Заманчивое обещание подействовало. Однако черный кэбби открыл заднюю дверцу моего чекера, переспросил у пассажирки адрес и -- направился к своей машине.
-- Учти, -- крикнул я, -- в городе работы нет! Таксист обернулся.
-- Я знаю, -- сказал он. -- Но я на Хайленд-бульвар не поеду...
-- Скажи хоть, как туда добираться?
-- Езжай по Атлантик-авеню, миль пять. Это где-то там... 5.
Мост показался мне бесконечным, как нынешний вечер. На Атлантик-авеню за мостом я почему-то не попал, а очутился на фултон-стрит. Потом -- на какой-то Марси-авеню. Кругом не было ни души, но я знал, что мы находимся в черном гетто:
слишком уж часто попадались вывески контор, которые в других местах редки -- "Размен чеков"46...
-- Бродвей! -- обрадовалась моя пассажирка. -- Поворачивай! Посмотрели бы вы на этот, бруклинский, Бродвей! Вместо неба над ним -- грохочущая надземка. Мостовая изрыта такими колдобинами, что, если колесо попадет в одну из них, то там и останется... Кварталы трущоб с заколоченными окнами перемежаются кварталами сгоревших домов. Арендная плата в гетто настолько низкая, что домовладельцам выгоднее поджигать свои дома и получать страховку, чем сдавать квартиры внаем.
-- Где-то здесь проходит Бушвик-авеню, -- сказала женщина. -- Нам нужно туда. Кажется, это справа...
Я послушался, и мы опять потеряли дорогу. А на счетчике было уже тринадцать с лишним долларов.
Внезапно окрестность ожила. На пустыре, окруженном развалинами, горели костры, резвились дети, гремела музыка. У костров громко разговаривали и смеялись черные оборванцы: то ли бездомные, то ли обитатели окрестных трущоб. А над всем этим адом царила вырвавшаяся из туч луна, заливавшая и руины, и пустырь, и лица призрачным, потусторонним светом...
Шел уже семнадцатый час моего рабочего дня, и я думал: "Они коротают ночку у костров потому, что не устали за день. Они не идут спать потому, что утром им не нужно вставать на работу. И рассказывайте кому угодно, только не мне, об угрожающем проценте безработицы в черных районах. Водители требуются в любом гараже. Таксистские права оформляются в три дня. Потомственная клиентура офисов "Размен чеков" не желает работать!".
Да, их прадеды были рабами. Но разве жизнь русских крепостных была светлей, чем жизнь американских негров? И тех, и других хозяева продавали, как скот. В России рабство было отменено в 1861, в Америке в 1864 году... И я не понимаю этой логики: "Меня считают человеком второго сорта, поэтому я хочу жить за счет тех, кто меня презирает..."
Впитав вместе с материнским молоком философию потомственных люмпенов: "нам положено", вступит через несколько лет в жизнь и этот мальчик, которого мама лупцует за то, что среди ночи ему хочется спать и который был рожден на свет Божий лишь с той конкретной целью, чтобы увеличивался ежемесячный чек пособия его родительницы...
Я протянул руку назад, и ребенок, выглядывавший из окошка перегородки, взял ее горячими влажными пальчиками.
-- Давай отвезем твою маму домой, -- предложил я мальчишке, -- а ты оставайся. Будем жить в моем чекере, есть мороженное и сосиски. Скоро ты подрастешь и станешь кэбби, как я. Согласен?
Мальчик тихонько засмеялся и осторожно отстранил от себя мою руку: Великий Соблазн... Грюкнуло приставное сиденье, я оглянулся. Мальчонка прижался к маме. Она улыбалась, наша ссора была забыта, мы ехали по бульвару Хайленд...
-- Здесь! -- сказала пассажирка и протянула мне обещанную десятку.
Но что за странное место выбрала эта женщина для остановки? Слева от нас был пустырь, справа -- заброшенный дом с заколоченными окнами. И только впереди, метрах в тридцати над застекленным вестибюлем, высилось многоэтажное жилое здание. Перед входом в него собралось несколько человек. На остановившийся поблизости кэб эти люди не обратили внимания. Они вроде бы расходились по домам. Одни исчезали по правую сторону от полосы света моих фар, другие -- по левую. Никакой торопливости в их движениях я не заметил, как и не придал значения тому, что ни один из них не направился -- в вестибюль...
Почему мне вздумалось выйти из машины9 Вероятно, захотелось распрямиться или погладить на прощанье мальчишку. Опасности в ту минуту я не ощущал. Да, собственно, я и не вышел из кэба, а лишь открыл свою дверцу, чтобы выйти. Но едва я сделал это, как женщина с мальчонкой на руках злобно шепнула:
-- Идиот! Смывайся отсюда! Идиот!
-- Такси!
-- Такси! -- раздалось одновременно с двух сторон. В темноте вспыхнул топот бегущих ног, но я успел захлопнуть дверцу и нажать на кнопку замка...
Скачком покрыв последние метры, отделявшие ее от чекера, темная фигура, несомненно, уловила смысл судорожных моих движений, ибо не дернула защелкнутую изнутри дверцу, а обеими руками рванула вниз приоткрытое стекло. Но чекер уже набирал скорость... С непостижимой ловкостью тень оттолкнулась от кэба, изогнулась в воздухе -- и пропала в темноте...
Через сколько минут я опомнился? Может, через две, а может, через десять. Помню только, что первое чувство, которое я осознал, было чрезвычайно легкомысленным: душу томил стыд...
Стыд мужчины, которого оскорбила женщина. Хотя это ругательство ведь было моим спасением...
Кэб стоял на Пенсильвания-авеню перед красным светофором. Стекло не сломалось, не треснуло, а лишь было опущено примерно на три четверти. Я осторожно покрутил ручку, регулировавшую положение стекла: оно не двигалось. Придется чинить, с досадой подумал я.
Между тем Пенсильвания-авеню привела меня к Кольцевому шоссе. Теперь -домой! Хватит на сегодня приключений... Однако дорога бежала в противоположную от моего дома сторону; вдоль нее вспыхивала цепочка огней, указывающая летчикам, как заходить на посадочную полосу, я уже различал контуры ангаров, складов, хранилищ горючего -- "Кеннеди"! 6.
И стоянки, и вокзалы аэропорта были, конечно, пусты. Только у корпуса "National" стояли пять-шесть кэбов. Чего они тут дожидаются? Я постучал в окно последней машины: "Эй!" и только после этого разглядел, что кэбби, скрючившийся в неудобной позе на переднем сиденье, спит. Нужно было потихоньку улизнуть, но голова в надвинутой на глаза кепке уже приподнялась:
-- Ну, чего орешь? -- с досадой сказал кэбби. -- Что тебе надо?
-- Когда самолет? -- спросил я. Нужно же было что-нибудь спросить, раз я уж разбудил его.
-- Какой еще самолет? Самолет придет утром. Мы спим здесь...
Пристыженный, я поплелся к своему чекеру. Где-то я уже видел этого кэбби, слышал этот голос, этот акцент. Но нельзя же снова будить человека, чтобы спросить его: откуда я тебя знаю?
-- Погоди!
Дородная фигура с трудом выбиралась из гаражного "доджа":
-- Эй, что ты тут, сукин сын, околачиваешься?!.. Албанец! Как мы обрадовались друг другу!
-- Ты же бросил такси! -- шумел албанец, хлопая меня по спине.
-- А разве ты -- не бросил? Кстати, почему ты на гаражной машине? Где "Тирана корпорейшн"?
-- Не спрашивай! -- отмахнулся албанец. -- А ты -- купил? -- он постучал по крылу чекера.
-- Арендую, -- сказал я.
По таксистской привычке мы забрались в кэб. Албанец уселся на мое место, за руль, и сразу же обнаружил, что подъемник стекла испорчен.
-- Это еще что такое! -- по-хозяйски прикрикнул на меня он.
-- Сломалось, починю завтра...
-- Почему -- завтра?
Он открыл мой "бардачок", достал отвертку, сорвал с внутренней стороны дверцы ручку -- я обомлел! -- отколупнул дерматиновую обшивку, сунул руку в образовавшуюся щель -- стекло со стоном провалилось внутрь дверцы! -- но уже через минуту оно плавно, беззвучно поднималось и опускалось, словно так и было... Мы закурили, и еще не погасили наши сигареты, как я забыл и который теперь час, и о том, что так и не позвонил жене, и о том, что мне давно пора домой, поскольку ведь и завтра тоже нужно работать... 7.
Весь этот год албанец играл. Удача только-только пришла к нему, когда мы встретились на Парк-авеню. Однажды друзья затащили его в притон, где играют в "бу-бу", в кости.
У албанца были с собой сотни две или три, а через час он вышел на улицу с двумя тысячами в кармане, и после счастливого этого вечера -- не садился за руль такси. И к костям не притрагивался...
Филиппинец и грек сражались за сотню долларов. Албанец ставил тысячу -на грека. Грек выигрывал три удара подряд и получал триста долларов. Албанец же, рискнув лишь тысячей исходной ставки, после трех ударов уносил восемь тысяч!
Взяв с собой детей и жену, он улетел в Европу. Дубровник, Афины, Париж... Один наезд в Монте-Карло, и все путешествие окуплено! Затем последовали поездки в Лас-Вегас, на Багамские острова -- нигде он не знал проигрыша, но по-настоящему везло ему только в Нью-Йорке, только в "бу-бу", в том самом притоне в Челси. Везло бешено, невероятно!