Студентки, стайками грудившиеся в рядах кресел, повернули головы на возмутительницу порядка, кто-то шикнул. Заскрипели кресла. В зале усилился шум. Дама-лектор вдруг замахала рукой в воздухе и необычайно крикливо выпалила:
- Все это чепуха! Вы пример приведите!
- Все сто двадцать учеников нашей школы - поэты! Это вам доказательство?
- Какой школы?
- Где эта школа? - оживился зал.
Ответ потонул в гуле недоверия. Над женщиной в зеленом дождевике засмеялись. Раздался свист. Студенческая аудитория защищала своего педагога, издевалась над неправдоподобными заявлениями невесть откуда явившейся скандалистки. А та уже заспешила между кресел к проходу. Окинув зал взглядом, она посмотрела на меня испытующе и быстро вышла за дверь. Возбужденный зал провожал ее хохотом, воплями и язвительными репликами. Я неспешно встал и последовал за вышедшей из клуба.
На улице шел дождь. Было пасмурно. Незнакомка, набросив на голову капюшон дождевика, стояла на деревянном тротуаре, дожидаясь меня. Высокая, в кирзовых сапогах, с тяжелой сумкой на ремне через плечо. Я подошел к ней и, назвав свое имя, признался, что покорен ее дерзостью.
- Ах, ерунда! - обнажив в полуулыбке два широких передних зуба, она поморщилась. Это была миловидная женщина. - Не хотят даже слушать!.. А вас я узнала!
Когда много ездишь, смотришь в лица, то кажется, что люди тебе уже знакомы, что ты их где-то встречал.
- Узнали? - удивился я. - Как вас зовут?
- Култукова Елена Васильевна, директор школы-восьмилетки, учительница.
- Елена Григорьевна? - переспросил я.
Лицо ее преобразилось:
- Нет, Васильевна! Вы меня не забыли? - Из больших глаз брызнули слезы, она отвернулась. - Вас я сразу узнала. Сижу и прямо кожей ощущаю в зале доброго человека, почти друга.
Мы медленно пошли по тротуару, завернули за угол дома, где за сломанным забором начинался парк с полуоборванными ветром деревьями, с желтыми листьями на аллеях. Присев на мокрую скамью, она заговорила бойко:
- Я нашла в Усть-Баргузине могилу родной мамы. Мама умерла при родах в сорок пятом. Отец Василий Петрович был военным летчиком, он погиб в последние дни войны, его сбили над Берлином.
- А где же Култуковы, Григорий Ефимович и Анна Ивановна?
- Анна Ивановна... мама... она уже умерла. Папа Гриша в Слюдянке, пенсионер. Я так виновата перед ними. И перед педагогами школы тоже. Вы слыхали о шестом чувстве? Все о нем говорят. Но у большинства людей оно давно атрофировалось, а я с помощью его вижу, как тот или иной человек идет в мою сторону за зданиями домов...
- О каких врожденных мыслях вы говорили сейчас в клубе? - заспешил я сменить тему разговора, отвлечь женщину от мрачных дум.
- А-а, - неопределенно поморщилась; лицо ее оставалось грустным. Случайно забрела на эту лекцию. Сама не знаю, зачем я здесь. Приехала в город проводить Васю Лемешева. Помните его? Наш сосед. Такой крепенький был пацанчик. - Она изобразила руками его фигуру. - Теперь летчик, служит в Германии, зовет меня, а мне школу бросать жалко, да и я была замужем, есть ребенок... Мужа моего вы тоже знали мальчишкой, Алексей Аввакумов. Хулиганистый, вечно в отцовской тельняшке щеголял. Я и вышла-то за него замуж из сострадания, очень он меня любил...
- Чего вы с ним не поделили? - попытался я подбодрить ее веселым тоном.
- Он мне жизнь калечит! - возмущенно и нервно сказала она. - Может, вы мне поможете? Он сейчас поселился в нашей деревне. Поедемте ко мне в гости! Я очень вам рада. Аввакумов гоняется за мной. Я от него удрала из Слюдянки, думала скрыться, так он сюда пожаловал. Мне очень хочется самостоятельности, я долго хлопотала, чтобы меня определили в любую школу, только бы директором. И вот опять маюсь с муженьком...
- Ну а про врожденные мысли вы заявили в клубе не шутя? - забросил я удочку.
- Про врожденные? - Она опешила. - Ах да. Чего ж тут шутить? Поедемте в школу! Я вам продемонстрирую моих сорванцов с пятого по восьмой. У каждого врожденные идеи и задатки!
- Так-таки у всякого-каждого? - засмеялся я.
- Смейтесь, смейтесь! - Она как-то по-детски передразнивала меня, наморщив аккуратный носик. - Надо мной районе уже смеялось, да перестало. Я преподаю русский язык и литературу, у меня своя методика, ребята на уроках мало сидят, а в основном гуляют по классу, свободно разговаривают. В конце прошлого года проверяли их грамотность, сравнивали с другими школами. Так что вы думаете? Глаза вытаращили! "Ах, Елена Васильевна! Ах, как вам это удалось?" А я говорю: дети грамотны с пеленок! Поверьте мне, их обучить любому языку - русскому или китайскому - элементарно. Три-четыре месяца - и готово! У всех детей чутье к любому языку, но только к устной речи. А школа вдалбливает им правила письменной речи по старозаветной методе. Вот в чем корень зла. Я поставила целью обучать не грамотности, а языковому творчеству. Это другое дело, труднее. И грамотность приходит сама собой.
- Хочу побывать в вашей школе! - азартно сказал я. - Надеюсь, не мистификация?
- Автобусы по тракту не пускают - вот мистификация! Хоть бы к вечеру пошли.
- Пойдемте-ка в райком партии, - решительно встал я. - Выпросим машину!
Скоро, натужно урча, "газик" пробирался по вязкому тракту, часто сползая в кювет. По обеим сторонам серели мокрые поля. Иногда приходилось вылезать из машины, вооружаться лопатой и вышвыривать липкие комья из-под буксующих колес. Местами полотно дороги было плотнее, машина бежала легче, и я беседовал с Еленой Васильевной.
- После вашей заметки в газете никто в школе больше не настаивал отправлять меня в детскую колонию, - рассказывала она. - Мною заинтересовалась учительница Гущина. Это моя третья мама. Она часто беседовала со мной в классе, приглашала после уроков домой, подружила со своей дочерью и с приемным сыном, который уже работал слесарем в депо. Мама Гущина увидела, что моя мама Анна и папа Григорий растерялись от моих чудачеств. Я ведь, каюсь теперь, их обвиняла, что они умыкнули меня из Усть-Баргузина. Это было для них страшное наказание, они испугались и стали думать, не надула ли их тетка и не жива ли моя родная мама. Я стояла на своем, что я Тараканова. Гущина сделала через милицию запрос, из Усть-Баргузина пришел ответ: "Лидия Игнатьевна Переверзева умерла во время родов". О моем отце сообщалось, что он, Тараканов Василий Петрович, пропал без вести, Тогда Гущина стала чаще бывать в нашем доме, беседовать с мамой Анной и с папой Гришей. А потом предложила взять меня на время в свою семью.
Мне поставили кровать рядом с кроватью ее дочери. Гущины, отец и мать, очень были добры. Меня одевали и кормили наравне с родной дочерью, я вместе с сестрой мыла пол, носила в дом дрова, воду, топила баню, стирала белье. Изредка наведывалась к Култуковым. Однажды летом, после девятого класса, я почувствовала, что в доме Култуковых какое-то несчастье. Сама не понимаю, отчего у меня возникло беспокойство. Прямо с берега Байкала, где мы были с девочками, я побежала в дом Култуковых и застала маму Анну в беспамятстве. Папы Гриши не было, я вызвала доктора. С того дня я вернулась в дом Култуковых.
- Почему же вам пришло в голову, что вы Тараканова?
Елена Васильевна улыбнулась и вздохнула.
- Мне задавали такие же вопросы разные специалисты. Это было озарение! Да, я вспомнила не только фамилию отца, но также имя-отчество матери, я открыла сама для себя гибель отца, указала место его гибели - над Берлином. Мне говорят, что это невероятно. Но у меня было множество необычайных проявлений памяти. Когда мы с Васей и Лешей убежали из дому и прятались в пещере, то в моем сознании всплывали названия трав, во мне пробудилась способность к языкам...
Уже будучи учительницей, я обратила внимание: чем хуже мальчик учится, тем он легче сочиняет остроумные скабрезные частушки. Ни отец, ни мать, ни педагоги такому не натаскивают. Собственный интерес открывает способности.
- Это и есть творчество? - уточнил я.
- Да, начало творчества. - Лицо ее оставалось вдохновенно-серьезным. Приходите завтра на урок. В какой угодно класс. Хотите - в пятый? В восьмой? Выбирайте сами. Обратите внимание: сколько в истории было заблуждений! Люди не сразу поняли пользу грамотности и знаний. Тысячи лет существовала письменность, а пользовались ею единицы людей, даже бояре и дворяне не сразу осознали прок просвещения. Первоначально французские мыслители хотели просветить монархов. Вот ведь какая дикость! Сейчас другая крайность! Идет массовое засевание детских голов знаниями прошлых эпох. А уже давно пора выхоливать индивидуальное эвристическое мышление и творческий поиск!
- Надеюсь, вы покажете свой метод на примере русского языка, который не любили со школы? - пошутил я.
- Я вас зову в школу! Уже в пятом классе я сама сочиняла стихи, но очень не любила учительницу по русскому. Мой дядя Андрей Тараканов, брат отца, знает три языка, мама преподавала немецкий, я владею английским, немецким, французским и итальянским, разговариваю по-бурятски. Это не хвастовство. Беда, что не вижу, куда применить свои знания. Выписываю газеты и книги на этих языках, так, для самоудовлетворения.
В иссякающем свете дождливого дня за оборвавшимся перелеском маячили силуэты аккуратных крестьянских домов, хлевов, бань, сараев, телеграфных столбов и горбатых колодезных журавлей; над всем этим главенствовало кирпичное здание с двумя ярусами окон. Переваливаясь с боку на бок, машина въехала на сельскую улицу, с двух сторон застеленную коврами птичьей гречишки, усыпанную слетевшими с берез желтыми листьями. С крыши школы по жестяным водосточным трубам гудела вода, убегая по выкопанному желобу в канаву, За школой ряды избитых ветром тополей, спортивная площадка с бумом, брусьями, лестницей, перекладиной и со столбами для волейбольной сетки. Левее чернело освобожденное от картошки поле с кучами пожухлой ботвы, с парником и овощехранилищем.
- Это наше хозяйство. - Елена Васильевна быстро выскочила из машины, зашагала к деревянной пристройке, которая приткнулась торцом сосновых бревен к кирпичной кладке школы.
Войдя в ее квартиру, я не спеша раздевался, разглядывая крохотную прихожую с вешалкой для одежды, с проемом в кухню, с открытой дверью в комнатку, где был стол, покрытый цветной скатертью, кожаный диван, в углу радиоприемник, рядом шкаф с книгами. Мое внимание привлекли большие портреты в рамках, висящие на стене.
- Это мои родные папа и мама.
Она сняла дождевик - хрупкая женщина в вязаном платье с поясом, с белым кружевным воротничком и такими же манжетами; сейчас она более походила на старшеклассницу, чем на учительницу.
- Проходите, - пригласила меня в комнатку, и я, как, видимо, все ее гости, не мог не остановиться перед вырезанным из журнала листом с репродукцией картины Флавицкого "Княжна Тараканова", рядом висели два портрета - профильный И.И.Шувалова и анфас графа А.Г.Орлова.
- Вы верите, что ваша родословная уходит корнями к графам? - несколько легкомысленно начал я, усаживаясь на диван.
- А вы полагаете, что история начинается с вашего рождения? - в тон мне пошутила она.
- Ну не то, чтобы с меня, однако мне кажется, что я к графам отношения не имею...