Да, быть такой вот раной - весьма незавидная историческая участь, но и представить Спасителя без нее тоже невозможно.)
Поехали!
Газик рванул галопом.
Мы подъехали к несчастной церквушке в глубине невысокой ограды, посреди сельского кладбища. Она была заперта, тут я оказался прав, только отдана не сельпо, а местному клубу, о чем говорила доска с наклеенным расписанием киносеансов. В Новый год здесь "казали" комедию "Фанфан-Тюльпан" с Жераром Филиппом.
Церковь стояла круглой сиротой посреди весенней распутицы, поблизости не было ни села, ни единой живой души, даже кладбище едва ли начерпало полсотни могил, заброшенных и печальных. Кто в прошлом веке поставил храм посреди полей и перелесков? Кому затем пришло в голову устроить здесь клуб? Кто оставил гореть золоченый крест на макушке? Единственные жители белого пятнышка - вороны да грачи, взлетевшие с голых берез взъерошенным листопадом черного гвалта.
Окованная железом дверь и решетки на окнах не оставляли бедному Драницкому никаких шансов увидеть иконы, но тут проявил смекалку наш солдатик-шофер, он не поверил в прочность решеток и обнаружил, что решетку на втором боковом окне можно раскрыть, словно ставни, а приставив к стене малярную лесенку, можно взобраться на широкий каменный подоконник и спрыгнуть на пол.
Я спрыгнул первым, Драницкий вторым. Санитар и шофер остались снаружи.
В полумраке простора косо сверкало драгоценное желтое лезвие солнечный меч, пронзивший лучом тишину. В центре храма стояли лавки для зрителей и престол для антиминса, креста и Евангелия, который вынесли из алтаря, чтобы ставить на стол проекционный аппарат, но сам маленький алтарь кое-как уцелел, к нему прибили крюки для киноэкрана и небрежно заклеили газетами священные лики, фрески по стенам тоже наспех замазали, а вот до Вседержителя на изнанке купола не добрались, и Саваоф взирал с потолка прежним укором горнего абсолюта. Драницкий буквально кинулся к алтарю и, отодрав полоску газеты, там, где удалось, встал на колени перед образом святого Петра (а может быть, Павла) в деисусном ряду слева от Иисуса и стал молиться с такой истовой страстью, что я невольно почувствовал себя лишним и отошел в сторону.
Пыл его веры был укором льду моего рассудка.
Что ж...
Бог богат в милосердии, и тому, кто придет последним, достанет щедрот, как первому.
Дивес ин мизерикордия!
Я вспомню жар Драницкого много лет спустя в Риме, на аудиенции Папы Иоанна Павла II в зале католических конгрессов.
Случай посадил меня как раз в гущу делегации польских летчиков, которые при виде Папы, - его ввезли в зал в папомобиле, в стеклянной карете на четырех колесах, - вскочили с ногами на сиденья (так поступили еще несколько сот человек) и развернули плакат: "Летайте польскими авиалиниями!". При этом комическом практицизме они едва могли сдержать слезы восторга и обожания при виде великого поляка, епископа Рима, наместника Иисуса Христа, преемника князя апостолов, верховного понтифика вселенской церкви, патриарха Запада, примаса Италии и раба рабов Божьих Кароля Войтылы из Вадовиц. Папа в белых одеждах сиял подобно небесному ангелу. За пять минут до его появления бесшумно включились кондиционеры (ну жмоты!) и свежесть обняла понтифика прибоем морского бриза.
Обращаясь в зал, слиток белизны полушепотом тяжко больного, сгорбленного болями человека прочитал на латыни с листа внушительный текст, из которого я смог разобрать только несколько фраз Папы, например: мы потому такие разные в этом зале и в этом мире, что Бог един... но мимо! вернемся из зимнего Рима на апрельские распутья Урала.
О чем думает тот сумрачный лейтенант в углу храма, стоя в луче света, спиной к алтарю в мышином шорохе жаркой польской молитвы?
Во-первых, он думает, что в его интересе к Богу больше поиска красоты, чем жажды истины или веры.
Во-вторых, никакой гастроном не умеет пережевывать жизнь в сыром виде. И потому он вспоминает сейчас сцену из фильма Анджея Вайды. Это убегание в память мысленно помогает ему встать рядом с Драницким если не на колени, то хотя бы лицом к алтарю как к черно-белым кадрам на экране.
Лейтенант косо парит напротив экрана в том эпизоде, где Мацек с барменшей Кристиной после свидания в номере вышли прогуляться в прохладной ночи и попали под майский ливень.
Вот, взявшись за руки, они бегут к полуразрушенному костелу, чтобы укрыться там от дождя.
Посреди костела с потолка свешивается головой вниз сорванное распятие. По лику Христа текут дождевые капли. Ветер со скрипом раскачивает распятие из стороны в сторону.
Кристина пытается разобрать надпись на старом надгробии.
Твоя душа горит щепой...
Читает она с паузами.
Смолистой...
Пронзительный сухой скрип дерева мешает слышать Кристину, и Мацек придерживает распятие.
Кристина:
Разбрасывая искры на лету,
Не ведая, зажжет ли светоч чистый
Или навеки канет в темноту.
Мацек закурил сигарету. Слушает.
Останется ли только пепел серый
И ветер унесет его тотчас...
Кристина:
ничего не видно. Не может она разобрать дальше старую надпись.
Мацек бросает ей спички, и, не дожидаясь, сам заканчивает стихи Циприана Норвида из "Фантазии за кулисами":
Или под пеплом, вестник новой эры,
Вдруг засияет гранями алмаз.
Хертогенбос.
Рассказывают (пишет Доминик Лампсоний), что в дом к Босху явился восточный купец, приехавший из Багдада, он предложил ему купить удивительные шахматы, в которые можно будет обыграть саму смерть в последний час жизни и отдалить свой срок на месяц, а то и на целый год.
По всегдашней тяге к неведомому и потустороннему Босх решился купить эти шахматы и отдал тому купцу немалые деньги, после чего попросил сыграть с ним вместо смерти и показать правила этой восточной игры.
Купец согласился, и оба поставили на кон по дню своей жизни.
Они кинули жребий, и купцу выпало играть черными фигурами, а Босху белыми.
Первое правило, сказал купец, всегда играть белыми фигурами и не брать в руки черных. С этими словами он взял в руки белую королеву у Босха, и все черные пешки тут же исчезли с доски.
Теперь твоя очередь, сказал купец.
Второе правило - ты можешь отменить первое правило и придумать свое собственное.
Босх, удивленный странными шахматами, тоже взял в руки белую королеву и сказал: пусть черные пешки вернутся на место, и мы начнем игру снова.
И черные пешки вернулись на сторону купца из Багдада.
Отлично, сказал тот, взяв в руки черную пешку, и, делая шаг по доске, изрек: объявляю этим ходом шах твоему королю, хотя никакого шаха еще нет.