Как мог этот рафинированный человек сказануть такое о событиях, растянувшихся на два года; об акциях, в которых участвовали целые полки: не знали?!
Депутаты парламента не знали о том, что сотни женщин писали им сотни отчаянных писем. Генералы не знали, что десятки их подчиненных, солдат и офицеров, заключали с этими женщинами фиктивные браки, чтобы спасти их от "возвращения на родину": от расстрела или голодной смерти на Колыме. Не знали... Но даже эта, откровенная, сорвавшаяся с языка моего собеседника нелепость не вызвала во мне и тени превосходства над ним.
Подлый поступок женщины может назвать ошибкой только тот, кто любит ее. Он любил свою Англию, этот умный сноб; он жалел Россию и презирал -Америку...
За что?
Мы пожали друг другу на прощанье руки. Он улыбнулся, и в его улыбке я прочел (наверное, мне просто этого хотелось) и уважение, и сочувствие, и пожелание удачи. Я был так горд его рукопожатием, как будто это король Швеции вручал мне Нобелевскую премию за мои невероятные заслуги в такси, за то, что я, наконец, научился водить чекер и задним ходом!..
Глава пятая. С МЕНЯ -- ХВАТИТ!...
1.
Всего лишь три с половиной месяца назад сел я за баранку, а знал уже о такси -- о-го-го -- сколько!
Гоняют по Нью-Йорку полчища разномастных кэбов: синих и красных, зеленых и коричневых -- каких только нет! Захотелось тебе зарабатывать ремеслом балагулы, заставила жизнь -- намалюй на куске картона фломастером: "ТАКСИ", выставь это художество на ветровое стекло своего драндулета, и езжай себе с Богом. Сколько долларов удастся наскрести -- все твои! Ты уже "таксист"!
А почему -- в кавычках? Почему -- "наскрести"?
Да потому, что человек, которому понадобился кэб, увидев разом несколько: и белый, и голубой, и черный -- ни в один из них не сядет. Как правило, и житель Нью-Йорка, и заезжий бизнесмен, и турист из дальних стран будут стоять и дожидаться желтого кэба. Потому что желтый кэб -- это, прежде всего, безопасность; и приезжих еще в самолете предупреждают попутчики: только в желтом кэбе -- проверенный водитель...
Мои права с фотографией, выставленные на передней панели, есть гарантия того исключительно важного для пассажиров факта, что в свое время с меня были сняты отпечатки пальцев, и власти города Нью-Йорк путем тщательной полицейской проверки удостоверились, что я -- не преступник, что мое до-таксистское прошлое не связано ни с убийствами, ни со взломами, ни с изнасилованиями. Правда, мне и по сей день ни разу не довелось ни прочесть, ни услышать, что какой угодно таксист: хоть проверенный, хоть непроверенный, совершил нападение на пассажира (обратное-то каждый день случается), но такое уж укоренилось в умах публики мнение, что от нью-йоркского кэбби всего ожидать можно, и не мне с этим предрассудком бороться.
Сколько в Нью-Йорке самозванных (их еще называют "джипси", т.е. "цыганскими") кэбов -- установить невозможно. Газеты пишут, что их 50 тысяч, городские власти предполагают -- 70 тысяч; точная же цифра никому не известна. Но таких, как у меня, желтых таксомоторов -- 11787. Ни одним больше, ни одним меньше. Только нам, водителям желтых кэбов, разрешено подбирать пассажиров на улицах38. Наши же конкуренты всех мастей имеют право лишь на того клиента, который вызвал машину по телефону. Мы -"желтые короли" Нью-Йорка, наши привилегии охраняет закон! Потому на капоте желтого кэба непременно должна красоваться особая "бляшка" -- один из 11787 медальонов, а понятней будет, если сказать -- лицензий на извоз, которые некогда, в 1937 году, мэр Нью-Йорка Фрэнк Ла-Гвардия распродал по блатной цене: водителям-одиночкам по сто долларов, а гаражам -- по десятке за штучку. Да, да: официально гаражи платили по десять монет за медальон... И хотя подозрительная эта распродажа происходила совсем в иную эпоху, сорок лет назад, -- ни мне, ни моим пассажирам недоступно осознать, что сегодня этот кусок жести размером с крышку консервной банки стоит столько же, сколько стоит уютный, утопающий в зелени садика особняк на Брайтоне39.
Особенно трудно мне понять, что в целое состояние оценивается укрепленная на капоте моего чекера бляшка сама по себе -- без машины! Что под эту жестянку банк доверит многотысячную ссуду. Что эту чепуховскую цацку можно сдавать в аренду, ничего не делать и получать деньги... Впрочем, это я сейчас ради красного словца куражусь: "жестянка", "бляшка", а вообще-то о медальоне никакой таксист так не скажет. В устах любого кэбби это слово всегда звучит веско, как "залог", "недвижимость", "заем" -- по какому поводу и с какой интонацией ни было бы оно произнесено. С завистью: "Видишь того грека? У него уже три медальона!". С болью: "Я мог купить медальон за десять тысяч. В свое время..." Безвозвратны сказочные те времена, собаке под хвост пошла вся твоя таксистская жизнь. Теперь медальон и за тридцать тысяч не купишь... 2.
Обо всем этом думал я промозглым утром в последнюю пятницу сентября, возвращаясь в Манхеттен из дальнего района Вайтстоун. Тяжелый туман лежал на шоссе. Было скользко, я ехал медленно. Дрогнул под колесами обогнавшей мой чекер машины полурастерзанный труп собаки...
О том, что сегодня пятница, напоминали мне и гладкость тщательно выбритых щек, и мой парадный пиджак, аккуратноуложенный на сиденье, и брошенный в конверте поверх пиджака текст радиопрограммы: по пятницам, в 10.00 у меня запись. С тех пор как я стал "подрабатывать" в такси, мне не приходится трястись в сабвее через весь город, добираясь на радиостанцию. За час до записи я бросаю свой кэб на стоянке у Центрального вокзала, надеваю пиджак -- и бегом через дорогу, к зданию 30 Ист 42, а там -- на третий этаж...
Елки-моталки! Отвлекшись досужими думами, я прозевал ведущую в Манхеттен магистраль, и теперь мне придется добираться до центра по Северному бульвару. "Мало того, что порожняком, -- чертыхался я, -- так еще и через сто светофоров!.."
Впрочем, таксист никогда не знает, где найдет, а где потеряет. Едва я вырулил с шоссе на Северный бульвар, как увидел у бровки тротуара фигуру, неуклюже взмахнувшую костылем: меня просили остановиться.
Скрипнули рессоры под тяжестью туши, опустившейся на заднее сиденье. "В Манхеттен, через мост Квинсборо!" -- сказал человек-гора.
Как ни обрадовался я неожиданному пассажиру, ехавшему туда, куда мне было нужно, но все-таки обратил внимание, что клиент-инвалид почему-то не уточнил адреса. "Манхеттен большой", -- отметил я про себя, но под тиканье счетчика мысли мои унеслись куда-то далеко-далеко, черт знает куда -- к подножию какого-то фантастического сооружения, которое уже не раз в течение нынешней осени приоткрывалось мне в обрывках вскользь услышанных разговоров между таксистами, и я, словно сквозь марево или дым, видел то вершину 'этого сооружения, то край его, а сейчас вдруг оно открылось мне целиком! Это была пирамида. Да, да, самая настоящая, наподобие египетских. Пожалуй, не самая грандиозная, но зато, несомненно, последняя из всех воздвигнутых на Земле пирамид: результат муравьино-кропотливых усилий нескольких поколений нью-йоркских кэбби...
Идея этой пирамиды, сооруженной профессиональными неудачниками, которые не только не стали братьями по несложившейся доле, но, наоборот, разделились на множество замкнутых каст, -- заключалась в том, чтобы еще раз напомнить миру исконную истину: "НЕТ И НЕ МОЖЕТ БЫТЬ РАВЕНСТВА МЕЖДУ ЛЮДЬМИ!". 3.
На вершине пирамиды, исключавшей все примитивные рассуждения о равенстве таксистов: дескать, если ты извозчик и я извозчик, то какая же между нами разница? -- обитали хозяева медальонов, образуя нечто вроде дворянского сословия. К водителям-пролетариям они, разумеется, относились свысока, но что примечательно: внутри своей касты таксисты --"дворяне" тоже не были на равных! И не потому, что все сплошь хозяева медальонов были ужас до чего спесивыми людьми. Напротив: людьми они были самыми обыкновенными, а вот медальонами владели -- разными. Одни -- индивидуальными, а другие -"мини"40. Как титулы, знаете, бывают графские и баронские. Какая между ними разница, я уж, наверное, до конца своих дней не разберусь: тот хозяин желтого кэба и этот хозяин желтого кэба; но если медальоны "мини" поднялись в последнее время в цене до тридцати пяти тысяч, то индивидуальные взвились до сорока пяти. И потому владельцы первой "гильдии" относились свысока к владельцам второй.
Ступенью ниже хозяев отведено было место тем таксистам, которые говорят: "Кэб -- мой, я только медальон арендую". Купив желтую машину (и подписав контракт на аренду медальона), кэбби получает право нанять второго водителя -- от себя. Никто не в состоянии крутить баранку по двадцать четыре часа в сутки. Зачем же допускать, чтоб "тачка" простаивала? Почему не уступить на ночь место за рулем горемыке, который еще беднее тебя? Чужой труд -- верная прибыль...
Но далеко не каждый таксист имеет возможность продавать свои силы -хозяину. Для этого нужно иметь деньги (и для кэбби -- немалые) -- пятьсот долларов -- если садишься вторым водителем, сменщиком. Мало ли какой номер может "отколоть" кэбби-люмпен: ударит машину и скажет, что так и было -залог необходим. Без залога не получишь в аренду ни медальона, ни кэба.
Для тех, кто сумел собрать исходные эти пятьсот монет, отведена в пирамиде еще одна соответственная ступень, а самое ее основание -- пыль под ногами -- это гаражные кэбби, такие, как я, "бурлаки". Однако и наше положение, низов, ошибочно было бы рассматривать как безвыходное... Потому-то кэбби всех рангов так старательно возводили свою пирамиду, что даже самый распоследний, нищий шоферюга в полном единодушии с хозяином пяти медальонов имел замечательное право -- презирать: красных, зеленых, коричневых и всех прочих подонков "джипси".
За что? Почему -- "подонков"?
Да разве мы могли смотреть на них как-то иначе, если они постоянно, попирая Закон, хватали пассажиров чуть ли не на каждом углу, воровали работу у нас -- "желтых королей"! -- полноправных хозяев нью-йоркских улиц... 4.
"Колонна на мосту, стоп!" -- властным жестом приказала "регулировщица", приложилась к горлышку и осветилась белозубой улыбкой.
-- Когда доедем до Третьей авеню, поверните направо, -- сказал инвалид.
Почему он не хотел открыть водителю, куда направляется?
-- Теперь все время прямо!
Мы миновали Семьдесят вторую улицу:
-- Прямо!
Восемьдесят шестую...
-- Прямо!
Я понял, что этот белый человек едет в Гарлем.
"Тоже мне -- тайна, событие!" -- подумал я, поскольку бывал в Гарлеме не раз.
С Третьей авеню мы свернули лишь на Сто двадцать какой-то там улице и вторглись на территорию жилого комплекса, состоявшего из высоких неприветливых домов, точно таких же, как тот, в котором жил я. Только в этом дворе играли черные дети и не было здесь ни цветов, ни травы, ни деревьев. Этот двор был сплошь залит асфальтом.
Гонявшие по двору шкодники развинтили гидрант, и, хотя было совсем не жаоко, обливали друг дружку водой; визг, хохот... Внезапно я -- ослеп! Ледяная струя ударила прямо в лицо, я инстинктивно нажал на тормоз, и в тот же миг черные бесы облепили мой кэб, как муравьи -- осу. Они карабкались на капот, на багажник. Они распахнули все четыре дверцы и битком набились на переднее и заднее сиденья, будто в машине не было ни меня, ни пассажира. Черные руки рылись в ящичке для перчаток и в карманах "парадного" моего пиджака; потом, словно по команде -- все разом! -- протянулись ко мне.
Бесы корчили рожи и что-то сердито кричали. Они стали агрессивны. Они требовали:
-- Доллар!
-- Дай доллар!
-- Доллар!
Помню еще, как поразило меня поведение моего пассажира. С трудом вывалившись из кэба, человек-гора (и -- не жира, а мышц!) не оттолкнул ни одного из мальчишек, путавшихся у него под ногами, под костылями: он их боялся...
-- Дай доллар!
-- Доллар!
Я дал двум-трем немного мелочи и тронул, было, кэб, но меня -- не выпустили. Самые малые из пацанов бесстрашно встали на пути машины, упираясь ладонями в радиатор, а те, что находились внутри, тащили все подряд, что было на переднем сиденье. Один схватил пачку размокших сигарет, другой -квитанционную книжку (зачем им -- квитанции?), третий сорвал с моей переносицы темные очки, но не пустился наутек, а стоял рядом с чекером, дразня меня украденной вещью.
В лицо опять ударила струя воды. Я закрыл окно -- по крыше бабахнул камень... Стало страшно, инвалид исчез...
Я потянулся к другому окну, откуда меня не могли облить водой, и швырнул на асфальт горсть монет. Вся орава с гиканьем бросилась их подбирать: путь был свободен!