственным уцелевшим роботом и составляет формальный сюжет книги Шеффилда, реальным стержнем произведения оказывается нечто другое. А именно — поиск взаимопонимания между разумными существами. Взаимопонимания, которое способно привести к единству их творческих и духовных сил, к тому состоянию, которое и следует назвать истинным Единением Разумов.
Александр ТЮРИН
ТОПОР ГУМАНИСТА
Москва: Вече, 2003. — 480 с.
(Серия «Формула победы»).
5000 экз.
Киберпанк Александра Тюрина увлекателен. Автор по-прежнему исследует линию «Компьютеры и их отношения с человечеством». Ни одна из трех вещей сборника не обошлась без вживленных в людские тела управляющих чипов.
Две первые вещи — роман «Боятся ли компьютеры адского пламени» и повесть «Равняется целой дивизии» объединены общим миром. Середина XXI века, представленная в лучших традициях сатирической антиутопии. После нашествия на Запад террористов и живописной войны России с Китаем наконец-то установилось всеобщее счастье.
Обитатели Города Солнца — солариты, верхушка нового коммунистического мира — живут и в ус не дуют под чутким руководством Главинформбюро. Граждане рангом пониже обретаются в рабочих поселках, где и нравы помягче, и управляющие гиперкомпьютеры не так рьяно лезут в людскую жизнь. Те же, кто совсем против всего на свете, давно выброшены в «свободные зоны» — места злачные и жутковатые. Населяют зоны по большей части уродливые мутанты, и их грязные немытые рожи ни в какое сравнение не идут со светлыми ликами соларитов. Да вот только обитатели мировой верхушки тоже не столь симпатичны, как кажутся. Фактически разница между ними и всем остальным миром в том, что посредством чипов, вживленных всему населению, людям Города Солнца наводят сложную галлюцинацию, призванную скрыть нищету и уродство. На самом же деле среди соларитов даже нет женщин. Зачем, когда людей давно клонируют? Эдакий «Волшебник Города Солнца»…
Немного смущает, что после двух изобретательных историй с залихватскими приключениями в мире светлого соларитского завтра А. Тюрин преподносит читателям третью вещь, давшую имя всей книге. «Топор гуманиста» очень странное и непонятное повествование про эмигранта в Канаде, спасшего Америку и, в частности, ФБР от информационной мафии. Мафия вживляла всем чипы, а герой мафию победил.
Станислав ГИМАДЕЕВ
ПРИНЦИП ЧЕТНОСТИ
Москва: Вече, 2003. — 448 с.
(Серия «Параллельный мир»).
5000 экз.
Интересный роман С. Гимадеева вырос, как мне кажется, из нескольких фраз повести братьев Стругацких «Пикник на обочине»: «Я знаю, рассказывают, что в Зоне будто бы кто-то живет. Какие-то люди… Будто Посещение застигло их тут, и они мутировали… приспособились к новым условиям». Вот и в «Принципе четности» герои тоже приспособились. Хотя и не мутировали. В романе Гимадеева к жизни в абсурдных, не совсем человеческих условиях притерпелся почти целый российский городок.
Некогда накрыл городской квартал невидимый купол («Оболочка») и теперь не выпускает наружу ни одно разумное существо. Так возникла Резервация — одна из Сорока существующих по всему миру. В Резервации четко соблюдается странное правило: внутри нее должно находиться обязательно четное количество жителей (тот самый «Принцип четности»). Если же количество оказывается вдруг нечетным (скажем, умер кто-нибудь), тогда появляется возможность выбраться за пределы замкнутого круга.
Роман «Принцип четности» напоминает некоторые произведения еще «перестроечных времен», когда авторы вдохновлялись ощущением искусственной оторванности СССР от остального мира. Отсюда и размеренный темп повествования, и пристальное внимание фантаста к психологии героев, и долгие беседы, которые ведут персонажи. Однако опубликована книга была сейчас, в наши времена. И пришлось автору под конец устроить «разоблачение черной магии» — разрубить завязавшиеся детективные узлы и все разъяснить непонятливому читателю. Фантаст даже дал намек на то, что «Оболочка» — произведение некоего инопланетного разума. Может, и не стоило этого делать, ведь не объясняется произошедшее ни в «Пикнике на обочине», ни в «Улитке на склоне» Стругацких. Пусть бы читатель поупражнялся в развитии собственной фантазии. Хотя, с другой стороны, можно понять и автора «Принципа четности» — современный «потребитель литературной продукции» обычно предпочитает ясность.
Ольга ЕЛИСЕЕВА
ЛЕДЯНОЙ КРУГ
Москва: Вече, 2003. — 432 с.
(Серия «Магические письмена»).
5000 экз.
«Ледяной круг» очень напоминает первый роман Ольги Елисеевой «Хельви — королева Монсальвата». Тот же мир — земное Средневековье с альтернативной географией и топонимикой. Та же вертикаль — вселенская борьба света и тьмы. И даже главные герои словно пришли из дебютной книги. И тут, и там — король и королева, каждый со своими «закидонами». И тут, и там — династический брак, постепенно перерастающий в большую и чистую любовь. И тут, и там — интриги и очень много магии.
Король Арелата Арвен, сам того до поры не ведая, оказывается последней надеждой сил Добра — Ледяного круга, мистического братства северных рыцарей. Мир вот-вот захватят полчища древнего демона — Хозяина луны, которому служат темные маги, султаны Харрада, дикари-язычники фейры (описание жестокостей последних занимает немалое место в романе — и чувствуются здесь вполне злободневные намеки).
Но чтобы вступить в Ледяной круг, Арвен должен жениться на принцессе Астин, и вот тут-то разыгрываются психологические коллизии, в которых есть место и комедии, и драме. Вписанные в динамичный сюжет, Арвен и Астин то и дело спасают друг друга, сражаются, интригуют, ссорятся и мирятся. Однако всерьез переживать за них трудно — с самого начала ясно, что все враги будут разбиты, победа окажется за нами, и вообще грянет хэппи-энд.
Книга сделана профессионально — хороший язык, грамотно выстроенная композиция. Она найдет своего читателя, поскольку является сплавом традиционной героической фэнтези и женского романа. Однако для Ольги Елисеевой, автора «Сокола на запястье» и «Деренуара — моря света», новый роман, скорее, отступление. Елисеева, несомненно, умеет писать куда глубже, сложнее — ив психологическом, и в метафизическом плане.
Хочется верить, что в следующих своих книгах Елисеева не разочарует взыскательного читателя, и книги эти не захотят вписываться в стандартные фэнтезийные схемы.
Александр ЗЕРКАЛОВ
ЕВАНГЕЛИЕ МИХАИЛА БУЛГАКОВА
Москва: Текст, 2003. — 189 с.
А. Зеркалов — литературоведческий псевдоним Александра Мирера, знаменитого фантаста и критика. Издательство «Текст», в котором А. Мирер работал последние годы жизни, наконец выпустило лучшую литературоведческую работу писателя, впервые увидевшую свет в 1988 году в США.
«Евангелие…» можно назвать филологическим детективом, читатель которого с первых страниц ощущает, что оказался в компании благожелательного, высокообразованного и тактичного собеседника.
Монография посвящена исследованию той части «Мастера и Маргариты», которую сам Булгаков называл «роман о Понтии Пилате». Почему так важны и значимы ершалаимские главы книги и какова их роль в структуре романа? Почему действие, начавшись в Москве, четырежды перебивается этими главами? Почему такой разительный контраст между московскими и ершалаимскими главами: в первом случае перед нами сказочность, буффонада, тогда как во втором — реалистичность, стилистическая сдержанность? Вопросов много, и центр их один — этико-религиозная концепция романа. Роман о Пилате рассматривается через призму обширного корпуса первоисточников, к которым обращался Булгаков: Евангелие, Талмуд, труды древних историков и более поздних авторов. Исследователь реконструирует метод, использованный писателем: скрупулезно-точное воспроизведение исторических деталей. Зеркалов демонстрирует, что благодаря «безупречным деталям» происходит «нагнетание достоверности» изображаемого — равно как и повышается фантастичность, притчевость всего повествования. Отдельные сюжетные ходы, ювелирно анализируемые в книге, предстают совсем в ином свете, чем при обычном, традиционном чтении, обретают историческую и эстетическую многомерность.
Книга А. Зеркалова лишена однозначности; автор, в отличие от многих историков литературы, не стремится к каким-то заранее сформулированным выводам. Его цель — поиск истины, но не абсолютной, а ведущей к новым горизонтам познания.
В последнее время в отечественной фантастике возникло новое, хотя, в общем-то, вполне предсказуемое событие — на книжных прилавках появились сочинения религиозно-христианской тематики. Поскольку наша фантастика, в отличие от классической русской литературы, по известным причинам не имеет традиционных образцов этой темы, то понимание самой проблематики нового направления очень индивидуально. Отношение читателей — тем паче. Попытаемся в рубрике «Диалог» вместе с критиками и писателями разобраться в этом литературном явлении.
Мария Галина: Появление фантастики на религиозную тему приобретает сейчас столь массовый характер, что уже можно даже выделить отдельные «поднаправления»: мистико-исторический роман (Андрей Валентинов, Елена Хаецкая, Ольга Елисеева); «теологическая космоопера» (из последних назову «Спектр» Сергея Лукьяненко); даже «мистический технобоевик» («Полдень сегодняшней ночи» Дмитрия Володихина). И наконец, «альтернативная теология». Только за прошлый год вышли «Золотое солнце» Дмитрия Володихина и Наталии Мазовой, ваши «Круги в пустоте», «Мстящие бесстрастно» Натальи Некрасовой… Хотя первой ласточкой были, пожалуй, давние «Холодные берега» Сергея Лукьяненко.
Виталий Каплан: Все-таки Валентинов был раньше. «Дезертир» — 97-й год, «Овернский клирик» — 98-й. «Небеса ликуют» — видимо, самый характерный для него роман — вышел в 99-м году.
Возможно, следовало бы коснуться термина, введенного Д. Володихиным, «сакральная фантастика». Мне он представляется не слишком удачным. Во-первых, дословно получается «священная фантастика», что неявно заключает в себе претензию на боговдохновенность. Во-вторых, отсутствует четкий критерий жанра, фактически сюда зачисляется всё, что использует мистику не только в качестве художественного приема. Может, лучше подошло бы выражение «теоцентричная фантастика»?
М.Г.: Заслуга Володихина уже в том, что он первым назвал это явление. Но сам термин действительно расплывчат. Здесь, кстати, возникает один парадокс. Тут я солидарна с тезисом Вячеслава Рыбакова: фантастика по сути своей литература религиозного характера, «сакральная», если уж на то пошло.
Ведь она выводит человека за пределы физически и физиологически допустимого, за пределы ограничений, накладываемых естественнонаучной парадигмой.
В.К.: А как же быть с «твердой» НФ, где ни чуда, ни бессмертия, ни тем более Творца, а только лишь научное открытие, новейшие технологии или действие, перенесенное в будущее? Все-таки в своем тезисе вы подразумеваете не всю фантастику, а лишь некое ее подмножество. Само по себе это подмножество, конечно, шире жанра «сакральной фантастики» — скажем, и Брэдбери, и Саймак, и наши Колупаев с Крапивиным сюда попадают.
М.Г.: Так ведь и классической НФ давно уже нет. Она закончилась на основателях — Жюле Верне и Герберте Уэллсе. «Аэлита» Толстого — чем не «сакральная фантастика»? Как и все встречи с высшим разумом, все сюжеты с обретением сверхчеловеческого могущества, все, если пользоваться словами Лема, «жестокие чудеса» («Солярис», кстати, тоже вполне «сакральная фантастика»). Современная фантастика работает с основными религиозными положениями, пусть и замаскированными под науку. Другое дело, что все это очень далеко от какой-либо канонической конфессиональности, но, скажем, «Конец детства» Артура Кларка в этом смысле глубоко религиозная книга. А настоящая «твердая» НФ — это же капля в море!
В.К.: Но в российской фантастике довольно заметная капля. Александр Громов, к примеру. Или произведения в жанре киберпанка/киберспей-са. Ранние вещи Тюрина и Щеголева, «Сердца и моторы» Васильева, «Лабиринт отражений» Лукьяненко. Конечно, и здесь, если покопаться, можно открыть что-то метафизическое, но в целом это все-таки НФ. И научная она не потому, что упор делается на звездолеты, а потому, что основана на тех представлениях о мире, которые целиком укладываются в научную — или, если угодно, материалистическую — парадигму.
Интереснее вопрос о каноничности. Я уверен, что это понятие вообще неприменимо к фантастике (да и в принципе к художественной литературе). Разумеется, книга, созданная в той или иной культурной среде, будет нести нечто, характерное именно для этой среды. Но это «нечто» лежит не в области теоретической теологии, а глубже — в характере переживаний, в интонациях, «красках». Тут разница такая же, как между понятиями «мировоззрение» и «миросозерцание». Мировоззрение — то, что человек думает. Миросозерцание — то, что он чувствует. Так вот, конфессиональное окружение автора влияет, скорее, именно на миросозерцание. А на уровне мировоззрения автор чаще всего ни в какие конфессиональные рамки не вписывается. Исключения есть, но редки: Толкин, Клайв Льюис, Орсон Скотт Кард…
М.Г.: Я бы еще Честертона добавила. Но это все — там, за рубежом. А у нас в этом смысле была ситуация уникальная. При всем государственном твердолобом атеизме потребность в вере осталась. И мы верили — в науку. Казалось, она все сможет, не сейчас, так вот-вот. Наука со всеми ее грядущими чудесами заступила место религии именно в плане возложенных на нее метафизических надежд, а фантастика в этом смысле была еще действенней — за счет «художественности», степеней свободы… Отчасти именно скрытым религиозным «посылом» и объяснялась бешеная популярность фантастики в безрелигиозном обществе. Я бы назвала тогдашнюю фантастику — причем, именно «научную» — теологией позитивистов.
В.К.: Согласен. Душа человеческая тянется к потустороннему, просит чуда — и не находя естественных форм удовлетворения этой духовной потребности, сублимируется и в науке, и в искусстве, и в социальном строительстве.
М.Г.: Дедушка Фрейд совсем другое говорил касательно природы сублимации… Но, если серьезно, человек и впрямь тоскует по чуду. Дело даже не в том, что «если Бога нет, то все позволено». Дело в том, что если Бога нет, то все бессмысленно. Человек как индивидуум, в принципе, хотя и мучительно, но может жить с таким ощущением. Литература — нет. Кризис «большой литературы» тому доказательство.