А ведь на маньяков-то часто никто и не думает, что они маньяки. Ходят по земле такие милые обычные люди, работают, семьи содержат, кошек с собачками, возятся с незнакомыми девицами, а по пятницам душат ни в чём не повинных жертв колготками в тёмном переходе, потому что соседка тётя Люся сорок лет назад в детстве этими колготками по попе шлёпнула…
— Я тебе докажу, — повторил Март с какой-то печалью в голосе и неожиданно схватил меня за запястье, потянул к себе. Я хотела заорать, но крик буквально застрял в горле.
Нельзя шуметь.
Нельзя привлекать к нам излишнее внимание!
— Не бойся, — сказал Март. — Не бойся, это не больно. И недолго.
Ненавижу, когда так говорят! Хуже этого только «успокойся» и «не переживай».
Мы стояли теперь близко-близко, и я чувствовала исходящий от Марта сладковатый, даже приторный ягодный запах.
Наверное, он тоже пьян, и даже гораздо больше, чем я. Я знала, что так бывает, когда человека не сразу выдают шатающиеся движения или спутанная речь, а только эта острая, отчаянная сумасшедшинка в глазах, эта улыбка…
Где я уже могла видеть подобное?
Отец, вот где. Отец, когда я была ещё совсем-совсем маленькой, три года, или четыре, или пять… Он приходил с работы, очень поздно, обычно я уже спала, но иногда мы всё же пересекались в коридоре или комнате, и тогда он опускался передо мной на корточки, и я замирала, как суслик перед удавом, глядя в его зелёные, в задорную коричневую крапинку глаза.
Вот и сейчас замерла.
Я чувствовала злой колючий холод и давление металла на своих предплечьях, чувствовала кровь, тёплую, влажную, но не могла пошевелиться, сопротивляться — тоже не могла. Единственное, на что меня хватило — опустить вниз глаза и увидеть вспухшие крестообразные надрезы на моих руках — и его. Наша кровь, показавшаяся мне чёрной в сгущающейся ночной тьме, вытекала из ран, смешивалась — но не капала на деревянный дощатый пол, а будто таяла с лёгким серебристым дымком.
Март обнял меня одной рукой, той, что без кинжала, за спину, я чувствовала ледяное прикосновение его губ к шее, слышала, как он шепчет какие-то непонятные слова, в которых было слишком много шипящих и слишком мало гласных, и меня трясло так, словно земля вот-вот должна была разверзнуться и навсегда поглотить нас обоих и весь этот проклятый мир заодно.
Глава 23.
Назад я иду, шатаясь, а Март придерживает меня за локоть. От предчувствия беды, осознания того, что он сделал со мной что-то неправильное, что-то противоестественное и нечто фатально-непоправимое, кружится голова и всё, недавно выпитое и съеденное, просится наружу, настойчиво требует выхода из организма. Язык онемел, и если бы я ни была уверена в том, что головой не ударялась, запросто поставила бы себе диагноз "сотрясение головного мозга".
Сотрясение здравого смысла…
Несколько шагов от террасы до питейного заведения кажутся невообразимо долгими, земля качается под ногами, я открываю рот, чтобы спросить, бывают ли на Магре землетрясения — и не произношу ни слова. Отвращение, которое я, буквально получасом ранее чуть ли не влюбленная по уши, чувствую в данное мгновение к своему спутнику, так велико, что, вероятно, именно оно, а вовсе не мистический обряд, вызывает эту сводящую желудок дурноту.
— Что ты со мной сделал, — наконец выдавливаю я из себя. В этот же самый момент где-то над нашими головами со скрипом распахивается окно, а в следующее мгновение на нас выплёскивается поток холодной и отвратительно пахнущей воды.
— Маг хмыров… — у меня зубы начинают стучать, дурацкий рефлекс, привязавшийся с детства — нижняя челюсть подрагивает, как у скелета в низкопробном ужастике. — Даже от ведра с помоями девушку защитить не можешь…
— Стихией воды владеют только представители королевской династии, — кажется, прежний Март возвращается, вот только — слишком поздно. — Агнесса, ты, это…
— Что ты со мной сделал?
— Да… да ничего я с тобой не делал! — как-то нервно огрызается Март и тревожно оглядывается по сторонам, встряхивая мокрой головой, словно вылезшая из реки собака. — На самом деле… ну… да, я знаю об одном редком и сложном заклятии, но, если честно, ты права. Некромант из меня никудышный, на практике я его не применял ни разу, и не уверен, что сейчас получилось что-либо путное. Так что… не обращай внимания. Вообще-то, пьянящие напитки плохо на меня действуют. Не сердись, ладно? Я не хотел ничего… такого. И вот за это… — он берёт меня за запястья и касается подушечками больших пальцев почти затянувшихся крестообразных надрезов. — Не знаю, что на меня нашло. Гордость мужская взыграла, что ли, ну и алкоголь… Ну, тебе тоже не следовало такое говорить, и вообще…
Я отдёргиваю руки. Его прикосновения сейчас неприятны.
— Надеюсь, ты, со своими привычками к посещению домов любовных утех, как женских, так и мужских, не заразил меня через кровь никакой болезнью, интимного свойства. Я, знаешь ли, не для этого из тюрьмы сбегала.
— Да не кричи ты про тюрьму, тут же люди кругом! — умоляюще зашептал Март. — И нет у меня никаких привычек, всё только по работе… то есть по учёбе… то есть по чистой случайности! И болезней тоже никаких нет, здоров, как гвана!
Я решительно распахнула тяжёлую деревянную дверь, разом обрывая всё его жалкое оправдательное блеяние.
Ильяна так и сидела за столом, где мы её оставили, нервно сжимая руки. Бокал с чем-то ярко-красным стоял перед ней нетронутым. Впрочем, не исключаю, что это, например, седьмая порция за вечер — судя по мрачному, почти похоронно-трагичному выражению её хорошенького личика, Ильяна была как раз не против как следует надраться и забыться.
Может, и надо было бы. Вдруг подобреет и поймёт, что мы в одной лодке. Точнее, на одном кварке.
…раз начинаю глупо шутить, значит, уже прихожу в себя. Недавняя мутная хмарь отступала, и мой спутник уже не казался мне инфернальным безумцем. Ну, подумаешь, порезал чуточку, так с меня и не убыло, что там несколько капелек. И вообще, он был нетрезв, я была нетрезва, да ещё и наговорила лишнего, ткнула в самое неприкосновенное интимное мужское место — самолюбие. Кто ж так делает!
Мы опустились за стол, и сестра Марта смерила нас по очереди подозрительными взглядами, как будто она была матерью-настоятельницей строгого католического монастыря, а мы с некромантом — озорными послушницами, застуканными ею в полночь при попытке вылезти из окна кельи во фривольных мини-юбках.
— Закажи чего-нибудь поесть, — прервал неловкую паузу Март, словно не замечая недовольства сестры. — Я хочу мяса. Много мяса и…
Входная дверь местного паба с грохотом распахнулась, как уже происходило не раз и не два за этот бесконечный вечер. И я, конечно же, не обратила бы внимание на очередное вторжение, если бы не моментально наступившая тишина. Обслуживающие гостей девицы, сами гости, пухлый и весь какой-то квадратный лысоватый хозяин, даже экзотически розовые птицы в просторной клетке, покачивающейся надо внушительным клавишным инструментом, напоминающим сильно мутировавший рояль, жертву музыкальной радиационной катастрофы — всё на мгновение замерло, как в кино, поставленном на паузу.
"Сейчас кто-нибудь скажет "стоп, снято!", и этот кошмар закончится" — мелькнула у меня мысль, обжигающе-сладкая надежда.
И голос в тишине действительно прозвучал:
— Никому не двигаться. Именем короля!
Глава 24.
Тревожная, болезненно натянутая тишина звенела ещё несколько бесконечных мельчайших мгновений, а потом в противоположной от нас стороне местной таверны раздался пронзительный женский визг, звук оплеухи и пьяная ругань. Стражники — человек десять, не меньше, точно киборги, как по команде синхронно и бесшумно развернулись на звук. Сделали шаг.
Чёрт.
Я всё ещё надеялась на что-то, надеялась, потому что этого же просто быть не может! Совпадение, ошибка, розыгрыш, происки конкурентов хозяина, наконец! Да, конечно, в городе я видела те самые развешенные объявления о себе-сбежавшей, крайне опасной преступнице, убийце и воровке, блаблабла, но я же столько времени провела совершенно спокойно, проходила мимо молчаливых стражей без малейшего трепета, наблюдала праздно шатающихся горожан и прочее, нет-нет-нет, не может быть никакой облавы, никакой охоты на меня, в таком мирном, спокойном городе в такой мирный, спокойный вечер это попросту невозможно! И если меня сейчас схватят, если вернут обратно в ту тюрьму и будут допрашивать о непонятном чёртовом фелиносе, грозить близкой и жуткой смертью, гипнотизировать, как тот жрец… нет, увольте. Больше не хочу! И не могу.
Наверняка появление королевских стражей — всё те же синии костюмы и металлические пуговки — никак не связано со мной. Ха, да что я вообще о себе возомнила, можно подумать, вселенная только вокруг меня и вращается. Может быть, кто-то тут задолжал карточный долг, или толкает порошок из черноцвета по завышенным ценам, не делясь с крышующими, или…
Март схватил меня за руку и резко дёрнул вниз, под стол. Скатерть из плотной, шершавой на ощупь ткани — наверное, чтобы посуда меньше скользила — удачно достаёт до самого пола. Я стукаюсь лбом о ножку стола, но даже не замечаю этого. Там, снаружи, раздаются какие-то выкрики, шумы, звонко бьётся посуда, падает мебель, повторяется крик незнакомой мне женщины — а может, она нам жизнь сегодня спасла, это замечательная истеричка, чьего имени я никогда не узнаю?
Пытаюсь сесть поудобнее, но чуть не вываливаюсь из нашего, скажем прямо, сомнительного убежища. Стол не такой уж большой, и чтобы поместиться вдвоём и не выдать себя судорожным колыханием ткани, приходится замереть в самой причудливой позе. Март осторожно тянет меня на себя, и сопротивляться сейчас нет никакой возможности, его отвратительные магическо-некромантские эксперименты временно отходят на второй план. Губы почти касаются кожи, горячее дыхание согревает шею и ухо.
— Нужно уходить.
Гениально.
— Пожалуйста, постарайся им не попасться.
Против воли, несмотря на злость от этих его бессмысленных и очевидных до зубовного скрежета слов, я чувствую неприятный холодок внутри.
— Мы вместе постараемся, — чуть разворачиваюсь, насколько это возможно, но до его уха не дотягиваюсь, приходится говорить почти рот в рот. — Ты, вроде как, тоже был к смерти приговорён.
— Я им не нужен. Не сейчас, когда до Венуты осталось совсем немного.
— Зато ты нужен мне.