Лигран возвращается не один, а в компании того же жреца и — ещё одного более чем загадочного персонажа в плаще. В плаще, надетом задом наперёд — капюшон накинут на лицо, в то время как чуть вьющаяся пегая макушка остаётся открытой. На секунду глаза следователя вспыхивают, но взгляд он отводит быстрее, чем я успеваю уловить моментальную яркую эмоцию. Маска равнодушия снова оказывается на его лице.
Жрец подходит ближе, накладывает руки на браслет — и тот легко соскальзывает вниз. Хочется потереть освобождённое зудящее плечо — но руки сами собой прижимаются к бёдрам. Открываю рот — но наружу оттуда выплёскивается только стылая немота. Ноги прирастают к полу.
Опять?!
— Мне очень жаль, Агнесса, — тихо произносит Лигран. — Мне, правда, очень жаль.
Переливающегося купола, означающего, что наш разговор сокрыт от окружающих, нет, но мне всё равно на мгновение кажется, что кроме нас двоих здесь никого нет. Лигран выдыхает и продолжает с трудом. Но что мне за дело до его терзаний?
— Я ничего не могу поделать, я столько раз просил вас о сотрудничестве и предлагал помощь, но… Закон есть закон, король в ярости и отказал в какой-либо отсрочке. И сейчас… лирта, если хотя бы сейчас… я понимаю, что сказать вы ничего не можете, но, может быть, вы напишете?
На небольшом, но высоком, мне по грудь, неприметном столике в углу лежит лист бумаги.
Я смотрю на тонкий прочный стебель, что-то вроде полой бамбуковой трубочки, наполненной чернилами — отличная альтернатива ручкам и перьям. Вот только, во-первых, руки меня тоже не слушаются. А во-вторых, — следователь не может об этом знать, просто неоткуда — я же не владею местным письмом. Тогда, на пляже, мы с Мартом начинали учить друг друга, но единственное, что я смогу воспроизвести по памяти — это его имя. Совсем не то, что нужно. Вот я балда, могла бы научиться писать "помогите, я из другого мира", например…
Поздно.
Жрец и стражники отходят к противоположной стене, странный человек с закрытым лицом стоит у стены со шторами. Даже если бы гипноз не имел надо мной никакой власти, от парализующего ужаса я всё равно не смогла бы пошевелиться.
Это что же, уже… всё? Вот прямо здесь, сейчас, вот так?! До Венуты ещё десять дней!
По логике сюжета, сейчас я должна спастись. Это не так уж невозможно, на самом деле. Март меня спасёт, и впрямь оказавшись крутым магом, поднимет скелеты мёртвых кварков и, помолившись Тирате, возьмёт Винзор с боем. Или Лигран, судорожно сжимающий руки с проступившими когтями, закусивший идеальной формы губу, поддастся своим романтическим воспоминаниям, или начнётся мировая, нет, даже межмировая война, и всем станет не до меня…
Наклоняюсь и беру зубами местный аналог ручки, несколько секунд примериваюсь, параллельно пытаясь придумать, что бы такое нарисовать, понятное, раз уж грамоте не обучена. Но рисовать я тоже не умею, тем более подобным образом, так что…
Лигран молча рассматривает получившуюся на листке ромашку, а потом так же молча, стремительно выходит из зала.
Мужчина у стены со шторами откидывает капюшон с лица — на глазах чёрная широкая повязка. Вытягивает руку вперед. На кончиках пальцев проступают звериные черные когти.
Маг-исполнитель приговора..?
Март не приходит, умертвия не атакуют Винзор.
Война или любой другой глобальный катаклизм не начинается.
Я едва замечаю краем глаза скользящую ко мне серебристую молнию, очень похожую на змею. А потом я чувствую резкую боль между рёбер, и эта боль не похожа ни на какую другую, ранее мною испытанную. Она расползается по телу, по нервным окончаниям, словно сотня крошечных паучков, таща за собой тончайшие паутинные нити онемения. Не в силах ни кричать, ни даже просто скорчиться, сжаться в комочек, я могу только мысленно отслеживать, как она, миллиметр за миллиметром, завоёвывает моё податливое слабое тело.
Она такая настоящая, эта боль.
Я слепну, я глохну, я сгораю, захлёбываюсь жидким пламенем.
Нет, всё это лишнее, всё не то.
Я умираю.
Последним онемение добирается до кончиков пальцев на ногах и руках. И когда боль заканчивается — в реальном мире, вероятно, прошло не больше пары секунд, моя персональная вечность в персональном аду — я с огромным облегчением понимаю, что умерла.
Боли больше нет.
Как хорошо.
Финал.
Глава 28.
«Сложней всего, когда ты умер
И успокоился уже,
А доктор как шарахнет током
И на работу к девяти» (с)
Ха.
У меня же лето. В универе каникулы. Мне к девяти не надо.
А куда мне вообще надо и надо ли хоть куда-нибудь..?
Ничего не помню.
Если лето, то почему так холодно?
Темно и очень, очень холодно, хотя мне трудно сказать каким таким местом я чувствую температуру окружающего пространства. Я есть, я мыслю и, следовательно, существую, весь вопрос в том, есть ли у меня тело, которое я не чувствую, которое последние дни было даже не совсем моим.
Память обо всём произошедшем возвращается толчками, рождается в мучительных схватках сознания, пытающегося найти собственные границы.
Вечер в таверне.
Март, надрезающий кожу на моих предплечьях.
Облава.
Разговор со следователем.
Появление жреца.
Возвращение в Винзор.
Лигран, нервно сжимающий руки, Лигран, сбежавший из жуткого пустого зала.
И… казнь?
Что-то пошло не так, что-то явно пошло не так, и казнить меня передумали. Или я всё-таки умерла и сейчас мне предстоит аудиенция со странным местным божеством? Как её там, Единой? Тиратой, точно.
Мне есть, что ей сказать. Преимущественно, нецензурно.