— Не трогай! — зашептала я. — Это опасно. Может, само растает, если не шевелиться. Вдруг оно реагирует на движения?
Кот, разумеется, не ответил и слова мои проигнорировал целиком и полностью. Посидел, поморгал, поскучал, пощурил глазища, подвигал чёрными бархатными ушами в такт движению паутинного полотна, а потом приподнял лапу, примерился, и, несмотря на все рациональные аргументы стоящего рядом хомосапиенса, стукнул подушечкой по отростку.
И тот лопнул, к потолку устремилась струйка едва заметного дыма, белёсая жидкость прыснула во все стороны.
Кот воодушевился и стукнул лапой ещё и ещё…
Я, затаив дыхание, смотрела на него. Возможно, никаких особенных способностей животное и не проявило, и паутина была безопасной, но мне отчего-то думалось иначе — или только хотелось думать? Ксамурр лопал лапой паутину, точно причудливо изогнувшиеся мыльно-молочные пузыри. Разумеется, до самого потолка он не доставал, но снизу было уже реально пролезть, не задев унылой ободранной бахромы. И я полезла — вперёд, потому что… просто потому, что мне показалось: так будет правильно. Обернулась к умертвию — кот облизывал лапу, немного брезгливо, слегка подёргивая тощим напряжённым хвостом. Завитушки шерсти казались чуть влажными, но и кости проступили отчётливее.
— Не так ты и прост, — сказала я. — Ты же меня понимаешь, верно?
Кот на меня даже не взглянул.
— Я была не права, что тебе не доверилась, — вздохнула я. — Зачем-то же ты есть. Может, ты мой хранитель?
Слова "ангел" магрский язык явно не предполагал. Ксаамурр моргнул, презрительно.
— Ну да, какова подопечная, такие и ангелы, одни с белыми крылышками, другие чёрные и костлявые. Эй, не обижайся, ты куда?! Пойдём вместе, раз пришёл?
Кот обернулся. Я выпрямилась, преодолев паутинную преграду, похлопала себя по бедру — жест, обычно понятный и собакам, и котам, если верить по моей скудной практике общения с хвостатыми.
— Идём?
И тут он вдруг вздыбился, словно заболевая сколиозом на быстрой перемотке, оскалился и зашипел, точнее захрипел, каким-то змеиным "Х-х-х". Попятился, а я вздохнула:
— Ну, нет так нет. В конце концов, ты свободное умертвие. И я — свободное умертвие. Надеюсь, ещё увидимся, — последнее ляпнула ни с того, ни с сего. С чего мне на это надеяться? Кот растаял в темноте подземного хода, а я обернулась и медленно пошла дальше, на едва заметный свет. Больше никаких чудес мне по пути не встретилось, но я не питала иллюзий: люди порой гораздо страшнее, чем паутина. И, к сожалению, от удара лапой не исчезают.
Глава 53.
Врать я умею неплохо. Во-первых, моральных терзаний по поводу лжи, особенно «во спасение», не имею. Во-вторых, есть большой опыт. Родители у меня были замотанные бытовухой, нервные суетливые люди, отец по большей части из-за злоупотреблений горячительными напитками, мать, в свою очередь — из-за отца. Самое главное, что от меня требовалось — не мешать им, особенно, если поблизости не оказывалось бабушки, становившейся добровольным живым заслоном между ними и мной. И хотя я никогда и ничего злокозненного заранее не планировала, как-то само собой получалось, что правду говорить нельзя. Потому что мне всё время хотелось не того, чего я, по глубокому убеждению взрослых, должна была хотеть. И речь шла не о дорогих игрушках или опасных "взрослых" увлечениях, а о сущей ерунде.
— А вот если… — говорила маленькая Камилла, и мама поджимала губы. Она и сейчас так делает, когда спрашивает о моей учёбе, отношениях, работе и жизненных перспективах, не очень-то радостных и перспективных.
В раннем детстве я мечтала стать скульптором и кондитером одновременно, но попытки сотворить съедобную чудо-глину из муки, какао, творога и почему-то соды потерпели сокрушительное поражение. Парфюмера из меня тоже не вышло — папин коньяк, смешанный с мамиными духами и найденными на кухне специями, пах слишком изысканно для среднестатистического ценителя. А в засушенных травах из нашего двора завелись тараканы… Становясь старше, я обзаводилась новыми бестолковыми мечтами и продолжала пытаться более чем бестолково претворять их в жизнь, да ещё и мой особый дар находить неподходящих друзей приводил к разным казусам в виде поломок, опозданий и плохих оценок в школе. Честные объяснения родителей никогда не устраивали, и я училась врать. Так было проще.
А потом научилась врать даже самой себе.
И сейчас, глядя куда-то в сторону скрытых фиолетовой хламидой коленей неизвестно откуда появившийся женщины, я, даже не задумавшись, отчеканила как по писаному:
— Новая служительница вместо безвременно почившей лирты Сириш к вашим услугам, уважаемая.
Надеюсь, я правильно запомнила имя…
Здесь, во внутреннем дворике, если этим нелепым словом стоило называть весьма просторную территорию, на которой при желании можно было профессионально сыграть в футбол или разместить полк солдат, пахло не морем — струганым пряным деревом и дымом. Я вдохнула, радуясь тому, что ещё хоть что-то чувствую — не вкус, не ощущения, не боль, так хотя бы запах. Думала ли я, что смогу когда-нибудь сожалеть об отсутствии боли?
Больше всего заповедное захрамовое местечко напоминало частный загородный военный лагерь, где смешались в равной степени аскетичная строгость и какой-то европейский комфорт. Чистая земля, явно заботливо подметённая, старательно сложенная поленница дров, аккуратная горка золотистых опилок… Однотипные двухэтажные домики, один одноэтажный, из трубы на крыше которого, вызвавшей ностальгию до спазма диафрагмы, валил дым. Исполинский храм закрывал дневную Луаву, двор пребывал в тени. Зато утром, наверное, здесь потрясающие белые рассветы.
Колодец из тёмного дерева, покосившийся, накрытый какой-то сетью сверху, немного дисгармонировал с окружающей его обстановкой. Я поспешно отвела взгляд — воспоминания были нужны, но, сказать по правде, я предпочла бы вспомнить что-нибудь другое, посмотрела наверх… А вот и дом, в котором, если верить рассказу жреца, живут особые служители, охраняющие фелинос — об этом красноречиво говорил длинный проход-коридор без окон на уровне третьего этажа, действительно соединяющий дом и глухую храмовую стену, этакий каменный аппендикс, чудо местной архитектуры, вероятно, пропитанное магией — ни в архитектуре, ни в физике я не сильна, но как же оно держится без дополнительной опоры снизу…
Интересно, чем сейчас занимаются служители-хранители? Может быть, их распустили, взяв какие-то магические клятвы о неразглашении произошедшего? Или они терпеливо ждут, не расходясь, возобновления привычного порядка?
Я замерла у каменной стены, на всякий случай отойдя на пару метров в сторону от открытого чёрного проёма подземного прохода — побегов «в мир» и незваных гостей «из мира» тут явно не боялись. Выходить на пустое пространство, возможно, предназначенное для групповых, как у мусульман, молитв под открытым небом, публичной порки, обрития голов или ещё для каких-нибудь важных целей, было страшно. Людей не видно, тихо, пусто — самое время что-то посмотреть, раз уж пришла, а я стою, словно пустила корни.
Только вот темнеющий поодаль колодец… Я втянула воздух, закатала перчатку, взглянула на серую холодную кожу, прекрасно гармонирующую по цвету с храмовой стеной.
Мотивация, которая, как праздник, всегда с тобой.
Я перестала противиться этому амбивалентному чувству: сопротивлению и притяжению одновременно. Последнее победило, и вскоре я уже стояла у края колодца, тоже почти такого же, как в деревне у бабушки, только раза в два больше размером, с металлической ручкой, блестящей от многократного использования, крышей, покрытой вырезанной вязью незнакомых слов, высоким корпусом мне по пояс. Верёвки на вороте — бревне не наблюдалось. В отличие от новеньких, каких-то отутюженных зданий, колодец буквально пах древностью. Я протянула руку, погладила сырой деревянный бок ветерана колодезного труда, сдвинула в сторону наброшенную сеть. На нее было неприятно смотреть: как наручники на руках заведомо невиновного человека. Задела ручку, ожидая громкого лязгающего скрежета, но она повернулась легко и беззвучно.
"Храмы всегда строили над подземными водами. Перво-наперво колодец ставят, уважить Единую, а потом уже камни таскают" — я отшатнулась, но голос звучал внутри, бесцветный, шелестящий. Голос из чужого прошлого.
Подул ветер, но всё вокруг меня было тяжелым, неподвижным: голая земля, каменные здания, деревянный колодец с тяжелой сетью, ничего живого, трепещущего, дышащего, так что ветер убрался подобру-поздорову, оставив после себя какое-то томительное ощущение печали и тревоги.
Я набралась решимости и заглянула в пустую тёмную глубину.
* * *
Там не было… ничего. Ожидаемо не было, а что я, собственно, рассчитывала увидеть, женский труп, не убранный на всякий случай примерно месяц спустя со времени убийства?
В детективах моего мира говорится, что убийцы часто приходят на похороны своих жертв, вот и я пришла, не совсем на похороны, конечно, но тоже следую по накатанной. Каменные стенки колодца, убегающие вниз, темный круг, глубина, очевидно, приличная: вода не блестит, ничего не разглядишь. Жаль, нечего кинуть — у меня с собой никаких мелких предметов. Пахло не то что бы нектаром и амброзией, но и привычного по детству в деревне запаха затхлости не было.
Нет, правда, на что я надеялась?
Ветер снова подул в онемевшее лицо, я устало прикрыла глаза и тяжело облокотилась на деревянный край, не опасаясь заноз. Дыркой больше, дыркой меньше… Хотелось сдёрнуть с себя платки и накидки, а лучше раздеться догола, распустить волосы, пока они ещё не выпали. Если так подумать, моя память — тот же колодец, где-то на самом дне которого скрывается разгадка, ответы на все вопросы. А возможно, там пусто, вода ушла безвозвратно — и такое бывает.
"Почему они не допросили эту несчастную лирту после смерти?" — вдруг подумала я. Могут ли мёртвые врать? Могут ли говорить? Возможно, служителей запрещено допрашивать…
Я наклонилась над колодцем, отпуская мысли, отдавая их ветру. Тихо. Грустно. Тревожно. Страшно. Жутко. Жутко до одури! Мне сказали, что никого не будет, никого не должно было быть! Ни разу сюда не приходила, но видела рисунок, нарисованный кем-то план, слышала более чем подробный рассказ, но не могу вспомнить голос говорившего… Иду по двору, вот как очутилась здесь — не помню, ладно, не важно. Подхожу к флигелю, открываю дверь… Вот так просто? Да, она не заперта, здесь не боятся воров, а зря. В жилой пристройке служителей царит тишина. Лестница, ведущая наверх, узкая, лакированные ступеньки поскрипывают под ногами. Пару раз едва не спотыкаюсь: очень темно, у меня нервы на пределе. Поднимаюсь в небольшой пустой коридор: две двери по бокам, видимо, в жилые комнаты, мужскую и женскую, впереди арочные двустворчатые двери — за ними ход в храм. Мне нужно туда. Стараюсь ступать осторожно, но пол всё равно скрипит, и петли открывающихся дверей издают почти мяукающий протяжный звук, от которого сердце в пятки уходит. Ни окон, ни светильников. Но я всё же различаю слабые очертания окружающих предметов, и…
Что-то мягкое, но упругое касается лодыжки, и напряжение прорывается коротким предательским вскриком. Внезапно распахивается одна из боковых дверей, в коридоре появляется женщина с небольшим подсвечником в руке, слабо освещающим её лицо: старше моего, голова обрита… Нет, мне же обещали, что никого не будет, как же так?! Женщина щурится, видимо, пытаясь понять, послышалось ей или нет, а меня просто парализует от ужаса: если она поймёт, что я чужая, если применит донум подавления воли, которым владеют все служители Единой… у меня нет от него защиты… а я не имею права попасться!
— Кто здесь? Лирта… Что..? — произносит женщина, каким-то хриплым булькающим голосом, торопливо ставит подсвечник на пол, но я успеваю разглядеть её пересеченное кровавой полоской лицо: кажется, из носа жрицы резко потекла кровь. Несколько мгновений ей явно не до меня — обеими руками судорожно вытирает рот, размазывая кровь по щекам и подбородку, часто всхлипывая, как после длительных рыданий, а мои руки действуют сами, не спросив головы.
Тяжелый подсвечник, холодный на ощупь, гаснущие перевёрнутые капли огня. Замах. Удар. Тирата, что же я делаю… Что я натворила?!
…Вода ударила в лицо, резко, гневно, и я пришла в себя, трясущаяся, как лист. Руки, казалось, ещё чувствовали удар, тяжесть обмякшего тела. Медленно-медленно я заставила себя оторваться от деревянного корпуса, вытереть лицо, действительно мокрое — и откуда только взялась вода, не из колодца же выпрыгнула!
Значит, Агнесса действительно виновата, ударила по голове эту несчастную женщину, случайно оказавшуюся в доме… И сообщник у неё явно был: кто-то рассказал о распорядке дня и описал путь, вот только этот кто-то был не всеведущ. Память расплывалась после внезапного прорыва, но вероятно, каким-то образом Агнесса умудрилась потом стянуть с женщины фиолетовую накидку и надеть на себя, стащить тело вниз по лестнице и доволочь до колодца, столкнуть через край вниз, а потом подняться за фелиносом. Понятно, что даже если королевские супер-мега-некроманты потом допросили беднягу, это ничего им не дало: лирта Сириш не успела толком разглядеть вора и убийцу, слишком уж вовремя у неё случилось это кровотечение… Ну и что это всё мне даёт? Ничего! Опять не то, опять…
Чья-то рука легла мне на плечо, и я чуть не вскрикнула, совсем как Агнесса в моём — её воспоминании.
* * *
— Новая служительница вместо безвременно почившей лирты Сириш к вашим услугам, уважаемая.
— Лирты Сириш? Вы? Откуда вы взялись?! — изумлённо спросила женщина, и, пока я судорожно соображала, что можно ответить на этот простой вопрос, предположила сама: