— Скажи лучше, — буркнул Шапошников, — что до сих пор как следует воевать не научились ваши летчики. И техника-то у них лучше немецкой, и побеждать-то они научились семь к двадцати пяти, а немцы их как били, по большому счету, так и сейчас бьют.
Новиков поднялся, чтобы резко ответить, но Сталин не дал ему сказать:
— Не надо горячиться из-за в общем-то правильно сказанных слов. Я знаю другой факт, когда летчики, перегонявшие американские самолеты из Сибири, по дороге так напились, что не смогли ими управлять. Двое в полете разбились — туда им и дорога, а остальные, хотя и долетели, побили машины при посадке на аэродром. Более пятидесяти процентов машин из состава полка разбили, а ведь мы оплачиваем их поставки в нашу страну золотом! Нужно наказать их так, чтобы другим было неповадно так поступать. Сформируйте из этих летчиков отдельный истребительный полк, и пусть летают и сбивают немецкие самолеты, но чтобы они им не засчитывались. Вот как собьет из них каждый по пятнадцать вражеских самолетов, тогда всем, кто останется в живых, дать полное прощение, вернуть звания и боевые награды.
— А куда же девать эти не засчитанные им самолеты?
— Припишите тем, кто это заслужил, — бросил Сталин. — Не мне вас учить, как это делается. А повторится подобное еще раз — будем расстреливать, невзирая на ранее проявленную доблесть!
Он обошел стол с сидящим за ним генералитетом еще раз.
— Я думаю, что ви всэ знаете, — его грузинский акцент стал почему-то особенно заметен, — что «Волжская дуга» должна быть удержана во что бы то ни стало!!! А вам, товарищ Шапошников, слэдует хорошенько отдохнуть. Я думаю, что вам нужно перейти на преподавательскую работу в академию Генштаба. Там вы сможете передать свой богатый опыт молодым командирам, которым есть чему у вас поучиться. Как говорит русская поговорка — за одного битого двух нэбитых дают?! Желаю вам успехов на вашей новой преподавательской должности. Всэ свободны!
Это была опала, и все это поняли. Однако решение Сталина было высказано в достаточно щадящей форме, поэтому было очевидно, что этим все и ограничится.
Ровно за час до рассвета 24 мая германская артиллерия начала артподготовку, а когда солнце уже поднялось над горизонтом, в бой пошли танки, поддерживаемые пехотой на полугусеничных бронетранспортерах. Боевой дух немецких солдат был высок. Солдаты пережили суровую зиму, и теперь, видя перед собой зелень листвы и яркое синее небо, они испытывали те же самые чувства, что и в начале лета 41-го. Два-три сильных удара, считали они, и красные орды неизбежно будут разбиты, после чего им уже не придется больше зимовать в ледяных окопах и хоронить товарищей, замерзавших насмерть, стоя на часах. А там дальше их и вовсе ожидает мир и возвращение домой, статус героя и… благодарность фюрера!
X. Гудериан в эти дни записал в своем дневнике: «Хотя некоторые моменты в плане нашего весенне-летнего наступления мне лично и были до конца неясны, наши солдаты встретили его с воодушевлением. Большинство из них считают, что война закончится до осени. Большинство офицеров с этим тоже согласны…»
Впрочем, для подобного мнения вроде бы были все основания. Уже в первый день наступления 24-й и 47-й танковые корпуса прорвали оборону русских на стыке между Двадцать четвертой и Пятидесятой армиями и, сделав бросок к Оке, углубились на 30 километров в глубь советской обороны. На северном участке наступления 4-я танковая армия с большим трудом преодолела линии обороны советской Пятой армии и вышла к реке Нерл. Это неожиданное сопротивление заставило Манштейна, который сменил заболевшего Гёппнера на посту командующего этой танковой армией, перенести направление главного удара несколько южнее, однако только лишь в сумерках его танки наконец-то сумели сбить многочисленные заслоны советских войск и выйти на дорогу Москва — Ярославль.
На следующий день их ожидал быстрый марш, но тут в планы военных опять вмешался сам Адольф Гитлер. Он отдал приказ о начале окружения русских войск на промежуточном этапе наступления, значительно западнее Горького. Таким образом, 4-я и 2-я танковые армии повернули навстречу друг другу, хотя в принципе и та и другая могли бы вполне успешно продвигаться и дальше. И Гудериан, и Манштейн поспешили выразить свой протест своему командующему фон Боку. Тот обратился к Браухичу, а он, в свою очередь, обратился к Гитлеру, разумеется, в исключительно дипломатичной форме, как бы желая уточнить, насколько правильно были им поняты отданные фюрером приказы.
Но Гитлер остался непреклонен. Он не внял никаким объяснениям и весьма резко указал Браухичу, а затем и лично Боку на необходимость немедленного исполнения приказов. Тем не менее целый день немцы успели потерять, в то время как командование Красной Армии использовало эту отсрочку и сумело отвести с фронта довольно значительные силы, которые, не случись всего этого, были бы успешно окружены немного позднее. В результате, когда соединения Гудериана и Манштейна встретились к востоку от Коврова вечером 27 мая, они закрыли практически пустой «мешок». В окружение попало всего лишь около 12 000 русских солдат и офицеров.
Гитлер не был разочарован известием о незначительном количестве пленных. По словам Гальдера, он посчитал, что это свидетельствовало о малом количестве сил противника, и тут же отдал приказ продолжать наступление. Однако несколько дней были все же потеряны, из-за чего советские армии, которые успели выйти из окружения, теперь оказались позади реки Клязьмы на новых оборонительных рубежах.
Здесь они упорно оборонялись два дня, а после в течение всего лишь одной ночи 30 мая отошли еще дальше. Было очевидно, что взять в клещи их уже не удастся. Видно, недаром среди русских большой популярностью пользовалась поговорка, что за одного битого двух небитых дают — т. е. один ученый стоит сразу двух неучей, конечно, лишь только в том случае, если он умеет учиться. Между тем, как это чаще всего и случается в жизни, сказать умную вещь еще не значило поступить столь же умно, как было сказано! Используя свой старый прием — движение впереди колонны трофейных танков Т-34, немцы вновь сумели захватить и железнодорожные, и шоссейные мосты через Оку в районе Мурома практически без повреждений, после чего уже 31 мая весь 47-й танковый корпус был перенаправлен на другой берег и начал движение в направлении к Горькому с юга. На северном направлении танки Манштейна обошли Ярославль и после форсированного марша оказались на расстоянии прямого выстрела из танкового орудия от Горького.
Здесь Гитлер вновь попытался командовать сам и запретил Гудериану входить в город, чтобы не потерять много танков в уличных боях. Ему было приказано ждать пехоту, которая находилась в это время в 80 км от города. Гудериан с этим был в общем-то согласен, но он понимал также, что давать врагу два-три дня на подготовку обороны нельзя, в особенности сейчас, когда город фактически не защищен, наводнен беженцами и представляет собой легкую добычу. Он объяснил фон Боку, что этому приказу нельзя подчиняться, и попросил разрешения ввести в город резервную 29-ю моторизованную дивизию, которая находилась в его непосредственном тылу.
В результате Гитлеру пришлось покориться неизбежности, и германская моторизованная пехота на полугусеничных бэтээрах «251» с установленными на них пулеметами, минометами, огнеметами и 37-мм и 45-мм орудиями, сопровождаемая многочисленными бронемашинами и мотоциклистами, хлынула на улицы Горького. В городе начались ожесточенные бои. В открытые сверху немецкие бэтээры советская пехота бросала гранаты и бутылки с «коктейлем Молотова». С башен древнего кремля по наступавшим немецким войскам били пулеметы и противотанковые ружья; подошедшие по Волге бронекатера с установленными на них реактивными минометами «катюша» выпускали по занятой немцами части города десятки и сотни своих огнехвостых реактивных снарядов. Тем не менее уже 3 июня последним подразделениям Красной Армии все-таки пришлось покинуть нагорную часть Горького и отойти за Волгу, после чего за ними был взорван последний мост.
Ударами германской авиации был превращен в руины знаменитый ГАЗ, где больше уже нельзя было выпускать ни танки, ни автомобили, однако нечего было и думать о том, чтобы вот так, прямо с ходу форсировать Волгу и продолжать преследовать противника, так как потери в людях и технике оказались исключительно велики. По сути дела, всю 29-ю дивизию нужно было формировать заново. В особенности велики были потери открытых сверху бронетранспортеров типа «251».
В это же время, будучи обойден немецкими танками с севера, в боях с германской пехотой упорно оборонялся Ярославль. 3 июня первые бои начались среди обширных кирпичных строений многочисленных ткацких фабрик в западных пригородах этого древнего русского города. Никто — ни немцы, ни командующие советскими частями — никак не ожидал, что сражение за Ярославль займет целых шесть недель и обойдется вермахту в 45 000 человек. Впрочем, события этой обороны, совпавшие по времени с падением Горького, были оттеснены этим обстоятельством на второй план. К тому же теперь все ждали, где именно немцы нанесут свой следующий удар, в каком направлении продолжат свое наступление.
Илья Петрович Кириченко был призван в армию сразу же после школы, в июне 1941 года. Война, собственно, даже не успела и начаться, а он, вчерашний мальчишка, стриженный под нулевку и раздетый донага, уже стоял навытяжку перед призывной комиссией Ленинского райвоенкомата города Москвы.
— В каких войсках ты хотел бы служить? — задал ему вопрос военком и вряд ли так уж сильно удивился, услышав ответ:
— В авиации.
Ведь в то время чуть ли не все ровесники Ильи буквально бредили Громовым и Чкаловым, мечтали тоже кого-нибудь спасти во льдах или, на худой конец, просто летать на краснозвездном «ястребке» и сбивать вражеские самолеты. Комиссию он прошел успешно и в середине августа 41-го был послан в Челябинск в летную школу стрелков-бомбардиров. Здесь готовили лет-набов (летчиков-наблюдателей) для экипажей бомбардировщиков СБ, и школа эта была очень хорошей, а преподаватели высококвалифицированными. Во всяком случае, за первые полгода его успели много чему научить, вот только применить свои знания на практике в качестве летчика ему все-таки не удалось. Самолеты СБ были сняты с вооружения, а вместо них в войска пошли более совершенные Пе-2. Четвертый член экипажа оказался в нем не нужен, их учебную эскадрилью сократили, а курсантов начали переводить в другие училища.
Вот так и получилось, что готовившийся стать летчиком Илья Кириченко попал в Нижний Тагил, курсантом в батальон, где готовили радистов-пулеметчиков для танков Т-34. И это, несмотря на его прямо-таки гвардейский рост метр восемьдесят два, впоследствии доставлявший ему в танке немало неприятностей. Но приказ есть приказ, и очень скоро Илья уже шел по улицам Нижнего Тагила.
Город произвел на молодого курсанта крайне тяжелое впечатление. Прямо по жилым улицам, застроенным невысокими деревянными трехоконными домами, ходили железнодорожные составы, груженные сырьем для гигантских промышленных предприятий. Воздух был дымным и смрадным. Люди были одеты кое-как и в основном в рабочую одежду, а их лица казались очень усталыми и были неприветливы.
Зато учиться оказалось очень легко. После авиационной школы, где Илье приходилось изучать сложные авиационные радиостанции и где каждое утро начиналось для него с радиозарядки, когда требовалось передавать до ста знаков смешанного текста в минуту, изучение простенькой танковой рации и радиообмен в телефонном режиме казались пустяковым делом. То же самое можно было сказать и о танковом пулемете ДТ, который ни по своей сложности, ни по скорострельности даже близко не стоял рядом со скорострельным авиационным пулеметом ШКАС. Зато условия содержания, а главное — кормежка здесь были куда скромнее. В течение всего времени учебы Илья ходил практически всегда полуголодным и отъедался, только лишь когда его посылали дежурить на кухню.
Проучившись два месяца, он получил звание сержанта и был зачислен в маршевую роту, размещенную на территории, вплотную прилегавшей к Нижнетагильскому танковому заводу — главной кузнице советских танковых войск на Урале. Впрочем, местные жители по старинке называли его «вагонкой», а все потому, что раньше это был вагоностроительный завод, а танковым он стал лишь после того, как сюда из Харькова эвакуировали завод, где еще до войны был разработан и начал выпускаться знаменитый Т-34.
Завод показался Илье просто огромным, ошеломил размерами цехов, а главное — количеством задействованных на нем рабочих. Илья подумал, что их привезли сюда, чтобы вручить танки, но оказалось, что их танк еще даже не собран и что танкисты должны будут участвовать в подсобной работе в цехах. Никаких денег за это им не платили, но выдавали талоны в рабочие столовые, где можно было довольно-таки сытно поесть!
В заготовительных цехах — литейном, кузнечном и термическом, которые были сущим адом из-за жары и крайне удушливой, насыщенной пылью и запахом гари атмосферы, в дополнение к талону на обед совсем нередко можно было получить кружку простокваши или молока, однако среди танкистов желающих здесь работать оказалось крайне мало. В механических цехах было полегче. Здесь будущим танкистам пришлось убирать из-под станков горы металлической стружки. Потом уже, когда в маршевой роте были скомплектованы танковые экипажи, их принялись учить, а к работе в цехах привлекали только в случае крайней необходимости. На нескольких учебных танках всем членам экипажа довелось немного поездить, а с помощью специальной «башни-качалки» еще и пострелять.
Между тем в цехе наконец-то появился и его, вернее, экипажа Ильи, танк и очень быстро начал обрастать деталями. Сначала это был всего лишь голый бронекорпус, к которому вдруг откуда-то прикатили и подсоединили колеса, после чего установили в нутро двигатель.
Надо сказать, что Илья вместе с будущим заряжающим Толей Боковцевым не столько работал в своем танке, сколько старался от этой работы увильнуть. А вот их командир, уже побывавший в боях лейтенант Волошин, и механик-водитель, бывший колхозный тракторист Шакур Газизов, не вылезали из строившегося танка. Шакур, тот так и вовсе, словно тень, повсюду следовал за контролером ОТК, следил за показаниями приборов, смотрел, какие дефекты записываются в дефектную ведомость и как затем их устраняют.
Прошли считаные дни, и танк был готов. Командир и механик расписались в приемной ведомости, после чего командиру тоже под расписку выдали три самых ценных в танке предмета, состоявшие даже на особом учете: танковые часы, складной многолезвийный нож и шелковый платочек для процеживания заправляемого топлива. Затем, прямо с завода вместе с другими новыми танками, танк, в который забрался Илья, совершил 50-километровый марш на полигон, где каждому экипажу выдали по три боевых снаряда и по пятнадцать патронов на каждый танковый пулемет. Отстрелялись они на «отлично», но самым приятным было то, что их экипаж поставили в пример другим. Тут уж Илья особенно заважничал, так как если из спаренного с пушкой пулемета стрелять приходилось их командиру, так же как, впрочем, и из пушки, то из лобового пулемета стрелял он один, и, как оказалось, стрелял очень метко! Однако когда их экипаж вернулся на завод, лейтенант Волошин первым делом побежал искать военпреда. Оказалось, что смотровой прибор у Шакура дает искажение местности, создавая на совершенно ровной дороге иллюзию бугра, а, кроме того, слышимость через ТПУ была очень плохой, из-за чего механику приходилось догадываться о смысле передаваемых ему команд.
— Вы уже расписались в формуляре? — спросил военпред.
— Так точно.
— Не знаю, что с вами делать, — покачал головой военпред.
Тем не менее, забравшись на место механика-водителя и убедившись в дефекте смотрового прибора, а также проверив слышимость команд по ТПУ на всех рабочих местах, он куда-то ушел и через пару минут вернулся с новым прибором.
— Вот, замените. А насчет ТПУ ничем помочь не могу. Замена комплекта аппаратуры ничего не даст. Они все — одинаковое дерьмо.
— Ладно, хлопцы, — обратился к ним командир. — Не тушуйтесь. На старых танках вообще не было ТПУ. Вспомни молодость, Шакур. Буду давать сигналы ногами, не обижайся. Пихну в правое плечо — поворот направо, в левое — налево. Толкну в спину — трогай, два раза — прибавь скорость. Хлопну сверху по танкошлему — стой. Не забыл еще?
— Помню.
— А тебе, Толя, покажу кулак — заряжай бронебойным, растопыренные пальцы — осколочным. Ясно?
— Ясно.
Вот так экипаж танка, получивший бортовой номер «102», покинул цеха Нижнетагильского танкового завода и вместе со своим экипажем — танк на платформе под брезентом, экипаж — в обычных товарных вагонах — отбыл на фронт под Воронеж. Сухого пайка все экипажи из их эшелона получили на трое суток, а в дороге заправлялись еще и горячим супом и кипятком для чая. На второе ели американскую тушенку «второй фронт», как ее называли в войсках, однако тушенки было немного, поэтому отцы-командиры приказывали ее экономить.
— Едем бить фрицев! — довольным голосом заявил как-то раз Толя после довольно сытного обеда на стоянке в Балашове, где их накормили наваристыми щами и гречневой кашей с накрошенным мясом. — Будут и дальше так кормить — как пойду кидать в пушку снаряды… только держись!
Механик Шакур на это только усмехнулся:
— Твой дурной голова от желудка думает. Коли там сыто, так и хорошо, а нет — все плохо. Ты-то снарядов кидать мастер! А командир наш давай стреляй, да попадай, а немцы тоже давай-стреляй, и тут они тоже так думают: «Едем иванов бить!» И кто-то из них как по нашему танку даст…
— Прекратите вы! — оборвал разговор их командир Волошин. — Как раньше в старину у нас говорили? Не хвались едучи на рать, а хвались едучи с рати…
От смеха все так и покатились. Предстоящие бои казались не то чтобы не страшными, но как-то не верилось, что кто-нибудь может устоять против такой лавины танков, что только в одном их эшелоне везли на фронт. А ведь таких эшелонов на своем пути они видели десятки, а значит, и сила на врага перла поистине огромная!
Успокоенный этими мыслями, Илья и уснул, а проснулся от грохота, какого-то непонятного воя и резких, отрывистых выстрелов 25-мм зениток: «Трах-трах-тах-тах!» Оказывается, за ночь их успели довезти до Воронежа, и теперь, невзирая на бомбежку со стороны авиации противника, нужно было немедленно разгружаться. «Быстрее! Быстрее!» — кричали командиры, во все стороны разбегались танковые экипажи, а железнодорожники на соседних путях на руках откатывали загоревшийся вагон в сторону.
Наконец и их танк съехал с платформы и вместе с другими танками укрылся в ближайших лесопосадках совсем неподалеку от железнодорожного полотна. Затем из нескольких составов сбили танковую бригаду и тут же направили ее своим ходом в район западнее Касторной. Здесь они получили приказ занять рубеж обороны и любой ценой удерживать его от наступающих немецких танков и пехоты противника. Удивительно, но ни пехоты, ни артиллерии им так и не придали. Не было видно в небе и своих самолетов, а вот немецкие проносились в воздухе один за другим. Командир батальона вызвал к себе всех офицеров для постановки боевой задачи. Илью поразило, каким бледным явился к ним лейтенант Волошин, когда комбат наконец их отпустил и раздалась громкая и протяжная команда: «По машинам!» Он, словно предчувствуя что-то недоброе, почему-то обнял и поцеловал Шакура, печально поглядел на него и Толю и погладил каждого из них по плечу.