— Да неужели?
Кварион оглядел священника. Казалось, он искал повода, чтобы докопаться до него.
— Ты что-то скрываешь?
— Лучше не трогай меня. — твердо, но без угрозы ответил пресвитер.
— Меня пугает твоя скрытность. Я не чувствую себя в безопасности. — произнес автомеханик.
— С каких это пор ты вдруг стал думать о своей безопасности? — усмехнулся Малочевский.
Наступила пауза.
— А может, Бариус был прав. Может, ты действительно засланный. Ты что, молился своему Богу?
— Почему ты считаешь, что я должен тебе отвечать? Ты даже не веришь в Него. — произнес Викториус.
— Я не верю в Него? — переспросил Лиус. — Ты думаешь, я не верю в Него? — он встал и злобно посмотрел на пресвитера. Как будто какая-то боль и связанная с этой болью обида, гордость и злость сверкнула в глазах автомеханика. Казалось, эти глаза могли действительно испепелить, если бы это было возможно.
— Ты думаешь, я не верю в твоего Бога, священник? — повторил Кварион. — Ты ошибаешься. Я верю в Него. Вопрос только — как я в Него верю.
Викториус уставился на автомеханика. Он уже понял, что в его злости была какая-то причина. Священник принимал вызов, брошенный ему. Он также пристально смотрел в глаза своему оппоненту, но в его собственных глазах не было и намека на агрессию. Эти глаза любили. Они готовы были попытаться понять чужую боль. Малочевский знал: это не тот случай, когда нужно огрызаться. Здесь нужно было действовать тонко и аккуратно — чтобы помочь, а не озлобить еще сильнее.
— А хочешь послушать мою историю, священник? — произнес Лиус. Он, скорее, уже не спрашивал, а просто готовил к своему длинному монологу. — Ты так многих выслушивал. Может, послушаешь и меня? — и твердым надменным голосом почти спокойно, но, чуть не переходя на настоящий крик, он начал: — Я родился в вагоне скоростного поезда, и чудом остался жив. Мне все говорили, что мне очень повезло, но я так не считал потому, что мне посчастливилось вырасти в пансионе для детей, не имеющих родителей — меня бросили. Шестнадцать лет каждый день я вставал в семь утра и завтракал одной и той же кашей — одного и тоже вида зерна. Нас обливали холодной водой, если мы не хотели просыпаться во время и били плетьми всякий раз, когда мы нарушали даже самое незначительное и идиотское правило пансиона. У нас был режим дня, очень строгий распорядок: утром мы учились, а днем строили дома своих воспитателей и делали ремонт в их квартирах. Тогда я мечтал о деревянных игрушках, прибитых к потолку, потому что у меня не было даже этого. В то время у нашего государства был какой-то финансовый кризис, и оно решило сэкономить на детях. Я уже не говорю тебе о ласках в первые года жизни, потому что они были большой редкостью и преподносились судьбой только счастливчикам. Но, наконец, я вырос, стал свободным человеком и, будучи предоставленным самому себе, пошел служить в армию. И тогда мне впервые в голову пришла мысль поблагодарить судьбу за то, что я вырос именно в этом пансионе — там я научился трём вещам: чувству собственного достоинства, умению постоять за себя, и — никогда никому не доверять на сто процентов. А это было единственное, что имело значение в той военной части, в которой я находился, это было единственное, благодаря чему там можно было выжить. Потом я видел, как многие ломались, не выдерживая натиска. За всю мою жизнь у меня был всего один настоящий друг, всего только один — тот, который меня действительно понимал, тот, с которым я чувствовал себя по-настоящему свободным — всего только один единственный, он был у меня в армии, и он был убит — застрелен пьяным офицером за то, что отказался перенести его через лужу на своих плечах. С того времени я ненавижу всех людей, кто носит военную офицерскую форму, или, по крайней мере, отношусь к ним с настороженностью. Но, наконец, я вышел на гражданскую жизнь. Я закончил средне-специальное учебное заведение и стал автомехаником. Меня всегда привлекали машины, а после получения специальности они стали моей страстью. Я начал изучать их. Потом решил открыть свой бизнес — собственную автомастерскую, которая затем выросла в фирму. Как ни странно, но у меня это получилось. Мои дела быстро пошли в гору, я стал очень неплохо подниматься. Потом я встретил девушку. Ее звали Лаки. Мне показалось, что я влюбился в нее, а она влюбилась в меня. Мне было хорошо с ней. Я думал, что мы действительно любим друг друга. И вот, вроде бы, моя жизнь стала постепенно превращаться в сказку. Мне казалось, что судьба наконец-то вспомнила обо мне и решила исправить свою ошибку — решила вознаградить меня за такое долгое и мучительное отсутствие своего внимания ко мне. Но мое счастье длилось не долго. Когда моя мастерская стала превращаться в какое-то более серьезное предприятие, ко мне пришли некие люди и сказали, что я не могу работать на их земле и не учитывать их интересов. Потом я узнал, что тот район города, в котором находилась моя мастерская, держался некой преступной группировкой. Они не трогали мелких предпринимателей, но когда эти мелкие предприниматели начинали превращаться в более крупных, они приходили и устанавливали им свои условия. Таким образом, они давали начинающемуся бизнесу разрастись, а когда это совершалось, когда уже трудно было отступить назад и все бросить — тогда приходили они. Почти все, кто с ними сталкивался, принимали их условия, но я не смог. Я отказал, и тогда началась война. Они похитили мою девушку, и хотели тем самым оказать на меня давление. Я обратился к другой преступной группировке, заплатил им очень много денег, и они уверили меня, что непременно решат эту проблему. Они действительно решили ее. Они просто перестреляли всех на "стрелке" и вернули мне мою женщину. Но было уже поздно. К тому времени ей успели порезать лицо и отрубить два пальца на левой руке. Эти два пальца они ранее прислали мне посылкой в знак того, что у них очень серьезные намерения. Когда мне вывели Лаки из подвала какого-то заброшенного дома, она была в шоке, она не просто не могла разговаривать, она не узнавала даже своих собственных родителей, она не проявляла никаких эмоций, только иногда резко вскрикивала от какого-нибудь шума на улице. В общем-то, врачи вернули ее к нормальному состоянию, она вскоре пришла в себя. Но ее родители навсегда меня возненавидели. Они обвиняли во всем только меня одного… Мы с Лаки так больше никогда и не были вместе. Она тоже стала опасаться меня и всего, что было со мной как-то связанно.
Лиус остановился. Он еще пристальнее вгляделся в глаза пресвитера и после небольшой паузы продолжил:
— Размышляя над смыслом жизни, я понял, что в ней, на самом деле, смысла нет никакого. И сейчас мне даже не больно, потому что я осознаю это. Но жить в этом дерьмовом мире я больше не намерен.
Викториус стоял и, не отводя взгляда, спокойно смотрел в глаза Квариона, выдерживая весь их психологический натиск — всю их злость, всю боль и всю обиду, которые они хранили в себе, и которые так хорошо просматривались сквозь них в сердце. Пресвитер не знал, что можно было ответить. Он просто стоял, пытаясь понять Лиуса, и ему было действительно его жаль.
— Ты спрашиваешь, верю ли я в твоего Бога, священник? — повысил голос Кварион и подался вперед, сверкая глазами, полными злобы. — Да! Я искренне верю в Бога и искренне ненавижу Его!!! — прокричал он в исступлении. — Тебе известно это чувство?!
Наступила пауза.
— Да. — спокойно и без эмоций ответил Малочевский.
— Ты лже-е-ешь!!! — завизжал автомеханик и сорвал голос.
— Почему ты так думаешь? — так же спокойно спросил Викториус после очередной небольшой паузы.
— Да пошел ты!.. — прохрипел Лиус, оборвавшись на конце фразы.
Он постоял еще какое-то время, выедая глазами священника, и затем спокойно сошел с дороги и направился куда-то вглубь леса.
Священник опустил голову и, не концентрируя взгляда, уставился в землю. Он устал. Ему было тошно. Ему было жалко. Ему было больно и за себя, и за других. Он хотел куда-нибудь деться, но не знал куда. Он хотел исчезнуть и не осознавать всего того, что осознавал.
— Он прав. — произнес Бариус.
Викториус обернулся и посмотрел на него.
— Возможно. — ответил он. — Но сейчас важно не это. Сейчас важно то, сможете ли вы переступить через вашу ненависть и смириться. Иногда в жизни бывают такие моменты, когда ты уже бессилен что-либо чувствовать, ты уже не в состоянии ни на что, единственное, что ты можешь сделать, чтобы выиграть — это смириться. И не надо думать, что я осуждаю вашу ненависть — нет, я не осуждаю ее… потому что я ее понимаю. Ты спрашивал меня, что я здесь делаю?..
Малочевский не стал продолжать. Он не ответил на вопрос, который сам же и задал. Ответ на него можно было прочесть уже в его вопросе.
— По большому счету я отличаюсь от вас только тем, что выбрал другой путь. — произнес он.
35.
Страх — это защитный механизм, который помогает человеку избежать опасности. Страх — то, благодаря чему живой организм никогда не пойдет туда, где он может подвергнуться насилию или уничтожению, и он никогда не будет делать то, что может причинить ему вред. Страх — это инстинкт. Он оберегает и позволяет выжить в этом ужасном мире.
Но, кроме всего прочего, страх это еще и сила, это невероятно мощный источник энергии, поток которой может сокрушить на своем пути множество препятствий. Страх делает живое существо максимально напряженным, он мгновенно мобилизует все системы организма и обостряет реакцию. Страх заставляет разум работать в экстремальном режиме — в режиме повышенного внимания и настороженности. Организм, испытывая страх, готовится к атаке, готовится к удару, к боли — он готовится к битве. Страх вырабатывает энергию, и в соответствии с этим можно сказать, что паника — это хаотичный, и ничем не управляемый выброс энергии в произвольном направлении. Это поток, который сметает все на своем пути без различия — он слеп. Это разорвавшаяся бомба, которая разрушает все вокруг, но вся мощь от взрыва которой, растрачивается попусту.
Человек становится личностью тогда, когда способен совершать выбор и тогда, когда подчиняет себе систему мироздания, которая его окружает. Когда человек подчиняет себе других людей, он становится агрессором, и это уже совершенно другая история. Все люди рождены быть равными в правах и свободными, и человек не должен быть властелином над другим человеком — это неправильно, и, если это есть, то за это, рано или поздно, придет расплата — это закон жизни. Но каждый человек является господином своей жизни, а, соответственно, и владыкой над ней в определенной степени. Когда человек подчиняет себе природу, ситуацию, положение вещей, стихию, энергию, даже самого себя — он становится личностью. Человек способен управлять той силой, которая у него есть. Управление страхом — управление очень могущественной силой. Если человек научится это делать — он сможет контролировать свою жизнь… по крайней мере, в той степени, в которой ему будет позволено.
Но есть и другая сторона. Любая энергия может стать разрушающей. Любая энергия может разрушить систему ее контроля и вырваться наружу. История знает немало случаев, когда человек, покоривший себе энергию, потом не смог эту энергию удержать — и она его уничтожила, поглотив своей мощью. Страх — та энергия, которая находится внутри человека, и чем больше она накапливается в нем, чем дольше она в нем хранится, тем сильнее она разрушает свой контейнер — организм. Организм человека часто оказывается слабее и не в состоянии выдержать того, что может выдержать его психика. Наступает обратный эффект. Сила, которая призвана помочь человеку сделать то, чего он не сможет сделать без нее — уничтожает его изнутри. Организм человека начинает разрушаться, а если он еще и слаб, то, скорее всего — он обречен.
Страх никогда не уйдет. Это инстинкт, и он всегда будет отравлять человеку жизнь, одновременно увеличивая его возможности и оберегая от бессмысленных опасностей. Ты можешь встать, преодолеть свой страх и одержать победу, но в следующий раз, когда ты снова предстанешь перед своим врагом, ты также будешь стоять и трястись перед ним, ожидая битвы и желая, чтобы она началась уже как можно скорее. И так будет и в третий, и в четвертый, и в пятый раз, и ты будешь одерживать победы, но с каждым разом это будет становиться все труднее и труднее. Ты снова будешь преодолевать свой страх, но каждый раз это будет так же, как и в первый раз. Вопрос только: насколько тебя хватит.
Заставь своего врага бояться как можно дольше, и, когда вы вступите в битву, он уже будет наполовину побежден — разрушен и истощен своим собственным страхом… если только он не научился его контролировать лучше, чем ты думаешь.
Бариус Клавор умел контролировать свой страх. И он умел снимать напряжение, которое этот страх вызывал, он умел расслабляться — так он уберегал свой организм от саморазрушения. Но сейчас, когда он испытывал голод и терпел жажду, когда его организм уже некоторое время не получал дополнительной энергии, продолжая работать в предельном режиме, когда его организм не восполнял жизненно-важной потребности сна, он уставал и начинал разрушаться, он начинал слабеть — ему становилось все труднее преодолевать свой страх, он начинал терять силы. И сейчас при таком состоянии эта огромная энергия начинала разъедать его изнутри. Она одурманивала разум и доводила биологический организм до работы в максимально критическом состоянии. Бариус контролировал свое сознание, он еще был способен на определенные действия, на некоторые рывки, но он как будто находился в каком-то тумане. Вся действительность медленно плыла перед ним, как будто это был сон, а не реальность, как будто бы он жил в каком-то помутнении, погружаясь все больше в некую глубину, глубину собственного сознания и глубину какого-то забвения. Он чувствовал, что еще немного, и он полностью уйдет на самое дно — он перестанет отчетливо осознавать окружающий его мир и не сможет контролировать свои действия. Он станет тормозить и тормозиться, лишь изредка выскакивая на поверхность отчетливого мышления, успевая сделать рывок, успевая вовремя отреагировать на изменение реальности, а затем вновь опуститься в пучину небытия. Это очень неудобное состояние, это опасное состояние, это слишком уязвимое состояние. Бариус чувствовал себя незащищенным. Он чувствовал, что не может четко контролировать действительность — и его это начинало пугать еще сильнее. Тем более что страх, который навязывался ему, пытался сковать его и тело, и разум. Тем более что кто-то пытался взломать код доступа к его собственному сознанию и завладеть им. Кто-то навязывал ему свою волю.
Ему нужна была помощь. Ему нужен был человек, который всю свою жизнь посвятил войне с тем, что сейчас пыталось его поработить, и с чем он — Бариус Клавор — боролся лишь иногда, на уровне самообороны, и то не всегда побеждал.
Спецназовец встал со своего рюкзака, на котором сидел перед костром и посмотрел на Малочевского, расположившегося под деревом на земле — тот думал о чем-то и смотрел куда-то неопределенно впереди себя.
— Священник! — позвал Бариус.
Пресвитер повернул голову и взглянул на того, кто его окликнул. Клавор с искореженным от страха, агрессии, и желания драться лицом, стоял в нескольких шагах от него.
— У тебя проблемы. — произнес Викториус.
— Да неужели. — съязвил спецназовец.
Малочевский встал.
— Иди сюда. — сказал он и обеими руками позвал к себе Клавора. Тому показалось, как в тумане, что священник словно притянул его к себе простыми движениями пальцев. Он медленно подошел.
— Кто-то хочет завладеть моим разумом. Кто-то навязывает мне страх и ненависть. — произнес спецназовец. — Я чувствую это постоянно. Постоянно какие-то мысли, какие-то голоса.
— Ты уже говорил.
— Да, но я чувствую, что сойду с ума, если ты не поможешь мне. Я не смогу долго противостоять этому.
— Сможешь, если захочешь. — добро улыбнулся Викториус.