Вот череда странных крючков, аккуратно ввинченных в двери. Этакие загнутые манком бронзовые пальчики страха: а ну, поди сюда. Их предназначение я пойму лишь через час.
Но вот парадокс!
Реанимируя сегодня свои давние ощущения, признаюсь в странном чувстве некоего парадоксального удовлетворения, какое я тогда испытал, шествуя за безмолвным Вергилием. Наконец-то в провинциальном хаосе бестолковщины и головотяпства я встречаюсь лицом к лицу с Планом, с Идеей и Властью. И эта строгость машины для стрижки овец абсурдным образом ласкает мой взор гастронома совершенством законченных линий и волнует, как волновала машина для наказаний путешественника у Кафки в бессмертной новелле "В исправительной колонии".
Вергилий молча сдает меня с рук на руки благообразному господину в штатском костюмчике, который ласково знакомит меня с устройством воспитательной машины и последствиями такого знакомства.
Если я не назову каналы поступления в Пермь антисоветской литературы, если я не перечислю всех лиц, задействованных в распространении машинописных копий, если я не обнародую всех читателей антисоветчины, если я не сообщу компетентным органам все, что мне известно по делу... то, согласно статье 70 УК РСФСР, буду отвечать по закону за распространение, изготовление и хранение литературы, порочащей советский государственный и общественный строй.
На все вопросы воспитателя при исправительной машине у меня уже давно готовы подробные ответы, которые мы не раз и не два шлифовали ввиду неизбежного полуареста.
В мае тихая слежка топтунов вдруг стала демонстративным давлением наглого надзора, - за нами по полупустынному городу следуют две черные "Волги", которые стерегут каждый шаг нашей студенческой вольницы.
Что ж, они добились того, чего хотели, - самые опасные тексты были сожжены в моей коммунальной полуголландской печке.
То... мечтательно закатывает глаза воспитатель нравов, вас отчислят из университета и призовут в армию, куда-нибудь в береговую охрану морской базы на Камчатке, где служить положено, как во флоте, три годика.
Кроме того, мурлычет мой визави, еще неизвестно, где вы будете спать этой ночью, на солдатской койке студенческих сборов или на нарах в камерах временного задержания, которые находятся в нашем подвале.
Имейте в виду, мы все знаем.
И он называет несколько авторов самиздата из моего чтива.
Я так же любезно начинаю вешать мурлыке лапшу на уши.
Например, признаю факт знакомства с книгой историка Некрича, и на голубом глазу спрашиваю, каким образом она могла попасть в список антисоветчины, если издана в государственной типографии тиражом чуть ли не в три тысячи экземпляров, имеет все положенные советской книге реквизиты?
А первая страница! Перебивает мурлыка. Там ясно напечатано - для научных библиотек!
Увы, кладу я козырную карту из числа домашних шахматных заготовок, у меня был экземпляр с утраченной обложкой и без первой страницы.
Ой-ой-ой, так я вам и поверил.
Кот дуется на ловкость пойманной мыши и демонстративно начинает строчить пером по бланкам допроса.
Кто стучит на машинках?
Кто ездит в Москву за новой партией литературы?
Кто из педагогов университета вступил в связь со студентами для чтения антисоветчины?
Господин Ой-Ой-Ой предлагает мне любезно выпить водички из графина, подчеркивая, что вода сия родниковая, экологически чистая. "Мы привозим ее из артезианской скважины".
Из любопытства пью воду власти.
Хороша и вкусна!
Затем беру паузу и прошу разрешения посетить туалет.
Мурлыка давит пальцем незаметную кнопку, входит мой вожатый, и мы вдвоем следуем в туалет в конце коридора по ковровой дорожке.
Краем глаза замечаю на крючке в двери кабинета табличку на витом золоченом шнуре: "Внимание! Идет допрос". Точно такой же медалью украшена дверь наискосок. Там жали словом на Леньку Юзефовича, которому угрожали увольнением отца, ведущего специалиста на секретном заводе.
В туалете - зажмурься, целомудрие - я журчу родниковой водой в присутствии проводника, который норовит из-за плеча заглянуть в писсуар, дабы пресечь уничтожение микропленки.
Этот абсурд догляда вызывает в душе тихий хохот.
Босх.
Вода всегда была орудием пытки в босхианском аду, наравне с огнем и смолой. Грешники тонут, захлебываются, выплывают, пытаются ухватиться за соломинку. Но особенно страшна пытка, когда вода замерзает и превращается в лед. Лезвием льда грешника режут адские бестии. В полынье с ледяной водой тонут клятвопреступники. По льду мчат к погибели на огромных коньках сластолюбцы.
Этот страх перед водой и потопом в крови у всех голландцев.
Голландия, как известно, расположена ниже уровня моря и обороняется от натиска океана в часы прилива цепью китайских стен, камнем плотин, сетью бесчисленных каналов, призванных укротить напор воды и разлить девятый вал по стаканам.
В кровь нидерландской истории вошла хотя бы ночь накануне праздника Святой Елизаветы 18 ноября 1421 года, когда страшное наводнение в дельте Рейна перегородило силой шторма сток речных вод и затопило низовые земли.
Малый потоп унес почти сто тысяч покойников в открытое море.
У Босха есть картина, которая дошла только в двух копиях учеников, "Св. Христофор".
Стена воды высотой с колокольню собора Св. Иоанна в Хертогенбосе накатывает на Нижние земли. Услышав рев воды и увидев на горизонте роковой вал, сотни крохотных фигурок на городских площадях и улицах пытаются спастись от воды.
Одни лезут на деревья, другие карабкаются на крыши, третьи обреченно скачут на лошадях прочь от потопа, который накатывает со скоростью курьерского поезда, глупцы пытаются спастись на спинах индюков и свиней, а монахи мошкарой облепили крышу собора, откуда бессильно видят роковой вал потопа высотой с Вавилонскую башню...
Ревущий вал пенной воды составлен из глоток жадных рыбин, которые готовы проглотить горловинами водоворота все живое.
Только одному великану Святому Христофору не страшен потоп, который едва ли затопит его колени.
С отрешенным лицом блаженного идиота, в раздутом бурей алом плаще он бредет по колено в идущей воде с исполинским посохом.
На плечах Христофора сидит младенец Христос с детской вертушкой-пропеллером в руках, которая одна занимает его любопытный взгляд. Святое дитя не видит мировой казни и не слышит ревущего тиграми последнего вала.
В грозовой вышине потопа над грешной землей виден сияющий светом молний Бог, Творец ужаса, сидящий на круглой стеклянной мировой сфере - Mundus, - в боках которой отражается опрокинутый проклятьем мир.
Ликует один Антихрист, который косматым нагишом мчит с упоением скорости, по склону воды лавируя на доске, прообразе нынешнего виндсерфа.
Эта мрачная аллегория всеобщей гибели вопиет к душе зрителя: спасения не будет ни грешникам, ни святым. Бог бросил мир на съедение рыбам.
Челяба (то есть "яма", на уральском диалекте Челябинск - это "Яминск").
В челябинском КГБ меня дежурный офицер приводит в кабинет подполковника Забыл.
Кроме хозяина, в кабинете сидят еще два подполковника и один майор! Ну и ну.
Встреча с недавним студентом обставлена в самых героических декорациях психологического нажима.