-- Надо все же хоть иногда думать, -- пошутил я, нейтрализуя промах жены, но ни она, ни сын не оценили моего остроумия.
Они сидели, уткнувшись в свои тарелки, и без всякого энтузиазма слушали, как я очень увлекательно рассказывал им, что взял под "Американец" на протяжении дня две ".Па-Гвардии" и два "Кеннеди". Что виноторговцы платили превосходно, еще лучше, чем юристы: один оставил мне на чай четыре доллара, а другой -- 3.65!.. Но ни жена, ни сын даже ради приличия не восхитились, не сказали: "Ого!" или "Ух, ты!" -- как сказал бы на их месте любой таксист.
Обиженный безразличием своих близких, я и вовсе не стал рассказывать, как я вез сегодня компанию развеселых богачей, которых один из них по имени Чарли усадил в мой кэб -- для хохмы (вместо того, чтобы вызвать лимузин); как они гоготали по этому поводу и допытывались у остряка Чарли, какой же следующий фортель он выкинет? Если, мол, для начала они очутились в желтом кэбе, то чего же им ждать -- дальше? А, Чарли?!..
-- Папа, мне нужно купить кеды, -- прервал мои мысли сын.
-- По-моему, мы совсем недавно купили тебе кеды, -- вовсе не имея в виду попрекать сына, просто так сказал я;
однако жена сочла необходимым за него заступиться:
-- Ты же знаешь, что он играет в футбол...
Я знал. И мне нравилось, как здорово у сына получается. Но кеды, которые он повадился покупать, были эквивалентны примерно двум "Кеннеди". Заработанных в чекере денег было, слова не подберу, как жалко!..
-- Идея! -- бодро сказал я. -- Давайте попробуем починить старые, а если не выйдет...
-- В Америке не чинят кеды, -- уставясь в пол, буркнул сын.
-- Но ведь мы же не американцы, -- легко, по-спортивному, парировал я, ничуть не задевая юношеского самолюбия.-- На Брайтоне есть русская мастерская. Почему бы тебе не зайти, не спросить?..
Ради Бога, объясните мне, что я сказал обидного?А сын -- вспыхнул! Он вышел из-за стола, не сказав матери "спасибо", не придвинув за собой стул. Это было отвратительно. Я поднял палец, но жена схватила меня за руку. Я хотел сказать сыну, чтобы он вернулся и поставил стул на место, но жена прикрыла мне рот...
Хлопнула дверь. Я попытался высвободить руку:
-- Интересно, зачем вы оба, стоит мне позвонить, говорите, чтоб я поскорей возвращался домой? Жена отпустила руку:
-- Потому что мы тебя совсем не видим.
-- Ну, вот -- увиделись...
-- Я всегда гордилась тем, -- сказала жена, -- что в нашей семье не бывает ссор -- из-за денег!
Я тоже гордился этим; и, наверное, поэтому сказал:
-- Скандал произошел не из-за денег.
-- А из-за чего?
-- Из-за твоего ненужного заступничества!
Жена рассердилась: она говорила искренне, а я говорил неправду. Зеленые глаза загорелись, щеки вспыхнули, и она стала такой чужой и такой красивой, что мне немедленно захотелось покаяться и объяснить ей,почему я становлюсь таким: злым и мелочным -- и рассказать ей хотя бы о сегодняшних весельчаках... О том, как, расплачиваясь со мной, шутник Чарли дал мне пятерку (при счетчике 3.95) и сказал, чтобы сдачу я оставил себе, и как все его веселые приятели вдруг рассердились! Ничего смешного в этой выходке они не усмотрели, протянутый мною доллар брать постеснялись и еще пуще стали отчитывать Чарли, окончательно, дескать, потерявшего чувство меры... Чарли оправдывался: он оставил мне 1.05 на чай потому, что я "хороший парень". Но один из приятелей, выражая мнение остальных, отвечал так: "Верно: парень он хороший, никто не спорит. Однако зачем же хорошего парня -- портить?!". Но я не мог рассказать об этом жене. Потому, что если бы я объяснил ей, какая у меня теперь работа, ее лицо стало бы жалким и маленьким, как дулька, и она сказала бы то, что я уже не раз слышал от нее за этот таксистский год:
-- Ну, зачем, скажи мне, зачем мы сюда приехали?!.. 5.
Вестибюль уголовного суда Манхеттена -- это полумрак под высоченным сводом, каменные плиты пола, несмолкающий гул многотысячной черной толпы и безотчетное, гнетущее смятение...
"НЕ ВИНОВЕН -- ПРИ СМЯГЧАЮЩИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ!" -- повторял я, как заклинание, а в душу гадкой холодной жабой закралось сомнение: а не посмеялся ли надо мной пассажир из отеля "Святой Мориц"? Почем знать, а вдруг это был розыгрыш, который сейчас вылезет мне боком? Ну, как разозлится судья за это самое "НЕ ВИНОВЕН -- ПРИ СМЯГЧАЮЩИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ" да упечет меня за решетку суток эдак на двадцать -- в одну камеру с этими черными бандюгами, наводнившими вестибюль, среди которых я и в самом-то деле выглядел "белой вороной".
Черная чиновница в справочном окошечке долго разыскивала, но разыскала-таки номер моего дела (не потеряли, собаки!) и направила меня в Шестой зал, длинный, как станция сабвея, и до отказа забитый двумя-тремя сотнями негров-уголовников, половину которых составляли подростки.
С трудом отыскав свободный стул, я пристроился в предпоследнем ряду.
Все встали: величавый еврей в черной мантии взошел на кафедру. Судейский стражник с револьвером на боку начал вызывать преступников к ее подножию. Он неразборчиво выкрикивал обвинения, и преступники -- все подряд, поголовно! -- признавали себя виновными...
По-видимому, они понимали, что их участь решает какой-то ужасный судья, сообразил я, заметив, что ни один из обвиняемых не смеет и заикнуться перед этим судьей ни о "смягчающих обстоятельствах", ни, тем паче, заявить о своей невиновности.
-- Виновен!
-- Виновен!
-- Виновен!
Однако же, прошло совсем немного времени, четверть часа, наверное, или еще меньше, и мой обострившийся слух, приспособившись к акустике гулкого зала, уловил вдруг слова приговора, который вынес судья очередному бандюге, признавшему себя виновным:
-- Штраф пять долларов!
Я содрогнулся: такого не может быть! Вероятнее всего, я просто ослышался... Но следующий диалог между судьей и преступником прозвучал, повторив предыдущий слово в слово:
-- Виновен.
-- Штраф пять долларов.
Чересчур поспешное мнение мое о жестоком судье немедленно изменилось -на противоположное! "Какая отвратительная карикатура на правосудие!" -думал я, наблюдая, как все эти убийцы! грабители! насильники! -- с наглыми усмешечками покидают зал суда, чтобы, наверняка, тут же приняться за свое... 6.
Эта картинка представляется мне весьма поучительной в том смысле, что слишком часто и слишком неосторожно принимаем мы на веру самый несуразный вздор, стоит только рассказчику начать свою побрехушку с магических слов: "Я видел своими глазами"...
Я ведь тоже был очевидцем фарса, происходившего в уголовном суде Манхеттена. Я слышал все своими ушами! И если бы стражник с револьвером выкликнул бы мою фамилию одной из первых в то утро (то есть если бы мне не довелось проторчать в зале уголовного суда несколько часов), то я несомненно рассказывал бы после -- и таксистам, и пассажирам -- о том, как в моем присутствии судья приговорил добрую сотню головорезов-рецидивистов к штрафу в пять долларов! И слушатели мои кипели бы благородным негодованием...
Но стражник, казалось, забыл обо мне, и по мере того как на скамьях, что были поближе к кафедре, освобождались места, я стал короткими перебежками пробираться вперед: там по крайней мере хоть не прирежут... Добравшись до третьего или четвертого ряда, я уже мог расслышать не только приговоры, но и обвинения, которые выкрикивал стражник, и вскоре понял, что все уголовники в моем зале четко делятся на две категории. Преступления подростков заключались в том, что они перебегали через пути сабвея или через шоссе. Этим судья присуждал по пять долларов, а преступники постарше были гарлемскими "джипси", то есть самыми несчастными кэбби, которые зарабатывают свой кусок хлеба в черных гетто. Они развозят черных пассажиров, которых обычно не берут "желтые короли", в кэбах без медальонов, без страховки, на искалеченных колымагах; а кэб одного из подсудимых, как выяснилось, не имел даже номерных знаков.
Тяжесть этих грехов судья определял -- "на вес"...
-- Незарегистрированный таксомотор!.. Без паспорта!.. Без страховки!.. Без лицензии на извоз!.. Техинспекцию не проходил!.. Водитель без водительских прав!.. -- басил стражник с револьвером, бросая один за другим на столик, стоявший между ним и преступным кэбби, -- штрафные талоны. Затем стражник собирал талоны в пачку, приподнимал ее на руке, чтоб судье было получше видно, а тот, прищурившись, оценивал: "50 долларов!"; а если пачка была потолще -- "70 долларов!".
Через час-другой я уже настолько освоился в уголовном суде, что мне стало скучно...
-- НАРОД ГОРОДА НЬЮ-ЙОРКА ПРОТИВ ВЛАДИМИРА ЛОБАСА! -- вспомнив вдруг обо мне, выкрикнул стражник, и я, с трудом передвигая непослушные ноги, поволок себя к подножию кафедры.
Черная аудитория притихла, и в этой тишине я прочел ее мысли как свои собственные, только вывернутые наизнанку, дескать, этот БЕЛЫЙ, наверное, натворил дел, если уж попал в уголовный суд вместе с нами...
-- Soliciting! -- с мрачным видом сообщил судье стражник.
-- НЕ ВИНОВЕН -- ПРИ СМЯГЧАЮЩИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ! -- выпалил я и умолк, задохнувшись от ужаса...
Стражник скептически шмыгнул носом и на всякий случай поправил на боку револьвер.