- Не знаю... - Ася недоуменно вздернула плечи и тут же вся скрючилась от накатившейся боли.
- Катерина, ты что-нибудь понимаешь? - обратился Алексеич вновь к черноглазой.
- Понимаю, Георгий Алексеич.
- Да? Занятно. А как же открытие века? Живые вещи? Что ж теперь, возврат к старому, да? А мы?...
Он отстегнул ремни и махнул рукой, отпуская: идите, мол...
И уже одной Катерине, решив, что Ася вышла и не слышит, сообщил, вздыхая:
- А моя очередь на видик так и не подошла.
- Так вам холодильник в том году достался...
- Так в том году!..
В коридоре на каталке, накрытая линялыми от частых стирок одеялом, лежала женщина с хвостиком. Лицо было влажное и мятое, и волосы тоже влажные, и косами свесились на одну сторону. В изголовье, под клеенку затолкнутые, высовывались тапочки.
Ася остановилась.
- Ну как?
Женщина разлепила глаза, мутная мгновенная улыбка скользнула по белым губам.
- Он там... - она повела глазами, показывая в сторону ближней комнаты. - Показали сразу же. Как родился. Еще в этой, в смазке. Противный, - женщина судорожно вздохнула. - А потом, как обмытый принесли... Такая прелесть! Маленький, конечно, очень. Но подрастет.
Женщина прикрыла глаза. В белом больничном свете лицо ее казалось прозрачным до синевы.
Ася оттолкнулась от каталки, как от пристани, и поплыла дальше по коридору, разгребая руками воздух, будто в самом деле плыла. Остановилась перевести дыхание. Против были двери. Как раз той комнатки, куда выносят рожденное. И тоже, как всюду здесь приоткрытые. В комнате, кроме ярко-белого, горел еще вовсе мертвый, синий свет. У стен - столы. Человек в белом халате склонился над чем-то... кем-то... Ася потянулась было разглядеть, но тут взгляд перебило - приметила она то, о чем говорила женщина на каталке, блаженно и умиротворенно улыбаясь. Маленький, темно-красный, прочти вишневый корпус. Темно-зеленый, слабо светящийся значит, живой - экран. Новорожденный телевизор со смотанным и перевязанным, как пуповина, шнуром на боку. Тут же прилеплена - в трех местах - бирка с номером и фамилией матери. Ася почему-то вздрогнула и попятилась. Ей показалось, что телевизор сейчас закричит. Но в этой комнатке было тихо. Кричали - только там, до рождения. А после - тишина. Это-то так и поражало. Не было слабого, первого в жизни - ля, ля, ля... Требовательного плача существа, утомленного первым серьезным усилием.
Придерживая руками живот, Ася вернулась назад, в первую комнату. Здесь осталась только одна женщина - на койке у окна, у которой ожидался диван. Теперь ее наконец удостоили вниманием. Возле койки стояли двое Георгий Алексеич и акушерка, но не Катерина, а та, что не вылезала из-за стола, сидела, покачивая полной ногой в лакированной туфельке.
- Соглашайтесь на кесарево, - хмуро бубнил Георгий Алексеич, и с тоскою оглядывал комнату, в которую пока больше никто не прибывал.
- Фиг вам! - взвыла женщина, вновь вскидываясь на кровати от очередного приступа боли. - Хитренькие какие! Диванчика моего захотелось! Нет! Нет! Нет!
Георгий Алексеич отошел от нее с кислою миной.
- За сегодня - ни одного отказа, - торопливым шепотом сообщила акушерка. - Поумнели все. За большое не хватаются, рожают поменьше и подороже. Ну разве что какие патологии. Так ведь с патологией - так и работать будет хреново...
На секунду она запнулась, и, бесцеремонно глянув на Асю, почти не сбавляя голоса, спросила:
- А эта? Точно родит? Без кесарева?
Георгий Алексеич мельком глянул на Асю и, отвернувшись пробормотал негромко:
- Да хоть и с кесаревым, вам ее добычи не надо, - и, повернувшись к женщине с диванчиком, проговорил хмуро:
- Ну, вставай, пошли...
Ася лежала и прислушивалась. Ей казалось, что сейчас из родилки должны раздаться дикие вопли. Но было как будто тихо. Относительно, конечно. Из-за дверей прорывались отдельные вскрики и фразы. Надо всем доминировал низкий женский голос.
Потом возник какой-то переполох, движение.
Короткий взвизг, и - как будто тишина. Холодная. Без жизни... Это Ася почувствовала отчетливо...
Больше Ася ничего не поняла. Когда ее повели в родилку, навстречу попалась акушерка с тазиком, наполненным опилками, щепками, и лохмотьями, пропитанными кровью. Это все, что осталось от диванчика. Пришлось распилить. Медициной такое допускалось...
...Единственный ребенок родился утром.