Персидские ковры, скандинавская мебель, ящики дорогих коньяков -- он расшвыривал деньги, а их становилось все больше и больше.
Два ресторатора-китайца играли по пятьсот долларов партия. Он сделал два удара, рискнув пятью тысячами исходной ставки, и унес -- двадцать! В притоне его окружали легенды...
Внезапно деньги исчезли. Пришлось заложить драгоценности, подаренные жене. Теперь семья жила на то, что привозили водители "Тирана корпорейшн". Этих денег с лихвой хватало на жизнь, но -- не на игру...
Албанец стал осторожничать. Из тысячи долларов, которые еженедельно платили ему четверо кэбби, он половину оставлял жене, а половину уносил в притон. Пятьсот долларов легко превращались в тысячу. Но проклятая эта тысяча -- переходила в руки хозяев притона. Получалась какая-то чепуха: наступавшие все реже озарения интуиции он продавал за бесценок... Тот, кто вкусил крупной игры, не может вести мелкую...
Проигран первый медальон и заложен -- за двадцать тысяч -- второй.
Двадцать тысяч растаяли в три дня. Чтобы спасти последнее, пришлось заложить дом.
На этот раз у албанца хватило выдержки сделать заем в банке. Однако ссуду он проиграл, а медальон не выкупил. По закладной нужно было выплачивать всего двести долларов в месяц, и албанец, работая, вполне сводил бы концы с концами. Но он уже не мог бросить игру.
Все, что зарабатывал в гаражном кэбе, он относил в притон. Сто долларов запросто превращались в двести, двести -- в четыреста, а потом он спускался в метро, ехал в гараж и выпрашивал у диспетчера кэб на ночную смену...
Он не видел ни жены, ни детей, ни родителей -- не смел показаться им на глаза. Как они выкручиваются, на какие средства живут -- не знал...
-- Теперь надо терпеть и ждать, -- сказал албанец..
-- Ждать чего?
-- Когда снова начнет везти... 8.
На главной дороге аэропорта возникли желтые осы, и кто-то из проезжавших мимо водителей крикнул:
-- Что вы тут чикаетесь! На "United" нет машин! Таксистский азарт мгновенно, до дрожи захватил меня. О том, чтоб ехать домой, теперь не могло быть и речи!
Самолет пришел переполненный; было много пассажиров в Бруклин, куда мне хотелось попасть, но я получил мрачного черного парня, ехавшего в противоположный конец города, в Бронкс. Чтобы мне не пришлось потом выходить из машины среди ночи в каком-нибудь глухом закоулке Бронкса, я не стал открывать багажник, а втолкнул чемодан в салон.
-- Мотель возле стадиона "Янки" знаете, сэр?
"Сэр" -- это неплохо. По крайней мере, скандала не предвидится. Да и мотель возле стадиона я знал: рядом с шоссе, а главное, буквально в двух шагах от полицейского участка. Бояться было нечего. Зарядивший дождь лишь подбадривал меня, напоминая о том, как хорошо, как тепло и сухо -- в машине. Пухлая пачка денег приятно ласкала бедро. Когда я сброшу черного, у меня будет полтораста с лишним долларов!..
Чекер шел со скоростью миль сорок, не больше: переднее стекло то и дело захлестывало водой, которую поднимали обгонявшие меня машины. Мы уже давно оставили позади и Гранд-шоссе, и мост Трайборо, и ехали по Восемьдесят седьмой дороге, когда сизую муть захлестнутого водой стекла озарил вдруг зловещий рубиновый отсвет. Тормоз!.. Чекер пошел юзом; "дворники" смахнули муть со стекла, и рубиновый занавес превратился в два ярких красных огня над бамперами легковой машины, которая, визжа и виляя, остановилась посередине шоссе... В тот же миг правая передняя дверца машины распахнулась, и на дорогу выскочила женщина. Она метнулась к обочине и побежала вперед -- в глухую ночь, под проливным дождем...
Бывают такие минуты, когда невозможно праздновать труса! Может, не будь на заднем сиденье этого черного парня, автомеханика из Алабамы, обращавшегося ко мне "сэр" и становившегося теперь свидетелем моего позора, я проехал бы мимо... Не знаю... Было очень страшно, но я вильнул вправо и оказался между остановившейся на шоссе машиной и -- бегущей женщиной.
-- Сумасшедший, что ты делаешь?! -- закричал негр, но его страх придал мне смелости. Поравнявшись с женщиной, я нажал на тормоз. Повалился на сиденье, дотянулся до ручки и открыл дверцу:
-- Садитесь!
Фары той машины заливали кабину чекера светом. "Будут стрелять!" -мелькнуло в голове, и, едва женщина оказалась рядом, я рванул вперед. Струйки воды текли по лицу женщины. Машина, из которой ей удалось бежать, не отставала от нас ни на метр.
-- Что случилось? -- хриплым, чужим голосом спросил я; негр притих...
-- Спасибо, -- сказала женщина.
-- Скажите, черт побери, что случилось!
Женщина всхлипнула.
Промелькнул указатель "Стадион", мне пришлось съехать с шоссе на вспомогательную, совсем уж глухую дорогу, и опять застучало сердце: сейчас будут стрелять. Но никто не стрелял.
Наконец показался полицейский участок, на крыльце его, под навесом -несколько фигур в форменных дождевиках и фуражках. Останавливаясь у мотеля, я был уже совершенно спокоен. Негр заплатил 17 долларов и уволок чемодан, а женщина наградила меня двадцатидолларовой купюрой:
-- Я восхищена вашим поступком! -- сказала она, но в ее интонации почему-то отчетливо слышалась фальшь...
К мотелю подползла та, не страшная (в присутствии полицейских), машина. Из нее под дождь вышел человек моих лет, в костюме, при галстуке. Он смущенно улыбался, показывая, что намерения у него самые мирные.
-- Добрый вечер, -- сказал он. Выглядело это так, словно он здоровался -- с чекером
В роли агрессора неожиданно выступает моя пассажирка. Она выскакивает из кабины, хватает мужчину за галстук -- голова его мотается из стороны в сторону, -- и так же неожиданно дама возвращается в кэб:
-- Отвезете меня в Бронксвиль?
Еще бы -- не отвезу! Поездка за город -- это же двойная оплата! Сердце так и затрепетало: к моим 174 долларам добавится изрядный куш. Да я побью сегодня выручку всех врунов, которые только и ездят что в Филадельфию! 9.
Часы показывали начало четвертого, когда мы свернули с шоссе Мэджор Диган в кромешную тьму предместья. Женщина указывала мне, как ехать. Дорогой она снова принялась меня благодарить.
-- Рассказали бы лучше, что же все-таки произошло, -- ворчал я, распираемый гордостью.
-- Рассказать вам день за днем все эти шестнадцать лет?! -- с пафосом ответила женщина, и мой геройский "подвиг" поблек...
Больше я ни о чем пассажирку свою не расспрашивал. Однако же завершилась поездка за город -- еще одним разочарованием. Возле своего дома женщина опять раскрыла сумочку и демонстративно отдала мне все, что там было: три бумажки по доллару. А счетчик, включенный заново у полицейского участка, показывал 11.65...
-- Мы находимся за городом, -- напомнил я пассажирке. -- Мне полагается 23.30.
-- У меня нет больше денег! -- раздраженно ответила она и показала содержимое сумочки: скомканные салфетки, пудреницу и тюбик губной помады. -Двадцать долларов я вам дала? И хватит!
На том и закончили. Следовавшая за нами машина попятилась, выпуская мой чекер из узкого проезда, и я остался один...
Выл ветер в невидимых кронах деревьев, лил дождь. Я спустился с холма и поднялся на холм. Вокруг -- ни единого огонька.
"Какая прелесть, какая гадость! -- думал я. -- Закатила истерику, одарила подобравшего ее на шоссе кэбби, но тут же пожалела денег и захотела, чтобы я отработал их... И то -- ладно. Откуда только эта вспышка благородного негодования? И как теперь мне отсюда выбраться?.."
Еще один подъем. Еще один спуск. Ночь и дождь. Что делать?
Вдруг, ослепив меня, мимо промчалась машина, и царапавшая душу тревога спрятала коготки. Я развернулся, поехал следом, и вскоре из-за поворота выскочил щит с услужливой стрелкой и надписью: "Нью-Йорк"...
Но до Нью-Йорка было далеко; дождь превратился в ливень. Фары моего чекера не пробивали серую стену. Включив аварийные огни, я полз по шоссе и лупил себя по щекам...
Я пел. Орал. Курил. Двадцать два часа, проведенные за рулем, навалились на меня, и глаза -- закрывались... Машин вокруг становилось все больше и больше, над головой промелькнула тень моста Верразано. Если бы не дождь, отсюда был бы уже виден мой двадцатиэтажный дом с круглыми водонапорными башнями на крыше...
Ледяной душ. Вестибюль. Мокрые туфли -- сброшены. Из спальни выглянуло чужое насупленное лицо жены. В моем кабинетике на диване -- постель. Это наказание, санкция. А мне так хотелось и повиниться, и объяснить, почему я не позвонил, и похвалиться небывалой -- 177 долларов! -- выручкой; и еще хотелось сказать жене заранее приготовленную, выпестованную в душе фразу: с таксистом, мол, когда он привозит домой такие деньги, случается за день столько всяких приключений, сколько с иными людьми не случается и за год.
Я надел сухую майку и лег. Но сон отлетел. За окном стояла черная тишина. Дождь кончился, я не мог уснуть...