Приступ кашля не дал ему говорить, он подошел к открытому окну, поднял лицо и застыл на какое-то время, отказавшись от предложения Генри принести ему стакан воды. Откашлявшись, он вернулся к столу, взял рукописный текст и продолжил:
– Послушай, дружище, из этих бумаг ты можешь набраться опыта, что такое живительный воздух саморекламы, может, тебе это когда-нибудь пригодится. Значит, зовут этого претендента на начальственную должность Шварц-Эстерланд, он дважды был женат, имеет двоих детей, у него второе высшее, юридическое, образование. Тут, Генри, нам до него далеко. Резюме направлено в Объединение северогерманских фирм по производству молочной продукции. А теперь держись: этот самый Шварц-Эстерланд, характеризующий себя как «ведущую единицу» и претендующий на такой же ранг в объединении, уже занимает начальственную должность, и где бы ты думал? В газетно-издательском концерне, издающем журналы самого разного профиля. Заслуги, которые он себе приписывает, он перечисляет весьма бойко; само собой, он рационализировал журнальное производство, но самым большим своим достижением считает создание экспериментальной кухни, где они опробовали свеженькие рецепты и рассылали их потом по всем редакциям, особенно в иллюстрированный журнальчик под названием «Гурман». Представляешь? Кто однажды попал наверх, Для того важно отныне уже всегда оставаться на этом Уровне; стоит только чуть спуститься, назад хода нет.
– Это не для меня, – сказал Генри, – с меня вполне хватает пребывания там, где я есть, упражнения по подтягиванию вверх всегда вызывали у меня только смех.
Бусман кивнул и все-таки протянул ему документ, призывая прочесть его от начала до конца и обратиться потом в этот самый газетно-издательский концерн для запроса официальной справки об этом типе.
– Напиши-ка туда, – распорядился он, – и попроси у них адрес Шварца-Эстерланда, он ведь все еще числится у них.
Генри не пришлось ничего писать самостоятельно, у Паулы уже лежал наготове стандартный формуляр запроса, который она как раз собиралась заполнить. Она вставила его в машинку, пока она печатала, Генри смотрел ей через плечо, а когда она встала в тупик при формулировке «ведущая единица» и повернула к нему вопрошающее лицо, он ответил:
– Это действительно так называется, «ведущая единица», это примерно то же, что вы для меня со вчерашнего дня: куда поведете, туда и пойду.
– Шутник, – сказала Паула и уже больше ни о чем не спрашивала.
Неожиданно за их спиной вырос Хармс. Он подождал, пока Паула вытащит из машинки заполненный запрос, и лишь тогда послал Генри в привокзальный буфет за сосисками и пивом. Пяти порций горячих «венских» и пяти банок пива должно было хватить для импровизированного завтрака, к которому он пригласил их визитера. Они сдвинули два стола, притащили стулья, Бусман согласился сесть на складной.
Они уже расселись, когда Генри возвратился с плетеной корзиной в руках, которую предусмотрительно прихватил с полки. Это был один из потерянных предметов, болтались даже цветные ленточки с пикника. Уполномоченному он был представлен как «наш новый вспомогательный кадр»:
– Господин Неф, наше пополнение, господин Фенски…
Все остальные уже удостоились этой чести. На имя Неф Фенски не среагировал, правда, посмотрел на Генри с выражением утомленной благожелательности, но вопросов не задал. Пока Генри раздавал сосиски на бумажных тарелочках и доставал из корзинки банки с пивом, Хармс посчитал нужным сказать несколько слов: он рад, что ему представилась возможность поприветствовать господина Фенски в этих стенах, и он сделает все возможное, чтобы помочь господину Фенски составить правильное представление о здешних условиях работы, если, конечно, в этом есть необходимость, под конец он пожелал ему успехов на его аудиторском поприще. После этих слов Хармс широким жестом пригласил приступить всех к еде.
Они сидели, не произнося ни слова, макали свои сосиски в горчицу, отщипывали по кусочку от булочки и бросали время от времени на уполномоченного вопросительные взгляды, ожидая от него первой похвалы, но так как он только беззвучно и сомнамбулически жевал («Как сонная черепаха», – подумал Генри), Хармс посчитал нужным похвалить сосиски из привокзального буфета: мы в них еще ни разу не разочаровались. Пиво они пили прямо из банок, за исключением Паулы: та предпочла минеральную воду. Но эта скованность за столом, это тягостное молчание… Они уже начали было перемигиваться, но тут же подняли головы и даже перестали жевать, потому что Генри, точным броском отправивший свою перемазанную горчицей тарелочку в мусорное ведро, неожиданно повернулся к господину Фенски и спросил:
– А правда ли, что вы собираетесь тут разглядывать нас, словно в лупу? До меня, по крайней мере, дошел такой слух.
Фенски засмеялся, но каким-то деланным смехом, он не был готов дать исчерпывающий ответ на этот прямой вопрос, поэтому лишь сказал:
– Кто много думает, до того слухи и доходят, нет-нет, я только хочу немного оглядеться здесь, присмотреться и кое-чему научиться.
– Но вы же будете писать отчет, – не унимался Генри, – это так полагается, писать отчет и давать рекомендации, так ведь? А может, даже и оценку нашей работе.
Фенски ничего не ответил на этот выпад, он отхлебнул немного пива и задумчиво поглядел на Генри, не то чтобы недружелюбно, но как-то задумчиво и устало, а потом сказал:
– Вчера, господин Неф, только вчера я разговаривал с вашим дядей, и у меня сложилось впечатление, что он ждет вашего визита к нему.
– Он так сказал? – спросил Генри.
– Нет, – ответил Фенски, – он просто хотел бы всего лишь услышать, как вам нравится здесь, на этой работе.
– Спасибо, – успокоился Генри, – я с удовольствием скажу ему об этом, – и, поймав взгляд Паулы, полный ожидания и надежды, как ему показалось, добавил: – То, что он услышит от меня, очень его обрадует, чувствовать себя лучше, чем в бюро находок, просто невозможно, здесь весело, а кроме того, эта работа дает хороший импульс для фантазии.
– Для какой фантазии? – переспросил Фенски с ухмылкой.
Генри после короткого раздумья пояснил:
– Вон, посмотрите туда, на детскую коляску перед полками, она почти новенькая. Когда такую вещь доставляют сюда, то не просто автоматически составляешь акт, а невольно задаешься мыслью: как могли ее потерять? Начинает работать воображение, рисуя одну картину за другой. То ли ее забыли в великой спешке, то ли произошла ссора? Ведь детская коляска не книга и не зонт.
Взглянув на коляску, Фенски спросил:
– Как давно вы здесь работаете?
– Не очень давно, – сказал Генри, – до моего первого юбилея еще целая неделя.
– Господин Неф уже прошел испытательный срок, – ответил за него Хармс и, словно желая повернуть разговор в другое русло, возможно, ему не понравился тон, которым разговаривал с аудитором Генри, поспешил упомянуть, что в течение одного года они обработали примерно тысячу двести заявлений, а другие данные, за последние пять лет, без труда можно посмотреть у него в бюро.
– В этом году к нам поступило без малого тысяча триста заявлений о забытых предметах, – сообщила Паула.
Фенски повернулся к ней и уважительно повторил названную цифру:
– Тысяча триста, кто бы мог подумать!
Выкинув вперед ногу, через проем в приемной к ним шагнул Маттес – железнодорожный полицейский, на правах старого друга он каждый раз появлялся у них по-свойски таким вот образом; коротко поздоровавшись, он положил на стол какой-то сверток, упакованный в коричневую оберточную бумагу.
– Для вас, чтобы было чем заняться.
От пива он отказался. То, что он был с Хармсом на короткой ноге, вытекало из его замечания, что этот сверток он сразу бы выбросил в мусорный контейнер во дворе, отправил бы ко всем старым тряпкам и шмоткам, но не смог решиться на такое самоуправство.
– Доставили из поезда местного назначения, шедшего из Вильгельмсхафена, – сказал он, – лежало в сетке для багажа, я обследовал, что к чему, и скатал заново, как сумел.
Хармс разорвал оберточную бумагу, вытащил оттуда свернутую в трубку материю, развернул ее, широко раздвинув руки, и стал дожидаться первой реакции.
– Флаг, – хмыкнул Генри, – старый, по-видимому, кайзеровских времен.
– Кайзеровский имперский военный флаг, – констатировал Фенски и протянул руку, чтобы пощупать материю и постараться определить ее возраст.
Он предположил, что флаг принадлежит одному из ферейнов, из тех, что блюдут старые традиции, и добавил еще, что этот предмет здесь долго не залежится, тот, кто потерял его, быстро спохватится.
– Все, что родом из кайзеровских времен, – заявила Паула, – не попадает в наш красный список, – объяснила она полицейскому, а тот удовлетворенно кивнул и распрощался со словами:
– Ну тогда желаю вам успеха.
Пока Бусман скатывал флаг, собираясь заактировать потерянный предмет и отправить его на полку, Генри все смотрел и качал головой, а когда поднял взгляд, Фенски спросил его:
– Вы заметили что-то особенное?
– Нет, – сказал Генри, – я только удивляюсь.
Фенски опять поинтересовался:
– Могу я спросить, чему?
– Я этого никогда не смогу понять, – ответил Генри, – на стене висит такой флаг, а под ним сидят за столом и пьют пиво немцы, сидят, поют песни тех времен и спрашивают друг друга, а ты помнишь, как это было и как тогда ко мне обращались, а потом глядят друг на друга стеклянными глазами и хлопают друг друга по плечу. – Он, Генри, видел как-то раз такое в Киле, в одном кабаке в порту, в задней каморке, зарезервированной для целой компании. Генри еще добавил. – И это все были очень взрослые мужчины, поседевшие на службе и в семейной жизни.
Поначалу казалось, что большинство присутствующих одного мнения с Генри, но тут Фенски встал и сделал Хармсу знак, что хочет вернуться в бюро, и прежде чем они покинули сидевших за столом, Фенски повернулся к Генри и с плохо скрываемым неудовольствием сказал: