- Как вы попали сюда, сэр Уильям? Почему именно сюда? И отчего дверь вашего номера была незаперта?
Бризкок сел на бортик фонтана и жестом пригласил нас сделать то же самое. Могилевский и провинциал послушно сели рядом с ним. Я не знаю, сколько приличных костюмов у кембриджских профессоров, а у московских литсотрудников, как правило, один, и я остался стоять, только поставил рядом с Бризкоком корзинку с О'Бумбой. Бернар плюхнулся у моих ног.
- Когда вы видите фотографию,- начал Бризкок и для наглядности показал сначала на сумку Могилевского, а потом на японскую камеру, болтавшуюся на его собственной шее,- и эта фотография чем-то привлекает ваше внимание, образ, запечатленный на ней, преследует вас,- тут он достал из футляра цветной снимок и уставился на него,- какое желание вас охватывает?
Сэр Уильям замолчал, ожидая ответа.
- Оставить эту фотографию себе на память,- сказал я первое, что пришло мне в голову.
Профессор остался недоволен и строго посмотрел на Могилевского.
- Напечатать фотографию в газете,- сказал Саша без тени сомнения.
- Понять, как фотографу такое удалось,- предположил Кравчук.
Бризкок покачал головой - похоже, мы не оправдали его надежд.
- Снимок сам по себе ничего не создает, он только запечатлевает уже созданное природой или человеком. Сделанный блестяще, он не более чем копия, но, взглянув на копию, разве вы не захотите увидеть оригинал? Если так прекрасно отражение, сколь совершенным должно быть отражаемое.
Тут я понял, к чему он клонит, и вмешался:
- Позвольте, профессор, не хотите ли вы сказать, что нашли оригинал замечательного женского портрета, эту прекрасную незнакомку, которая возникла из трех слайдов? Я тоже был бы рад познакомиться с ней лично.
- Не исключаю, что такой случай вам представится,- сухо ответил Бризкок.- Боюсь, впрочем, что вы будете несколько разочарованы, ибо время преподносит нам постоянно скверные сюрпризы. Этот оригинал мне искать не надо, я слишком хорошо с ним знаком. Я нашел совсем другое - то самое место, где мы с вами находимся.
С этими словами профессор повернул к нам фотографию, которую он держал в руке. На аляповатом цветном снимке, скучноправдивом, каком-то безнадежно-машинном, словом, на туристском моментальном снимке я не без труда узнал этот двор - желтая с белым обветшалая усадьба, ротонда, маленький фонтан, на бортике которого мы сидели.
- Не понял,- сказал кандидат Кравчук.- Двор действительно миленький, что так, что на картинке, правда запущенный и все такое, но при чем тут мои слайды? И для чего все мы здесь собрались?
- Вы не вполне корректно ставите вопрос, коллега. Не "для чего", а "из-за чего". Конечно же, из-за ваших блестящих снимков - нет, я не преувеличиваю, слайды сделаны великолепно, и если вы пойдете дальше такими же шагами, то получите свою нобелевскую еще до седины.
Мне надоело, подобно Дмитрию Самозванцу, стоять у фонтана, да и вообще надоело, что я им, сторож, сыщик, проводник служебных собак, у меня своих дел по горло, я сегодня за весь день ни разу Оле не позвонил. Своей жене. Напоминаю, потому что читатель вполне мог забыть о ее существовании, если даже я с утра в этой сумасшедшей гонке ни разу ее не вспомнил.
- Пожалуйста,- сказал я сухо,- объясните нам все по порядку, и отправимся по домам.
- Хорошо, давайте по порядку, - сразу согласился Бризкок. - Мы разглядывала оптические срезы, приготовленные молодым коллегой, три проекции которых, соединившись странным образом - с вашим участием, сэр, - Бризкок широко мне улыбнулся,- превратились в совершенный портрет прекрасной дамы.
Потом возле аппарата мы и обсуждали этот феномен, но как-то наспех, потому что вы стояли у меня над душой, а я дал вам обещание, и только невероятные обстоятельства могут помешать мне выполнить обещанное. Эти обстоятельства возникли. В разговоре - а мы обсуждали вариабельность белковых молекул как проявление всеобщей изменчивости природы, верно, коллега? - в разговоре я вертел слайды в руках, перекладывал их и соединял опять и, должно быть, перепутал порядок. Когда я посмотрел их на просвет снова, сложив всю тройку вместе,- я не поверил своим глазам. Там уже не было никакой женщины. Срезы сложились в картину, реальную и прекрасную, на удивление знакомую и в то же время какую-то чужую, выдуманную,- и я, поспешно извинившись, выбежал в вестибюль, там, знаете, светлее, и к тому же мне надо было хоть минуту побыть одному, понять, что же происходит. Но как только, взглянув на яркий дневной свет, я сообразил, что же на сей раз преподнесли мне срезы коллеги Кравчука, я превратился из человека идеи в человека действия. Я выбежал на улицу, сел в такси и примчался в гостиницу, чтобы взять вот эту камеру для моментальных снимков, и, конечно, забыл запереть дверь, когда убегал из номера, хотя, я отлично помню, велел Бернару лежать на месте и ждать меня, а ты, О'Бумба, не валяй дурака, лентяй, не притворяйся обиженным, ты спал. И я побежал сюда, в этот двор, я был здесь в прошлом году, когда приезжал в гости к моему давнему другу академику Коврову, он, знаете, редкий знаток вашего древнего города, он сразу уводит гостей от туристских перекрестков и затаскивает их вот в такие дворы, и этот я хорошо запомнил. Его нельзя забыть, и путь к нему врезался в мою память, я шел сюда, как собака по следу, как ты, Бернар, шел по моему следу. И вот эта усадьба, которую не смогли испортить ни время, ни люди, латавшие ее как ни попадя, и вот беседка, и фонтан, и все мы здесь, к моему огромному удовольствию, поверьте, господа, вполне искреннему.
- Верим,- сказал Могилевский.- Нам тоже очень приятно быть с вами, мы любим гостей, и двор действительно красив, я здесь впервые, и, поверьте, сэр, снимать его надо не этой штукой и не в лоб, а сбоку, чуть сверху, скажем, лучше всего из того окна, или, быть может, если подвесить люльку над подворотней, то из нее. Но это так, к слову, а главное...
- Главного, профессор, вы так и не сказали,- сурово произнес я.- Что же такое особенное вы увидели на просвет, когда снова сложили эти слайды?
- Господи,- нетерпеливо сказал кандидат, пронзая меня ученым взглядом,неужели вы до сих пор ничего еще не поняли?
- Куда мне! Так что вы увидели, сэр Уильям?
- Ничего особенного,- сказал профессор.- Я увидел этот двор.
ОТКРЫТКА С ВИДОМ НА ПЛОЩАДЬ ПУШКИНА
Маргарет, мой друг, с того дня, когда я сделал открытие, известное вам и только вам одной,- я не был еще так взволнован. Молодой русский коллега пришел к тому же результату иным, я бы сказал, противоположным путем, не рассудочным, внешним, а интуитивным, внутренним, столь присущим русскому гению, начиная от Пушкина; отвлекитесь от фона и согласитесь - памятник поэту прекрасен, не правда ли? Как и все прекрасное, как стихи и деревья, он сложен из простых элементов, из кирпичиков мироздания, которые, причудливо соединяясь, вдруг являют нам совершенную картину. Я видел это своими глазами.
Бернару и О'Бумбе здешний климат по вкусу. Мы гуляем по тихим улицам и заходим в тихие дворы, где нам втроем так хорошо и спокойно, и вспоминаем вас.
Ваш Уильям
Глава 5
Позвольте представить - Саша Могилевский в домашнем интерьере. Саша Могилевский жил в запущенной коммунальной квартире на Остоженке, которая в то время еще носила звучное имя Метростроевская,- и чего только не выдержит наш язык, воистину великий и могучий! Будь он не столь велик и могуч, право же, давно бы зачах.
Кроме Саши, здесь обитали по преимуществу бойкие старухи, но они не поддерживали порядка, что вообще свойственно их полу и возрасту, поскольку ходили упорные слухи, что дом на днях передадут какому-то министерству под канцелярии, а жильцов отселят на дальнюю околицу, слухи эти носились в воздухе уже лет десять, время вполне достаточное, чтобы квартира приняла вид стойбища, которое будет вот-вот покинуто. Министерство, однако, не торопилось, а может быть, министру не понравился Сашин дом и он приглядел другой, получше. Сашу все это устраивало, потому что он, во-первых, не горел желанием переселяться в отдаленные места, а во-вторых, при общем запустении в квартире соседки не требовали от него, чтобы он строго соблюдал чистоту и порядок в местах общего пользования.
Я бы в тэкую квартиру иностранца не привел, не то что профессора, даже учителя младших классов из самой что ни на есть отсталой страны третьего мира. Но у Саши Могилевского свои взгляды на жизнь.
Мы ввалились в квартиру, прошли по тускло освещенному коридору, облупленные стены которого были заставлены и увешаны шкафами и шкафчиками, вздыбленными панцирями древних кроватей, какими-то антикварными предметами, раскладушками и оцинкованными корытами. Наше шествие могло бы украсить любую комедию, из тех, что вызывает у зрителя безотчетный нутряной смех без намека на идейность. Я бы предложил "Мосфильму" эту квартиру в качестве павильона, а нас самих как актеров. Эпизод метров на тридцать вошел бы в историю отечественного кинематографа.
Из дверей, мимо которых мы шествовали, высовывались головы и тут же исчезали - Бернар мог напугать кого угодно, хотя мне, при более близком знакомстве, он вовсе уже не казался страшным.
Он шел, тычась мордой в ноги Могилевского, который возглавлял процессию на правах хозяина. О'Бумба до последнего лестничного пролета сидел в корзинке, а корзинку, естественно, держал ваш покорный слуга. Наш временный коллектив единодушно и молча отвел мне роль носильщика котов, но как только Саша вскрыл многочисленные запоры на входной двери коммуналки - а их там было не меньше, чем в подвалах швейцарского банка,- кот сиганул из корзинки, задрал хвост и вбежал в квартиру первым, будто собирался освятить новоселье. Он трусил вдоль шкафов и корыт, принюхиваясь и озираясь; со своей серой шкурой и полосатым хвостом он казался таким же неотъемлемым атрибутом коммуналки, как раскладушки на стенах.
Саша распахнул дверь своей комнатенки, кот пересек порог первым, наскоро огляделся и впрыгнул на тахту - едва ли не единственный достойный внимания кота предмет в этой комнате, больше похожей на фотолабораторию.
Даже обеденный стол рядом с тахтой был заставлен кюветами, а про огромный рабочий стол в углу и говорить не приходится. Как монумент фотоискусству, на нем высился гигантский фотоувеличитель со множеством приспособлений, назначения которых я так и не узнал, хотя не раз был в этой сумасшедшей комнате.
- Достань посуду из серванта,- сказал мне Саша, а сам принялся перетаскивать кюветы со стола в дальний угол, на пол. Я сгреб обрывки ракорда, упаковку от пленок и пустые конверты, раскрыл дверцы серванта и извлек из него вполне приличную посуду - мы скидывались по трешке в прошлом году, когда Могилевскому стукнуло сорок. Это был хороший повод благоустроить его быт, тем более что мы часто заходим сюда - посидеть, потрепаться, мало ли зачем еще,- Саша у нас в отделе единственный холостяк. Вот он, подарочный сервиз! Даже плохие напитки (не могу придумать ничего хуже азербайджанского чая "второй сорт") как-то облагораживаются, если пить их из тонкой, полупрозрачной чашки, расписанной бледно-голубыми розами.
Кроме этого сервиза - не случайно же Могилевский велел мне достать его без промедления,- в комнате не было ничего, что было бы прилично показать именитому гостю. Я представил себя на месте Бризкока, взглянул на комнату его аристократическими глазами - и поежился. Бернар лежал на вытертом, с проплешинами коврике, а Миша Кравчук неосторожно присел на подоконник, с которого - я знал это наверное - пыль не стиралась месяцами.
- Великолепно,- сказал сэр Уильям и лучезарно улыбнулся.- Изумительно! Невероятно!
Я перетаскивал тарелки и чашки на стол, рылся по ящикам в поисках ножей и вилок. Боюсь, если иностранцы начнут сюда шастать регулярно, нам придется, чтобы не ударить в грязь лицом, скинуться на столовое серебро, не дожидаясь очередной круглой даты в Сашиной жизни. А Бризкок - нашел чем восхищаться. Сюда бы женщину вроде моей Оли, она бы вычистила эти авгиевы конюшни и превратила их в павильон "Коневодство" на ВДНХ.
- Вы только взгляните! - восторженно продолжил сэр Уильям и доверительно дотронулся до моей руки. В этой руке я держал алюминиевую вилку. Интересно, в Великобритании такие вилки есть?
Бесплатную похлебку, которую, как нам рассказывают газеты, дают бедным и бездомным, надо полагать, хлебают все же алюминиевыми ложками (у Саши они тоже есть, штук пять), но бывают ли бесилатные макароны - гнутой алюминиевой вилкой можно подцепить их и только их,- этого я не знал. А это, между прочим, хорошая тема для размышлений, жаль, что я не международник. Вот я и колебался, можно ли сервировать стол алюминием или лучше есть руками, но не опозорить державу.
- Удивительный талант! - Сэр Вилли никак не мог сдержать восторгов, но только при слове "талант" я помял, что восхищение профессора относится не к сервировке стола и не к моей персоне, а к чему-то еще. Я знал наизусть все предметы Сашиного отсталого быта, ни один из них, право, не заслужюад столь сильных эмоций.
- О чем вы, профессор? - спросил я н положил алюминиевую вилку рядом с тарелкой из сервиза - в конце концов, канонические правила хорошего тона не рекомендуют есть руками даже дичь, а про то, из чего должны быть вилки на холостяцких вечеринках, в них ничего не сказано.
- Профессор о фотографиях,- объяснил с подоконника Кравчук.
- Я о фотографиях,- подтвердил профессор и показал на стену. Она вся, сверху донизу, была завешена работами одного из лучших мастеров страны, а может быть, и мира,- он отбирал их сам, без участия выставочного комитета, н такой выставки вам нигде не увидеть. Глупо, что я не сразу понял, чем восторгался сэр Уильям.
- Он о моих фотографиях,- объяснял мне Могилевский совершенно серьезно. О своих фотографиях он всегда говорил только серьезно.