Спустя минуту он привел представительного мужчину, за которым следовала свита сплошь из женщин. Свита, облив меня презрением, расселась за столами, а предводитель, удостоив меня взглядом, внушительно распорядился:
- Подготовьте товарищу из газеты необходимые материалы.
И величаво удалился.
С этой минуты все пошло как по маслу. Свитские дамы выдали мне карточку с фамилией, значок участника размером со щит легко вооруженного рыцаря, тисненую картонку с надписью "Пресса" и портфель из клеенки под крокодила, на клапане которого красовалась эмблема международной федерации - МУПИ. Или нет, ПУМИ.
Самое же ценное было внутри портфельчика (я сразу проверил): три машинописные странички пресс-бюллетеня, по которым можно худо-бедно дать информацию в номер. Еще там лежали книжищи с тезисами докладов. Я обычно складываю тезисы на угол стола, где они лежат до следующего конгресса, придавая моему рабочему месту известную солидность.
- Ты доволен? - спросил Могилевский, навьючивая на себя аппаратуру.
- Почти. Теперь надо найти сэра Вилли.
- Бризкока? Он в президиуме. Я на него потратил двадцать кадров.
Мы прошли в пустую ложу. Саша, загибая пальцы, отсчитал шесть человек с левой стороны огромного стола на сцене. Седьмым по счету был сэр Уильям.
С такого расстояния я мог разглядеть темно-серый пиджак и седую голову. Впрочем, половина президиума была в темно-серых пиджаках, а с седыми головами - девять из десяти. Я решил спуститься вниз и разглядеть Бризкока поближе, но тут докладчик под жидкие вежливые аплодисменты покинул трибуну и председатель сообщил дамам и господам, а также уважаемым товарищам, что объявляется перерыв до тринадцати часов, после чего начнутся секционные заседания. Специалисты по химии белка из тридцати трех стран - это я успел прочитать в бюллетене - дружно двинулись к выходу.
Я ринулся вниз, к той двери, которая ведет в президиум. Бризкок уже исчез. Его не было ни в фойе, ни в коридорах, ни в курительной комнате. Я бросался к каждому седовласому в темно-сером пиджаке и разглядывал табличку на лацкане. Должно быть, выдающиеся ученые мне тоже попадались, но Бризкока среди них не было.
До конца перерыва оставалось с четверть часа. Я живо представил себе, как генерал, чеканя слова, выговаривает: "Не понимаю, как вы, сотрудник центральной газеты..." - и стал бегать еще быстрее. Под табличкой "Экскурсии" - нет. У книжного киоска - нет.
Культурная программа - нет. Дамский комитет - что ему там делать?
- Что ты толчешься у дамского комитета? Он в буфете.
Мой ангел-хранитель и на сей раз принял облик Могилевского.
Знать бы мне хоть четверть того, что знает Саша!
Нобелевский лауреат по химии, профессор Кембриджа, иностранный член всевозможных академий сэр Уильям Бризкок стоял у мраморного столика и пил пиво. Жигулевское пиво. Это меня к нему расположило.
(Полагаю, что последний абзац не оставил у читателя сомнения в том, когда происходили описанные здесь события. Совершенно верно, накануне исторического водораздела: "до указа" - "после указа". Того указа, который пригвоздил пиво вместе с другими нехорошими напитками к позорному столбу. Тогда, "до", стакан пива можно было без особых хлопот выпить даже в Доме конгрессов во время любой международной научной встречи, что бы там про нас ни говорили наши тайные и явные недоброжелатели. Лично я к пиву равнодушен, предпочитаю... впрочем, что я предпочитаю - это к делу не относится. Вернемся к пиву. Хотя на разных конгрессах, что в Москве, что в Ташкенте, оно было в достатке, я что-то не встречал перебравших нобелевских лауреатов. И всяких других лауреатов. И даже младших сотрудников, которым нечего терять - ни званий, ни лауреатских медалей. Разве напитки бывают сами по себе хорошими или дурными? Это люди бывают хорошие и не очень... Простите, отвлекся.) Боясь ошибиться, я с независимым видом прошел мимо столика, скосил глаз на табличку, прикрепленную к темно-серому пиджаку, и зачем-то сказал вслух:
- Он. Бризкок.
Проклятая привычка!
- Простите, сэр?
Это было произнесено по-английски. Бризкок положил бутерброд на тарелку и ждал ответа.
Плохи мои дела. Бегая по кулуарам, я как-то упустил из виду проблему языкового барьера. Надо бы попросить в пресс-центре переводчика. Чтобы понять "простите", чтобы поговорить о погоде или достопримечательностях города, моих знаний английского, наверное, и хватило бы, но из всех терминов, имеющих отношение к химии белка, я знал только два: химия и белок.
Как бы то ни было, я представился, назвал свою газету и попросил ответить на несколько вопросов. О том, что я пойму из ответов, лучше было пока не думать.
Название моей газеты, неотразимо действующее на корифеев отечественной науки, не произвело никакого впечатления на сэра Вилли. Он довольно сухо ответил, что в настоящее время чрезвычайно занят и просит позвонить ему вечером в отель. Тогда будет известно точное расписание на завтра, и он, вероятно, сможет уделить немного времени представителю прессы.
Острота положения вызвала у меня прилив лингвистических способностей. Барахтаясь в тине сослагательного наклонения, я попытался внушить собеседнику, сколь важно для нас обоих и для миллионов читателей, чтобы беседа состоялась самое позднее через час.
Бризкок достал из кармана программу конгресса и принялся ее изучать.
Сэр Уильям мне определенно нравился. Небольшого роста, крепкий, подвижный, с розовым лицом, слегка присыпанным старческими веснушками,типичный ученый старой формации. Он обязательно должен варить себе кофе на спиртовке, а по воскресеньям играть в теннис на ярко-зеленом травяном корте. Гораздо позже я выяснил, что Бризкок ненавидит кофе, а в теннис играл один раз в жизни, лет пятьдесят назад.
И все же я победил: профессор согласился уделить мне пять минут после секционного заседания, на котором он непременно должен присутствовать, и до второго пленарного заседания, где ему надлежит председательствовать. Моя благодарность не знала границ - в полном соответствии с пособием по разговорному английскому.
- Ничего,- ответил сэр Вилли по-русски, кивнул мне головой и вернулся к пиву.
Наверное, в Англии тоже есть неплохие разговорники.
ОТКРЫТКА С ВИДОМ СОБОРА ВАСИЛИЯ БЛАЖЕННОГО
Маргарет, мой друг, взяв себе за правило писать вам отовсюду, куда занесет меня судьба, не отступлю от него и здесь, в этой северной столице. Город чист и красив, многое в нем достойно внимания, и я хочу, чтобы вы разделили мое восхищение собором, совершенным в своей асимметрии. Хотя вы не раз подтрунивали над моим пристрастием к простым радостям жизни, замечу все-таки, что местное пиво "Жигулевское" - попробуйте произнести без запинки! - весьма своеобразно.
Бернар и О'Бумба шлют вам привет.
Всегда ваш Уильям
Глава 3
Позвольте представить - кандидат из провинции Пять минут между заседаниями, конечно, мало, но авось успею.
Если профессор может к месту сказать по-русски "ничего", мы с ним как-нибудь договоримся. К тому же я всегда могу добавить к ответам Бризкока фразу-другую из его доклада, который - это я тоже проверил - лежал в портфеле из фальшивого крокодила.
Пока заседали секции, я слонялся по Дому конгрессов, поглядывая на часы. Саша Могилевский уже уехал в фотолабораторию, сообщив мне на прощанье дополнительные сведения о сэре Уильяме; они пришли к нему из третьих рук, но оказались, как всегда, безупречными. В анкетке, которую заполняют приглашенные на конгресс зарубежные ученые, есть такая графа: dog or cat. Мол, не хотите ли захватить с собой любимую собачку или кошечку? Мой сэр подчеркнул оба слова, а "или" переправил на "и". Он сдержал свое обещание и притащил из Кембриджа огромного сенбернара и серенького в полоску драного кота. Странная компания привела в замешательство персонал интуристовской гостиницы: пес, навьюченный багажом, шел впереди, пугая горничных, а кот гордо восседал в корзинке на профессорских руках и тихо мяукал с иностранным акцентом.
Я представил себе, как профессор Бризкок пытается проникнуть со своей командой в Дом конгрессов, не обращая внимания на людей с повязками, и расхохотался. Дамский комитет испепелил меня взглядом, и я со стыда шмыгнул в малый зал, где заседала близкая сердцу Бризкока секция.
Хотя зал и считался малым, несколько сот человек он вмещал, но едва ли треть мест была занята. Я сел в кресло в задних рядах и прицепил к уху миниатюрный наушник, чтобы слушать синхронный перевод. Свет погас, на экране возник скучный график с двумя горбами, длинная указка медленно поехала по этим горбам, словно указывая всем ухабистую дорогу, по которой предстоит долгое путешествие со множеством неудобств. Я зевнул и снял наушник, потому что докладчик все равно говорил по-русски, да таким нудным голосом, что в сон клонило.
Я прикрыл было глаза, но тут же вспомнил про сэра Вилли - не сбежал ли он от меня? Разобраться в полумраке, какая из седых голов принадлежит моему профессору, было невозможно. Надо бы пересесть поближе к сцене, где концентрация ученых мужей резко возрастала. Но в эту минуту зажгли свет, и я сразу успокоился: Бризкок сидел посередке во втором ряду. Теперь я от него не отцеплюсь.
Человек на трибуне бубнил что-то по бумажке, не повышая и не понижая тона, словно старался сбросить поскорее с себя ненавистное дело. В зале покашливали, кое-кто переговаривался шепотком.
Докладчик ускорил бормотание; похоже, он продвигался к желанному концу.
Мысленно я окрестил его кандидатом из провинции. Потом действительно оказалось, что он кандидат и что город, в котором он сотворил свою диссертацию, изрядно удален от столиц и не относится к числу особо крупных. Однако не стану похваляться своей проницательностью - я просто хотел охарактеризовать тип, только и всего.
Кандидату было лет двадцать восемь, никак не больше тридцати.
Высокий, худой, длинные руки и ноги - должно быть, товарищи по детским играм называли их мослами. Его прическа не отвечала требованиям даже позапрошлогодней моды: затылок был высоко острижен, а волосы надо лбом торчали казачьей папахой. На лице кандидата, покрасневшем от волнения и скороговорки, было ясно написано, что он простодушен, здоров поработать и поесть, в женском обществе робеет, а в мужском говорит много и громко, большей частью о работе. Живет конечно же в общежитии для аспирантов, обедает где придется, а на ужин таскает из магазина молоко и серый хлеб.
Костюм кандидата выглядел сносно, белая рубашка не вызывала претензий, но галстук... В тот момент истории мужские галстуки перестали быть самой заметной частью туалета и заняли скромное место на груди благонамеренных граждан. Всяк давно уже мог купить себе галстук разумной ширины и вполне цивилизованной расцветки, но кандидат этой возможностью не воспользовался то ли по неосведомленности упустил ее, то ли вознамерился бросить вызов мировому научному сообществу. Галстук на нем был не просто широким, а неприлично широким, к тому же на нем красовалась целая картина - живописный морской пейзаж с яхтами и чайками.
Тихий ужас.